Разгром Грабовского ставил Цицианова в щекотливое положение. С одной стороны, он пресек попытку «поджечь» Белоруссию и тем самым спас репутацию своего непосредственного начальника князя Репнина, который «проморгал» рейд этого дерзкого мятежника. С другой стороны, такая услуга могла выйти боком ее исполнителю. Если военачальники побеждали, находясь в непосредственном (пусть даже номинальном) подчинении вышестоящей фигуре, то слава делилась пропорционально чину. Но самостоятельные подвиги, во главе отдельного отряда, были своеобразным вызовом. Облагодетельствованный шеф мог болезненно пережить удачу подчиненного, особенно если ему об этом намекнут недоброжелатели. История знает тому немало примеров (один из самых известных — ссора наполеоновского маршала Нея с начальником своего штаба полковником Г. Жомини). К счастью, для Цицианова все кончилось благополучно.
Однако победы в сражениях не гарантировали покорности населения. В этой связи главнокомандующий Н. Репнин 21 августа 1794 года писал П. Зубову о необходимости соблюдать осторожность в передвижениях войск: «…Не против армии здесь война, но против общего народного бунта всего шляхетства и черни, всех явно и потаенно вооруженных, и которых, следственно, выгнать перед собой нельзя, а всегда они будут оставаться в спине войска, выдавая себя за спокойных обывателей, отчего всегда тыл наш будет захвачен при отдалении войск наших от нашей границы…»[117] Беспокойством по поводу возможных новых вспышек проникнуты и последующие действия русского командования.
Кампания 1794 года представляла собой столкновения разного масштаба в различных точках Польши и Литвы. Объяснялось это тем, что русские войска частями подходили на театр военных действий, а у польской стороны единое командование фактически отсутствовало, и командиры отдельных крупных отрядов предпочитали действовать на свой страх и риск. При этом полякам не удалось навязать своим недругам так называемую малую войну. Румянцев сумел включить в состав своей армии несколько полков донцов, которые достойно встречали лихих польских конников. 4 октября 1794 года Суворов рапортовал Румянцеву о том, что казачий отряд секунд-майора П. Попова в нескольких стычках взял в плен около 50 человек, несколько знамен и полностью дезорганизовал деятельность тыловых служб одного из корпусов польской армии[118]. Закончилась эта кампания штурмом Праги — предместья польской столицы — 24 сентября 1794 года. 13 ноября 1794 года Суворов отправил П.А. Румянцеву рапорт об окончании Польской кампании: «Огромное ополчение польских войск и всего народа возмутившегося низложены до конца. Сия дерзновенная рать, противоборствовавшая целое лето с шумом важности, ныне победоносными Ее императорского величества войсками, мне вверенными, разрушена, обезоружена, обращена в ничто. Блистательное взятие Праги и истребление тут при штурме и на баталии знатнейших мятежников армии потрясло до основания всеми их силами. Покорение Варшавы привело их в несостояние противляться победителям. Неутомимая погоня вслед им отправленных войск довершила последнее их уничтожение…»[119]
Память о боях 1794 года за Прагу — одна из болезненных точек в отношениях между русскими и поляками. И это не случайно. Русский офицер, участник тех событий, писал:
«Чтобы вообразить картину ужаса штурма по окончании оного, надобно быть очевидным свидетелем. До самой Вислы на каждом шагу видны были всякого звания умерщвленные, а на берегу оной были навалены груды тел, убитых и умирающих: воинов, жителей, жидов, монахов, женщин и ребят. При виде всего того сердце человека замирает, а взоры мерзятся таковым позорищем. Во время сражения человек не только не приходит в сожаление, но остервеняется; а после убийства делается отвратительно». Только на самих укреплениях было убито около 13 тысяч человек, «умерщвленных жителей было несчетно»[120].
Хотя вооруженное сопротивление поляков было сломлено, правительство не обольщалось на предмет установления спокойствия. Принимались меры, чтобы «с корнем» вырвать крамолу. Традиционным рассадником таковой считались учебные заведения. Репнин поручил их проверку Цицианову как человеку не только решительному, но и высокообразованному: «Предлагаю вашему сиятельству обратить внимание ваше на воспитание юношества по возможности сего, дабы впредь основывалось оное на повиновении Божьему и гражданскому законам; а как известно, что виленская академия, а паче школы пиаристов неистовыми, богопротивными и для всего рода человеческого пагубными влияниями литовское юношество заражали, то с глубочайшей прозорливостью испытать те училища вредные и проистекающее из них зло в самом его источнике иссякать и по возможности искоренять, к чему всякие способы и старания употребить». Цицианову было поручено составить списки преподавателей с указанием их национальности и вероисповедания, списки учащихся, а также списки мест расположения школ, учебных программ и т. д.
Для того чтобы лишить поляков одного из возможных «знамен», вокруг которых они могли объединиться, было принято решение перевести в Санкт-Петербург короля Станислава Понятовского. Этот последний коронованный правитель Речи Посполитой был в сильном подозрении у русского правительства. Об этом ясно говорит его характеристика, данная главнокомандующим Репниным в инструкции генерал-майору И.А. Безбородко от 9 декабря 1794 года: «Многие опыты уже нас удостоверили, что сей государь всегда был вопреки польз наших; ибо ни единое не свершалось в Польше противное видам нашего высочайшего двора событие, в котором он бы не нашелся главой, или участником, или соревнователем…»[121] Цицианов, как командующий войсками в районе Гродно, также получил 9 декабря инструкцию об организации проезда Станислава Понятовского: «Как его величество король польский немедленно из Варшавы в здешний город прибудет, то для его приезда изволите ваше сиятельство отсель без потеряния времени отправить с надлежащим прокормлением на каждую станцию из полковых и артиллерийских по 80-ти лошадей с упряжью и извозчиками в Кузницы, Соколку и Букштель, а при том для его величества по одному эскадрону драгун при штаб-офицерах и человек по 30-ти казаков в Кузницу и Соколку. Для караула в Соколку сверх того пошлите две роты гренадер со знаменем и две полковые пушки; дом же в Соколках прикажите вычистить и топить на тот случай, если бы его величеству там ночевать заблагорассудилось. Поручите в Соколках как надзирание за всем тем, так и команду особо надежному штаб-офицеру, дабы никакого беспорядка там произойти не могло. А караул тому дому королевскому прикажите — роту гренадер со знаменем и чести ему отдавать все, следующие государю. А другая рота гренадер чтобы стояла с пушкой на карауле в городе для удержания в оном порядка. В дороге конвою его величества ехать следующим образом: перед самой его каретой — казаки, за самою же той — драгун эскадрон, а штаб-офицер, оным командующий, и еще один обер-офицер чтобы ехали по сторонам кареты, отдавая ему всю надлежащую честь и имея к нему все надлежащее уважение, сохраняя его от всякого приключения и притом готовыми чтобы были на всякое ему пособие, надзирая наикрепчайшее, чтобы его величество довезен был сохранно и предупреждая всемерно всякий случай тому противный. С дороги прикажите, чтобы командиры конвойные как скорее присылали сюда рапорты о приезде и выезде его величества в назначенные места. При приезде его величества сюда, должно выстрелить из парка (артиллерийского. — В. Л.) сто один выстрел холостыми зарядами, а войско, как гренадеры, так и драгуны, пешком на проезде его в пристойных местах чтобы были поставлены под ружьем, отдавая ему честь как следует государю с барабанным боем и уклонением знамен. На карауле у него здесь во дворце должна быть рота с белым знаменем и 30 человек драгун с литаврами, которые должны быть и конвойные, когда его величество выезжать станет…»[122]