— Куда это вы направляетесь? — нелюбезно осведомился тот.

Марк собрался ответить, но Кейт его опередила:

— Ко мне в комнату, которая, пока я исправно вношу плату, остается моей личной территорией.

Она и в постели была непривычно бойкой, и если подумать, то была лучшая ночь за все время их знакомства. Кейт даже не заикнулась про Джосс. Это заставило Марка поверить, что их отношения входят в новую фазу — фазу, на которой он будет значить для Кейт так же много, как она почти с самого начата значила для него. Наконец удовлетворенный личной жизнью, он готов был примириться даже с тем, что семя разумного, доброго, вечного (в данном случае поэзия Сильвии Платт) снова упало на бесплодную почву.

Под девятым эссе Марк написал: «Полагаю, вы намеренно восприняли прочитанное в гротескном виде?» — решив, что это будет достаточно элегантной критикой.

Увенчав этой тетрадью стопку уже проверенных работ и отложив ручку, он надавил на спинку кресла, чтобы как следует потянуться.

В этот момент в дверь постучали. Стук был тихий и робкий, незнакомый.

— Входите! — крикнул Марк, не торопясь выйти из удобной позы.

Вошла Кейт, заставив его вскочить под щелчок выпрямившейся спинки.

— Почему ты здесь?!

Это вырвалось ненамеренно. Кейт смутилась.

— Извини, мне не следовало вот так сваливаться тебе на голову…

— Вот еще новости! Я ужасно рад твоему приходу.

Он обнял ее, поцеловал, помог снять куртку, потом взял за руку и, все еще не в силах поверить, повлек к дивану.

— Меня выбрасывают на улицу, — со вздохом объяснила Кейт, усевшись.

— Что?!

— Старый Уинтроп. Сегодня опять торчал у двери. Сказал, что я веду себя как уличная девка, что от меня слишком много шуму и что сорок пять фунтов за такую комнату — это курам на смех.

— Вот негодяй!

— Требует, чтобы я убралась не позже пятницы. — Кейт прикусила губу. — Господи, до сих пор лицо горит!

— Бедная ты моя! — Марк ласково сжал ей руки. — Мне очень жаль.

— Правда? — Она вгляделась ему в лицо сквозь пелену слез. — Что-то непохоже.

— Ну, видишь ли…

Она попробовала отнять руки, но Марк держал их крепко. Наконец он начал смеяться.

— Что смешного? — рассердилась она. — Мерзкий старик осыпает меня оскорблениями, мне негде преклонить голову, а ты смеешься!

— Да уж, преклонить голову где-то надо.

Кейт испуганно встрепенулась, подумав о Джерико.

— Надеюсь, ты не предлагаешь?..

— Я предлагаю перебраться ко мне.

— То есть… сюда?! — Она резким движением высвободила руки и осмотрелась, как если бы видела комнату в первый раз. — Но это твой дом! В смысле ты обставлял его для себя.

— Ну, если бы в то время мы были знакомы, я обставлял бы его для нас двоих.

— О, Марк! — Она обратила к нему лучистый взгляд больших глаз. — Ты такой великодушный…

— Но?

— Но это уже совместное проживание… отношения на постоянной основе!

— Вот и хорошо. — Марк не мог справиться с улыбкой. — Сейчас я чего-нибудь нам налью…

— Это излишне, — сказала Кейт, когда он поднялся.

— Тебе нужно подкрепить силы после такого испытания, да и отпраздновать тоже не мешает. Смотри, сколько тут места! Гардероб для твоей одежды спокойно войдет вон в тот простенок… надо бы купить его поскорее… так, кровать двуспальная, тут проблем не будет… ложек, вилок, кружек и тарелок хватает. — Вне себя от счастья, Марк наклонился и стиснул Кейт в объятиях. — Кейти, милая моя! Дорогая! Приди ко мне, живи со мной и будь моей навеки!

— А как же независимость? — пролепетала она.

— Какой-то марксист писал, что свобода — это осознанная необходимость. Улавливаешь? Независимость, таким образом, — это правильно понятая зависимость. Ну а любовь вообще ставит точку на таких разговорах.

Он бегом бросился к бару и вернулся с двумя стаканами белого вина. Кейт послушно приняла свой.

— Ну же, улыбнись!

Она попробовала, но ничего не вышло.

— Ты безнадежна! Где счастье? Где облегчение?

Отпивая вино, Кейт думала: «В самом деле, где все это? Вообще что с тобой, дуреха? Это чудесная квартира, ты тут уже не раз наслаждалась жизнью, Джосс все равно больше не появится, так чего ради держаться за Суон-стрит, а если не понравится, всегда можно собрать вещи. И потом, глупая овца, если не сюда, куда ты пойдешь?»

Хью лежал в постели, курил сигарету за сигаретой. В окно, открытое на улицу, доносились шелест автомобильных шин, обрывки разговоров проходящих людей, щелчки секатора у живой изгороди, звуки музыки, шипение дождевальной установки — словом, все те звуки, без которых не обходится летний вечер. Джеймс предлагал выйти куда-нибудь выпить, но Хью отказался, сам себе удивляясь, — он не чувствовал ни малейшего желания. Наоборот, им владела сильнейшая потребность побыть наедине с собой и провести переоценку ценностей.

Он был как ребенок, только что получивший взбучку, и далеко не в фигуральном смысле слова.

С самого первого дня знакомства он не то чтобы невзлюбил Джосс Бейн, но и не проникся к ней симпатией. В его глазах это была вздорная, противная девчонка, типичный подросток без всяких перспектив на перемены к лучшему. Когда она вернулась, бесцеремонно вторгнувшись в чисто мужской клуб виллы Ричмонд, рассерженный Хью едва мог ее выносить еще и потому, что по непонятной причине Джеймс и Леонард явно были рады ее видеть. Но с течением времени вопреки упорному неряшеству Джосс в общей ванной, грохоту ее музыки и отсутствию в ней всякого намека на женственность он вынужден был признать, что под бесформенными толстовками и мешковатыми штанами скрывается интересная личность — странная, эксцентричная, но от того не менее сильная. Личность по-своему благородная и очень прямолинейная…

Потушив окурок, Хью приказал себе больше не тянуться к коробке с сигаретами. Хотя бы минут двадцать. Нет, лучше десять.

— Хватит валять дурака! — сказал он вслух и заложил руки за голову, чтобы не дать им своевольничать.

— Вы, взрослые, можете издеваться друг над другом сколько хотите, но если уж завели детей, будьте добры обращаться с ними по-человечески, — вот что сказала ему в этот вечер Джосс. — Это ведь дети, ясно? Беспомощные существа.

В ее голосе, во всей позе не было ни капли страха, только вызов. Она завела разговор ни с того ни с сего, когда они вдвоем мыли посуду.

— Они только и говорят, что «папочка, папочка». Не мешало бы вам это послушать. Не понимают, что происходит. Да и как они могут? Это же несмышленыши! Надо было подождать со своими взрослыми разборками, пока они не подрастут. Лично мне уже плевать (Хью невольно подумал, что это чистой воды лицемерие), я для этого достаточно взрослая, но с Джорджем и Эдвардом так поступать не годится. А эта их няня! Неужели не понятно, что для нее это всего лишь работа, что ее совсем не занимает, что они думают, что чувствуют? Эй, это блюдце плохо вымыто!

Разумеется, Хью пытался приводить доводы в свою защиту: размахивал жупелом своего уже немолодого, мудрого восприятия, своего жизненного опыта; напоминал о сложности чувств и опасностях, которыми чреваты любые отношения. Возможно, он и победил бы в этой словесной битве, если б ему удалось взбесить Джосс. Но она от всего только отмахивалась.

— Какое мне дело до тонкости чувств, хоть ваших, хоть Джулии! То, что между вами происходит, касается только вас, а близнецов в это не втягивайте.

У такого однопланового подхода было умное название — шоры предубежденности. Именно так ведет себя, затевая кампанию, человек с умом: беспощадно отбрасывает любые свидетельства в пользу точки зрения, против которой выступает, какими бы весомыми они ни были. Хью был не настолько уверен в своей правоте, чтобы действовать в этом духе. В конце концов он вышел из себя, отшвырнул губку и самым идиотским образом возопил:

— Что ты всем этим хочешь сказать, лицемерное, надоедливое ничтожество!

— Что вам пора домой! — отчеканила Джосс и покинула кухню.