Проснувшись, он увидел, что солнечное пятно переместилось с его лица на живот. Лежа неподвижно, он наблюдал за ногами и спиной Кристобель, которая стояла перед платьем. Затем она наклонилась, чтобы сделать какие-то исправления. В стороне, на расстоянии нескольких футов, от пола поднимался пар, и Фрай повращал глазами, ища этому объяснение. На ковре стояла чашка с кофе. Достаточно далеко, чтобы он не мог ее опрокинуть. Она подложила ему под голову подушку. Сейчас он наблюдал за ее руками: тонкими, но с крупными суставами. Одной рукой она прикалывала булавками ткань, другую протянула вперед с булавкой наготове. Она стояла на пятках, упруго, точно баскетболистка. Придвинулась ближе для более тщательного взгляда, разгладила пальцем шелк. Выгнула спину, подняла голову и скрестила руки в аналитическом раздумье, затем повернулась к нему.

— Ну, спящая красавица, как ты находишь?

— Идеально.

— Критик из тебя неважный, да?

— Я знаю, что мне нравится.

— Оно еще не закончено.

— Но скоро будет. Тогда вы поймете, что я имею в виду.

Она слегка закусила губу, посмотрела на платье, потом опять на Фрая.

— Фасон я сама изобрела.

Кристобель улыбнулась и немного покраснела. Бластер забил хвостом по деревянному полу.

— Каждый раз, когда я смотрю на Скалистый мыс, вижу: ты идешь.

— Я рад, что там оказалась ты. Ты спасла мне жизнь, Кристобель.

— Ах, ерунда!

Он отхлебнул кофе и приподнялся на локте.

— Теперь тебе от меня никуда не деться.

— А что еще остается девушке?

Она посмотрела на платье долгим взглядом, затем — на Фрая. Бластер бестолково крутился и тыкался носом в ее ладонь. Она взяла подушку и легла рядом с Фраем, но на расстоянии двух футов, и оперлась на локоть. Со спины ее освещало солнце. От этого ее волосы казались еще ярче. Они свободно падали тяжелой волной. Фрай долго смотрел на нее, а она — на него.

— Ты правда кажешься мне прекрасной, — промолвил он.

— Рада, что ты видишь меня такой.

Бластер попытался втиснуться между ними. Кристобель оттолкнула его. Тогда он лег рядом с ней с другой стороны, положив голову на самую узкую часть ее талии, и стал смотреть на Фрая большими круглыми глазами — дружелюбно и глуповато.

— У тебя появился обожатель.

— Разве у него не золотое сердце?

Фрай пожал плечами. Много лет тому назад он выучил, что мужчина не может состязаться с любимым животным женщины. Фрай протянул руку и дотронулся до ее лица.

Она покраснела.

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — кивнул он. Он чувствовал, что его засасывает в ее темно-карие глаза.

Вдруг она начала ему рассказывать о моделировании одежды, как это у нее начиналось — с обещания получить награды на местной выставке. Она объяснила, что ее старший брат имел призы Малой Лиги и Попа Уорнера — один из всей округи, что ее отец имел почетные знаки лучшего тамады, что у ее матери была целая комната гражданских наград и грамот.

— А у меня в комнате стоял вот этот столик, на котором ничего не было, кроме фотографии моей лошади и портрета Микки Доленца. Я решила наполнить его всякой дребеденью, как все остальные. Начала выступать на всех маленьких выставках и соревнованиях в округе Мендосино, затем в Сакраменто и Сан-Франциско. Будь уверен, я набила этот столик призами и почетными лентами. Потом мой брат стал хиппи и выкинул все свои награды. А папа уже выиграл все что мог в качестве тамады, поэтому он утихомирился. А маме стало тошно от филантропии, и она занялась садоводством. Мне же не хотелось терять хорошее ремесло, поэтому я продолжала шить. Позже я начала проектировать собственную одежду.

— И умно поступила, что занялась этим. Теперь у тебя есть что-то свое.

Фрай протянул руку и еще раз дотронулся до ее лица. Он загорелось, но она не отвела взгляд. Он откинул назад ее волосы. Он чувствовал, как напряглось ее тело. Челюсти ее были стиснуты. Он поднесла к нему руку. Задержала на секунду и убрала. Отвела взгляд, долго и тяжело вздохнула.

— Все не так, как ты думаешь, — произнесла она. — Во мне есть пласты, сквозь которые надо пробиваться.

— Немного везения, и я доберусь до нужного места.

Она вздохнула и прикоснулась ладонью к его лицу.

— Везение тут ни при чем. Мы получаем то, чего просим.

— Мне повезло, что ты оказалась сегодня на Скалистом мысе. Что ты была там в понедельник, когда мы повстречались.

Она странно посмотрела на него, и отвернулась.

— Ладно, а что ты расскажешь о себе? Все серфинг и тому подобное?

Фрай рассказал ей о том, как в первый раз встал на доску, которую изготовил для него Беннет — аккуратную маленькую досочку не более пяти футов в длину, с его именем, написанным ярко-красными буквами по верху. Ему тогда было шесть лет. Беннету одиннадцать.

— Я не мог удержаться на гадской штуковине, поэтому все утро продрейфовал на животе в белой пене. После обеда мы опять пошли на море. Был один из тех погожих осенних дней, когда вода изумрудна, а волны малы и имеют идеальную форму. Беннет сказал, что он не даст мне выйти на берег, пока я не встану во весь рост и не приеду на этой доске. Он помог мне найти правильное положение для старта. Я падал раз сто, потом наконец поднялся. До сих пор вижу, как это было. Я опускался на четвереньки в сотый раз, расставив руки, совершенно одеревенелые. Мы оставались на море до захода солнца. От резинового костюма у меня под мышками все сопрело.

— Ты никогда не забудешь тот день.

— Ни за что.

Фрай продолжал рассказ, поведав о том, как в тот вечер Бенни с друзьями потащили его на берег их островка и устроили древний гавайский ритуал, насладиться которым позволено всем начинающим серфингистам. Они дали ему выпить три глотка отцовского бурбона — это часть церемонии, как объяснили они — после чего они на него помочились.

Кристобель засмеялась. Бластер поднял голову и многозначительно запыхтел.

— Какие ужасные мальчишки, — сказала Кристобель.

— Это было очень трогательно. На мне был купальный костюм, поэтому я просто удрал от них и выкупался. Я смеялся как дурачок. Бурбон сражает детей наповал.

Фрай рассказал о своей безуспешной карьере в колледже, о попытках специализироваться в геологии, морской биологии, английском. Наконец его просто исключили, и он к ужасу отца присоединился к турне серфингистов. Он вспомнил про письмо Эдисона, которое пришло в тот момент, когда он соревновался в окаянно холодных австралийских водах. Ему еще расквасили физиономию недружелюбные местные парни. В письме говорилось: «Если ты решил погубить свой разум, сын, то, будь уверен, не замедлит пропасть и тело. С любовью и разочарованием, отец».

Кристобель нахмурилась и опять рассмеялась.

— Совсем как мой папа. Им всегда хочется, чтобы мы делали то, что хочется нам, покуда это совпадает с тем, что хочется им. Они стараются. Мой был чрезмерно строг с Майком, моим братом. И когда Майк не рассчитал с наркотиками, это разорвало отцу сердце.

— Твои родители живы?

Она покачала головой.

— Одна я осталась. Не говори, что сожалеешь. Я ненавижу эти слова. Просто положи мне ладонь на лицо, как ты это делал.

Фрай прикоснулся к ней. Он пододвинулся ближе, но не очень близко. От нее так хорошо пахло. Она продолжала смотреть на него. Долго он просто держал свое лицо рядом с ее лицом, вдыхая ее дыхание и запах ее кожи. А чем пахну я, спрашивал он себя, морской водой? Когда он придвинул к ней свои губы, она отвернулась. Тогда он поцеловал ее в ухо. Она прижалась к нему. Она дрожала.

— Что-то начинает. А я не хочу, чтобы что-то начиналось. Не для этого я здесь.

— Да, для этого.

— Ты просто приласкай меня, Чак. Легко, как будто… Я… Я безумно рада, что ты жив, что ты здесь, со мной.

Он так и сделал, довольно продолжительное время, пока не отлежал плечо, а рука, которой он гладил ее голову, отяжелела и устала. Дважды он начинал ей рассказывать о туннелях и о том, что они там нашли, но оба раза останавливался, не смея тащить этот ужас в залитую солнечным светом комнату Кристобель. Лучи рвались в окно и нагревали ее волосы. Бластер, не поднимая головы с ложбины ее талии, посмотрел на Фрая, зевнул и опять закрыл глаза. Фрай слышал извне грохот прибоя, а в уголке окна видел худосочные пальмы Хейслер-парка, понурившиеся вдали. Солнце парило оранжевым диском. Впервые за два дня он почувствовал тепло. Он тоже был рад, что остался жив и что находится рядом с ней. Некоторые вещи, подумал он, такие замечательные и такие простые.