Спустя четыре дня, 28 июля 1801 года, Александр I получил доклад Кнорринга, а 8 августа состоялось новое заседание Государственного совета, уже третье по счету. На нем, по словам 3. Авалова, «столкнулись два мировоззрения, две политические концепции, различие которых можно наблюдать во всех крупных политических обществах. Какая из этих концепций восторжествует в данный момент в России — от этого зависело многое в грядущих судьбах Азии и Европы. Против империализма екатерининских орлов, не щадивших ни денег, ни людей для достижения порой необходимых, порой только величественных политических замыслов, здесь выступает столь характерное для первого десятилетия царствования императора Александра культурно-гражданственное направление. Тогда как сторонники присоединения Грузии ставят в связи с ее присоединением дальнейшее распространительное движение на Восток, противники присоединения относятся отрицательно к замыслам на Переднюю Азию; ссылаясь на политическую экономию, они говорят, что такие страны, как Россия, не богатеют от заморских спекуляций; персидские походы напоминают нам не о недобытых лаврах, а о массе жертв, походами этими поглощенных; ссылаясь на общие политические принципы императора Александра, они указывают, что присоединение Грузии свидетельствует о таком течении, которое не вяжется с задачами культурного обновления России»[286].

Если на предыдущих заседаниях в центре внимания были вопросы «государственных интересов» и «правомерности» присоединения Грузии, то на этот раз главным стал вопрос о государственном престиже. Совет заявил, что «в интересах достоинства России (курсив наш. — В. Л.)» необходимо не отступать от сделанного уже приобретения, известного не только сопредельным Грузии странам, но и всей Азии и всей Европе. Видимо, авторы этой формулировки хорошо знали молодого императора: достоинство державы являлось для него предметом священным. Но за этими красивыми словами скрывался и грубый, как солдатское сукно, прагматизм. В 1801 году в составе империи имелось немало территорий, приобретение которых в глазах соседей не являлось окончательным. Попятным движением в Закавказье можно было подать нежелательный сигнал о возможности и других откатов. Мы не располагаем данными о знакомстве Цицианова с бумагами Государственного совета, но во многих документах, как будет видно далее, генерал настойчиво продвигал эту идею: ни при каких обстоятельствах не отдавать земли, приобретенные оружием или иным способом.

Несмотря на то что «молодые друзья» императора — Воронцов, Кочубей и Чарторыйский — по-прежнему противились положительному решению вопроса, император решительно склонился на сторону тех, кто выступал за включение Картли-Кахетии в состав империи. Огромную роль в этом сыграл отчет Кнорринга, датированный 28 июля 1801 года. Вероятно, Кнорринг несколько сгустил краски, характеризуя состояние Грузии, но в целом нарисованная им картина соответствовала действительности. Прежде всего главнокомандующий подтвердил свое мнение, что Картли-Кахетия не в состоянии отражать как нашествия персов, так и набеги горцев. Главными причинами фактической утраты обороноспособности Грузии он называл внутренние неурядицы, феодальную анархию, которая охватила страну. Ираклий II в поисках средств для содержания своего многочисленного семейства роздал детям множество поместий, в том числе и конфискованных у князей. Если прежде князья по тревоге являлись со своими ополчениями, то сыновья и зятья царя не торопились со сбором дружин. В результате в 1795 году удалось собрать только пятитысячное войско, а «в последнее впадение в Кахетию многочисленного скопа, аварским Омар-ханом предводительствуемого (1800 год. — В.Л.), не взирая на усильные требования царя Георгия Ираклиевича, царевичи братья его, не только из уделов своих не выслали ни единого человека на оборону отечества, извиняясь в том, по счастливом поражении неприятеля войсками российскими, самыми неосновательными причинами; но в тайне, согласно с намерением царевича Александра, в войсках лезгинских бывшего, готовили Грузии еще удар…». Разрушив фактически своими руками систему сбора дворянского ополчения, Ираклий стал нанимать отряды дагестанцев по 5—10 тысяч человек, но они совмещали службу с грабежом защищаемого населения. Более того, имели место случаи, когда эти самые «защитники» выполняли роль проводников для отрядов, совершавших набеги на внутренние районы страны. Грузинский царь знал обо всем, но «казался равнодушным и не смел наказывать дерзких, боясь бед вящих». Его наследник продолжил эту порочную практику, «но не для защиты уже царства от внешних неприятелей, а единственно для устрашения своих братьев, которые неповиновением и своеволиями более первых ему угрожали». При Георгии XII дело дошло до выплаты дани аварскому хану, которая оказалась тяжелым бременем для населения, но плохой гарантией безопасности, поскольку дагестанский правитель даже при желании не мог укротить своих буйных соплеменников.

Увеличение податей превысило критический «порог». Началась экономическая деградация. Обедневшее податное население, несмотря на драконовские меры по выколачиванию недоимок, не могло выплачивать требуемые суммы. Поскольку легальные и традиционные средства фиска себя исчерпали, члены царской фамилии стали практиковать конфискацию чужого имущества, что окончательно деморализовало общество. Началось бегство крестьян, для которых жизнь на родине становилась менее спокойной и сытной, чем на чужбине. Обезлюдели многие деревни, поступления в казну почти полностью прекратились. Немалое число княжеских и дворянских семей оказалось на грани полного разорения.

Что касается внешней угрозы, то Кнорринг обратил внимание на крайне невыгодную для Грузии военно-стратегическую ситуацию, сложившуюся в Закавказье. Если с севера угроза нападения была минимальной, то восточные и южные рубежи требовали постоянной защиты. Главную опасность, по мнению главнокомандующего, представляли жители Дагестана, которые «…будучи многолюдны, питаясь грабежом и разбоем, занимаясь беспрестанно войной или по найму, или по надежде получить добычи, вторгаются… многочисленными скопами в Грузию, коей границы открыты, а нутр (внутренние районы. — В.Л.) наполнен гор и лесов, и производят злодеяния тем удачнее, что Грузия не содержит войск готовых, и поселяне должны сами отражать нападения, не имея нужных даже к тому оружий; тем дерзновеннее, что природа щедро оградила жилища их от возмездий». Со стороны Гянджинского ханства «Грузия тоже не представляет препон, ни искусственных, ни натуральных, всегда отверзтый путь для персиян, так что в одни сутки является под стенами Тифлиса персидская от Ганджи конница, и ганжийский хан, первый который бывает ее путеводителем, стараясь об обессилении Грузии для вящего отчуждения себя от ее зависимости».

В конце XVIII века Турция не проявляла агрессивных намерений, но на территории приграничных пашалыков находили себе убежище отряды дагестанцев, с которыми тамошние паши предпочитали не ссориться, так как использовали их для держания в узде местного населения. Наемники пользовались их попустительством и грабили приграничные грузинские земли. По поводу консолидации сил христианских государств Закавказья Кнорринг писал: «В защите своей могла бы Грузия полагаться на единую помощь одноплеменцев своих имеретинцев, но союз сих обеих держав не так тесен, чтобы благом одной занималась другая. Ибо известно, что и в приближении к Грузии Ага-Магомет-хана имеретинский царь с войском своим, хотя и был соединен с войсками грузинскими и вообще с царем Ираклием Теймуразовичем готовился отразить сего неприятеля; однако же, по появлении оного, имеретинцы и сам царь не только грузин оставили, но еще рассыпавшись по всей Карталинии, причинили ей не меньше вреда, как персы, грабя народ, в горах от последних тогда укрывавшийся». Главнокомандующий считал, что примирение двух противоборствующих партий невозможно, тем более что группировка, возглавляемая царицей Дарьей, имела тогда гораздо больше шансов на победу: во-первых, она была многочисленнее, во-вторых, опиралась на завещание царя Ираклия, по которому престол должен был достаться его детям от первого брака, а не детям Георгия XII. В-третьих, эта партия, являясь противницей соглашения с Россией, могла рассчитывать на щедрую финансовую помощь от персов и турок. Наконец, царевич Давид пользовался меньшей поддержкой со стороны населения, поскольку, «вопреки древних предков его обычаев, сочетался браком с женщиной армянской нации». Дополнительным аргументом в пользу Иулона могла стать поддержка со стороны Имеретии, царь которой был связан родственными узами с царицей Дарьей и настороженно относился к переходу Грузии под российский скипетр. Без прямого вмешательства России, по мнению Кнорринга, «…царевич Давид, с потерей способов достичь престола, ежели и ускользнет от насильственных бедствий, негде искать будет с братьями и с прочими сообщниками своими пристанища, как, следуя примерам предков своих, под благотворным покровом Вашего императорского величества». Другими словами, он, как Арчил Имеретинский и Вахтанг VI Грузинский, мог найти поддержку только у своего могучего северного соседа. Наличие «правительства в эмиграции» на территории России было ценным приобретением только в случае политической активности на Кавказе. В противном случае царевич, мечтающий о реванше, мог создать массу неудобств Министерству иностранных дел, став к тому же заметной обузой для казны.