Конфликт между Коваленским и Лазаревым уходит корнями в намерение Павла I создать на Кавказе зависимое от России государство, способное самостоятельно решать проблемы охраны собственной территории. Таким образом, Коваленский, как опытный бюрократ, стремился к тому, чтобы основные положения его программных документов настолько же соответствовали «видам» монарха, насколько вода соответствует форме содержащего ее сосуда. Увидев, что проект его не принят, он попытался соединить в своих руках всю полноту военной и гражданской власти, предложив «переименовать» себя в полковники. Однако такой ход показался Павлу I странным. Неудивительно, что по прибытии в Тифлис Лазарев стал для Коваленского главным врагом. Этому способствовал и характер генерала — старательного служаки, типичного отца-командира, не желавшего и не умевшего вести себя «политично».

Назначение генерал-лейтенанта Карла Федоровича фон Кнорринга на должность главнокомандующего в Грузии также оказалось явной кадровой ошибкой императора Павла I. В исторической литературе Кнорринг выглядит личностью совершенно бесцветной. По нашему мнению, такое отношение к нему несправедливо. Выходец из разветвленного эстляндского баронского рода, который дал императорской армии 14 генералов, он имел много боевых заслуг. Кнорринг начал службу в 1758 году в Сухопутном шляхетном корпусе, а в 1764 году был произведен в корнеты Астраханского карабинерного полка. За спиной его было командование полками, участие в Русско-турецких войнах 1768—1774 и 1787—1791 годов; среди прочих наград он получил орден Святого Георгия 4-й степени. То, что переход от командования войсками к управлению Грузией ему явно не удался, следует записать на счет крайне сложной обстановки, сложившейся в этом крае на рубеже XVIII—XIX веков. По свидетельству генерала С.А. Тучкова, Кнорринг «был человек весьма добрых свойств, кроме того, что по новости своей в управлении столь важным постом руководствовался он иногда советов своих окружающих. Пристрастие же этих лиц простиралось только по большей части до награждения тех, которые с ним хорошо жили. Ничего не значащие военные действия против черкес поручались их приятелям, которые придавали сим действиям важность и получали награды»[298]. Более чем вероятно, что если бы Кноррин-гу была поручена какая-нибудь «обычная» губерния или даже целое генерал-губернаторство, то он оправдал бы царское доверие. Попади рассудительный и грамотный эстляндец на уже обустроенную национальную окраину (Польшу, Прибалтику, Финляндию), как это было с заурядными бюрократами высокого ранга во второй половине XIX — начале XX века, он тоже сохранил бы реноме толкового чиновника. Но генерал не понимал Кавказа и не очень старался в этом преуспеть. Как уже говорилось, с мятежниками действительными и мнимыми, будь то люди чужие или родственники, местные правители поступали в зависимости от своего нрава и гнева. Иногда их прощали, но чаще наказывали, не чураясь совершенно изуверских методов. Простое отрубание головы в таких случаях выглядело приступом милосердия. На таком «политическом фоне» письмо Кнорринга царевичу Вахтангу, который собирал отряды для восстановления на престоле своего брата и организовывал блокаду Военно-Грузинской дороги, нельзя не признать просто смешным: «Меня беспокоят разные доходящие до меня из Грузии известия. Я начинаю колебаться даже и в особах, в коих обретал доселе правила чести и добрую совесть. Жаль, ежели я приведусь к той необходимости, что должен буду представить к Высочайшему двору предприятия к вредным покушениям таких особ, коих пред тем тщился я рекомендовать в монаршию милость. Ваша светлость, конечно, изволите знать, о ком я говорю. Просил бы вас всепокорнейше дать добрый совет тем, до кого это касается, дабы не постиг их гнев Государя императора паче ожидания их; но неизвестно мне, расположены ли вы, милостивый государь мой, к принятию моих о сем утруждений» (29 июля 1802 года)[299].

К концу своего управления краем Кнорринг, кажется, начал разбираться в происходящем. Об этом свидетельствует его письмо Цицианову от 4 декабря 1802 года, которым он вводил своего преемника в курс дел. Первая часть — «Обстоятельства внутри Грузии» — посвящена в основном объяснению массового недовольства действиями власти. Никакой вины за собой и за своими подчиненными генерал-эстляндец не признавал. Назывались три причины: ограничения княжеского произвола в отношениях с крестьянами, неразбериха в определении собственников некоторых поместий, сокращение так называемых «фамильных» должностей. Кроме того, указывалось на неблагонамеренность князя Герсевана Чавчавадзе и царевича Иоанна Георгиевича, которые будто бы из Петербурга (!) организовывали нападения дагестанцев, чтобы «привести народ в уныние и недоверчивость к правительству». Главным же смутьяном назывался царевич Вахтанг, которому удалось собрать вокруг себя только 30 человек. Кнорринг подчеркивал, что простой народ оказался равнодушным к призывам князей, хотя его пугали массовыми переселениями в Россию, поголовной записью в казачество и разовой выплатой двухлетней подати[300]. Раздел «Обстоятельства вне Грузии» посвящался отношениям с ближайшими соседями. Прежде всего, сообщалось, что имеретинский царь Соломон заявил о существовании спорных приграничных земель и о своей готовности вступить в российское подданство. Правитель Ахалцыха Шериф-паша сместил с поста своего брата Сабид-пашу, а когда тот бежал в Имеретию, то уговорил царя и царевича Александра лишить опасного эмигранта жизни. Шериф-паша держал отряд дагестанцев, которые «от скуки» грабили приграничные грузинские села, после чего скрывались за границей. Неоднократные жалобы русских послов в Стамбуле никаких последствий не имели. Султан приказал карсскому паше наказать за своеволие пашу Ахалцыхского, причем против Шерифа-паши выступил в тот момент и Селим-ага Кипиани с ополчением аджарцев, которые формально являлись подчиненными ахалцыхского паши. В июле 1802 года русские войска, расположенные в Грузии, оказали содействие войскам карсского паши в отражении набега Нахичеванского Келб-Али-хана. Правитель Эривани Магомет-хан, опасаясь персидского Баба-хана, объявил о готовности принять российское подданство, но когда угроза персидского нашествия миновала, отказался. Главным недоброжелателем Кнорринг называл правителя Гянджи Джавад-хана. Лезгины, к которым было отправлено «убеждение» отказаться от набегов на Грузию, отвечали, что «им несвойственно вступать в договоры с начальником войск столь сильной державы».

Генерал проявил удивительную проницательность, объясняя преемнику, что можно надеяться на благонамеренность горцев (осетин), «коли поступать без нарушения обычаев и прав, веками между ними утвержденных»[301]. Что же касается финансовых злоупотреблений, то нет ни прямых, ни косвенных свидетельств того, что Кнорринг был «в доле» и потому покрывал финансовые махинации Коваленского. Скорее всего, генерал самоустранился от практических действий по управлению Грузией, поскольку почти все время проживал в Моздоке или Кизляре.

Судьба забросила Кнорринга в край, который требовал не просто управления. Сначала надо было привести этот край в состояние, которое это самое управление позволило бы осуществить. Для того чтобы создать нечто похожее на административный порядок в российском понимании, первое лицо должно было уподобиться творцу всего сущего: образно выражаясь, отделить свет от тьмы, твердь от воды и т. д. Но для свершения подобных титанических дел требовалась личность с титаническим же потенциалом. Историки-профессионалы, недипломированные знатоки и любители старины бывают чрезмерно придирчивы к фигурам из прошлого, забывая о том, что укор в отсутствии гениальности трудно назвать корректным. Да, этот барон-служака оказался не самой яркой звездой на административном небосклоне тогдашней России. Но чувство справедливости требует выделить личную заслугу этого человека в том, что Грузия была включена в состав империи в 1801 году. Именно на основе его доклада 8 августа 1801 года Государственный совет высказался за присоединение Грузии к России. Но, приложив усилия к присоединению владений Багратидов к России, Кнорринг оказался недостаточно сильной фигурой для деятельности в сложной политической и военной обстановке. Антинемецкие (точнее — антиостзейские) настроения в отечественной мемуаристике стали основой формирования не слишком симпатичного образа выходца из Прибалтийских провинций. Вероятно, среди эстляндцев и курляндцев действительно было больше сухих педантов, чем среди псковичей или костромичей. Но то, что в баронов с молодых лет вколачивалось понятие чести и долга, — это тоже правда. Достаточно ли адекватно оценил ситуацию в Грузии прибывший туда с инспекцией Кнорринг — большой вопрос. Судя по словам С.А. Тучкова, Кнорринг считал некорректной саму поставленную перед ним задачу: выяснить, будут ли доходы от присоединяемой территории соразмерны расходам на ее защиту. Генерал считал, что «постыдно для монарха российского из скупости отказаться от защиты древнего рода, который предки его старались привлечь под свое покровительство и который желает быть в подданстве России». И он сделал все, «чтоб отклонить государя от сего неприличного державе российской поступка»[302].