О, как он смеет так поступать с ней?

Кендал попыталась заговорить и не смогла. Язык Джеррада скользнул в ложбинку между грудей, осторожно раздвинутых его руками. Кендал молчала слишком долго. Губы Джеррада сомкнулись на одном из сосков, и Кендал ощутила, как пламя страсти разгорается глубоко внутри ее тела, и опять потеряла голову.

Судорожный вздох вырвался из ее груди. Она предалась ни с чем не сравнимому удовольствию принадлежать и обладать, наслаждаясь прикосновениями к Джерраду и его ласками одновременно. Все это подстроено, вдруг осознала Кендал. Ведь этим утром Джеррад был особенно нежен, его самообладание казалось безграничным, а сладкие муки — вечными.

— О, пожалуйста, умоляю... — услышала Кендал свой голос. Она раздвинула ноги. Крошечные капельки пота выступили на ее бледной коже, дыхание прервалось высоким гортанным звуком, когда Джеррад удовлетворил ее желание.

Полностью отдаться ему — вот все, что ей было нужно. Ее тело было измучено вожделением. Но Джеррад не спешил. Он медлил с каждым движением, с каждым толчком. Теперь он ничем не походил на того изголодавшегося мужчину, который жадно овладел ею прошлой ночью. Сейчас он напоминал своими действиями гурмана, знающего толк в изысканных блюдах.

Когда в конечном итоге Джеррад потерял самоконтроль, Кендал уже достигла своего пика наслаждения. Пенистая струя излилась в нее подобно живительному бальзаму, воскресившему ее истомленную женственность. Кендал одновременно ощутила прилив сил и успокоение, пока ее тело трепетно вздрагивало от его благодатных ласк.

Некоторое время спустя ее настигло неизбежное раскаяние. Лежа на его плече и думая, что он спит, Кендал вздрогнула от прикосновения к своей щеке.

— Что с тобой? — нежно спросил Джеррад, отнимая влажные от слез пальцы от щеки жены. — Ты плачешь?

Кендал сдержала рыдания.

— Нет.

— Пожалуйста, не лги мне. — Он приподнялся на локте. — Почему ты плачешь?

Джеррад был озабочен. Он желал знать причину, но Кендал не могла ответить. Она сама не понимала, почему плачет. Может быть, это было последствием их неожиданного сближения, только что ею пережитого. Может, чувства, испытываемые ею к Джерраду, оказались все же слишком сильными и глубокими и его измена не повлияла на них...

Кендал подозревала, что последняя догадка ближе всего к истине, но не могла рассказать ему об этом. Она спрашивала себя, чувствовала ли ее мать себя такой же беспомощной от мысли, что не проживет без Роберта Хэрриндейла. Не эта ли безропотная зависимость заставила ее принять неверного мужа в свои объятия?

— Я плачу без причины, — вместо долгих объяснений произнесла Кендал, оторвав взгляд от мужской груди, но все же поддавшись искушению запустить пальцы в треугольник темных волос.

— Так не бывает. Всему должна быть причина.

— Я в порядке, — гораздо тверже произнесла Кендал. — Почему ты не можешь оставить это без внимания?

Уголки его губ опустились.

— Я хочу, чтобы ты была счастлива, чтобы мы оба были счастливы.

— Неужели? — язвительно бросила Кендал. Адреналин, возникший в крови от спора с ним, помог ей забыть о слезах и вернул самообладание. — Ты получил то, чего хотел.

— И что же это?

Кендал бросила взгляд на гардины и в узкую щель между ними увидела яркое солнце. Перед его светящимся ликом она признала свою слабость, заставив себя произнести:

— Мэтью и я вернулись в твою жизнь, как только ты этого пожелал.

— Так и есть. — Джеррад, тяжело дыша, перевернулся на спину. — А как насчет твоих желаний? Или ты специально разыгрываешь роль мученицы, изгнанной из родного дома? Не убеждаешь ли ты себя, что вернулась в этот дом насильно? В этом причина твоих слез, согласись.

«Нет. Я плачу потому, что люблю тебя», — хотела сказать Кендал, но прикусила губу из-за боязни опять разрыдаться.

Она никогда, никогда не обнаружит перед ним свою уязвимую душу, как это сделала мать в отношениях с отцом, никогда не позволит Джерраду узнать о своих истинных чувствах. Он не должен считать свою жену дурой.

— Я сомневаюсь, что ты занималась со мной любовью только из-за полного безразличия к своей судьбе, — хрипло проговорил Джеррад, поворачиваясь, чтобы взглянуть на жену, все еще хранившую молчание. — И что удовольствие получил я один, тоже не верю.

Солнечные блики заиграли на ее волосах, когда она отвернулась.

— Это была чистая физиология, — солгала Кендал.

— И все? — грубо спросил Джеррад, сев на постели. Он схватил жену за подбородок, заставляя посмотреть в его глаза, полные желания.

«О Боже! Если я люблю его, зачем вести себя так холодно?» — мучительно думала Кендал, закрывая глаза, чтобы не выдать бесстыдных чувств, бушующих в ее душе. И только глубоко укоренившаяся привычка заставила ее противоречить.

— Я согласилась вернуться ради Мэтью. Но не соглашалась спать с тобой. А ведь ты требуешь еще и этого, не так ли?

— Да! — хриплым голосом признался Джеррад. — И не понимаю, зачем ты согласилась вернуться, если не хочешь попробовать вернуть к жизни наш брак. Неужели сможешь довольствоваться только формальной стороной? Раз уж мы вместе, давай использовать это наилучшим образом, а?

— Нет! — Кендал выразила свой протест коротким вскриком, потому что Джеррад навалился на нее всем своим горячим телом.

Его поцелуй был грубым. Жесткие волосы на груди терлись о ее кожу, еще не остывшую от недавних ласк.

«Нет, пожалуйста, не надо! Не позволяй ему убедиться в своей власти над тобой. Не позволяй ему взять тебя таким образом!» — молил ее разум, бунтуя против трепета тела, уже готового уступить требованию мужчины.

Но вдруг с внезапным, почти осязаемым усилием Джеррад резко отпрянул от жены, презирая себя. В следующее мгновение он встал с постели, завернулся в покрывало и вышел. А Кендал осталась страдать от потери его близости.

В течение следующих нескольких дней представители прессы, подобно голодным гиенам, дорвавшимся до куска свежего мяса, отирались вокруг дома, надеясь урвать хоть каплю информации, любую подробность о человеческой трагедии; все, что можно проглотить, переварить и выдать публике.

Кендал предпочла бы не говорить с ними вообще. Но в итоге дала единственное интервью молодой женщине. Ей показалось, что та понимает ее. Мягкие увещевания журналистки отличались от привычного настойчивого упорства со стороны других репортеров. В конце концов Кендал рассказала вкратце всю историю без выражения враждебности по отношению к своей сестре. Журналистка, узнав о причастности Крисси к похищению, все же попросила Кендал прокомментировать свои чувства, и та честно призналась, что шокирована. Затем последовали гораздо более откровенные вопросы — явилось ли примирение с мужем следствием похищения ребенка. Но тут уж Кендал отвечать отказалась. Их отношения с Джеррадом — это слишком личное. Она совсем не собиралась обсуждать свой брак со всем миром.

В действительности почти ничего не изменилось с тех пор, как Кендал больше года назад ушла из жизни Джеррада. Правда, в эти дни имя Лорен почти не упоминалось в разговорах. Да и Джеррад очень мало времени проводил вне дома. Но прошлое все еще висело между ними, как плотный темный занавес.

Джеррад окончательно перебрался в отдельную комнату после того утра, когда Кендал плакала во время их близости. И хотя их физическое влечение друг к другу нельзя было игнорировать, каждый раз при встрече между ними возникало постоянное, еле сдерживаемое напряжение. Это продолжалось до тех пор, пока эмоции не достигали критической точки. И тогда они прорывались в виде приступов настоящего гнева.

Но, по крайней мере, Джеррад защищал ее от нежелательного внимания газетчиков, за что Кендал была ему очень благодарна. Она никогда не умела так холодно и эффективно осаждать людей, как это делал Джеррад.

Кендал даже не знала, в какой степени газеты проникли в тайну ее семейной жизни. Да это ее и не интересовало, она даже не трудилась читать газеты. Единственное, что волновало Кендал, было сознание собственной вины в том, что Крисси забрала Мэтью.