Позади Великого Бога полукружием восседали члены загробного трибунала — гелиопольская девятка богов. Осирис сидел отдельно в западном приделе. Ножки его тронного табурета обвивали живые змеи. Безучастный к происходящему, ушедший в себя, он более походил на медитирующего монаха, чем на царя преисподней. Похожая на вазу корона Нижнего Египта из белого полотна придавала и без того зеленоватому лицу его совершенно мертвенный оттенок.
Боком к первому из фараонов расположились на хорах странного образа существа. Дуат приучил меня к лицезрению звериных или птичьих голов, как у Сехмет-львицы и Тота-ибиса. Ни химеры, ни монстры уже не могли напугать мою душу. Нет, эти ничем не напоминали чудовищ, беда в том, что они были слишком похожи на самых обыкновенных людей. Возможно, причиной тому явилась странная аберрация зрения, но эти — числом сорок два — почему-то смотрелись все вместе. Стоило выделить кого-то одного, приглядеться, как облик его искажался, точно в кривом зеркале, превращаясь в чудовищную карикатуру. Сидевшие кучно, они', дополняя друг друга, составляли единую сущность, и имя ей было: толпа.
Восемьдесят четыре глаза уставились с галерки на меня — одинокого странника, заброшенного в запредельные дали, в длинной рубахе из грубого льна. Аргус, соитый из внешне раздельных тел, словно бы вырванных из недр городской запруженной площади, нависал над моей головой, как полип.
Путеводный свиток папируса, спрятанный на груди, подсказал, что это мои обвинители. Все вместе они олицетворяли человечество, в отдельности каждый — один из людских грехов.
Душа моя содрогнулась от этого сгустка мерзостей, и отвернулась от лепета оправданий. Я не мог обратиться к жуку со словами привета, ибо язык не поворачивался именовать его Великим Богом.
На выручку пришел неразлучный свиток, подсказав другое имя — титул Невидимого. Чтобы обмануть демонов, душам дозволялось присвоить себе имя любого божества, даже верховного. Я был всего лишь человеком и легко согласился на спасительный обман.
«Я — Атум, будучи единым. Я — Ра при его восходе. Я — великий, создавший себя сам, создавший имя свое, все имена которого образуют эннеаду.[91] Нет ему равных среди богов. Я — вчера, я знаю завтрашний день… Я — феникс великий, что в Гелиополе, исследуя существующее. Я — Мин в его выходах… Я достигаю этой Земли прославленных, вхожу в священные врата. Вы, стоящие предо мной, протяните ваши руки — я сделался одним из вас».[92]
Произнесение магической формулы вызвало перемену на подиуме эннеады. Уже не жук, шевелящий жвалами, возвышался над судьями, но человек с юношески прекрасным, охряным от загара торсом. Лицо его, наверняка столь же прекрасное, скрывала маска зеленого золота, изображавшая скарабея.
Приободренный, я обратился к Осирису, Богу умирающему и воскресающему, тщась ублажить не только его, но и прочих судей — богов и богинь.
«О царь Обеих Земель, Бог Египта, властвующий до области Духов, во имя которого населены номы и изображениями которого полны храмы, члены которого защищает сестра его Исида, а тело охраняет Нефтида, сын которого Гор пребывает на престоле его, как царь богов и людей. О царь Осирис, царь богов, находящийся в доме золота, царь неба, властитель земли, великий обладатель преисподней, царь нома Крокодилов, владыка Мемфиса, обрати с миром прекрасное лицо твое»…
Мои запечатанные уста не издавали ни звука. Я говорил голосом сердца.
Исполнив положенный ритуал, приступил к исповеди:
«Я не совершал несправедливости против людей, я не был жесток к животным, я не совершал грехов в Месте Правды, я не пытался узнать то, что еще не стало»…
— Пытался, — перебил кто-то из сидящих на хорах. — Ты всегда хотел заглянуть в завтра.
— Это так, — вынужден был я признать, — но только в мыслях! Получив такую возможность, я не воспользовался ею и ушел в далекое вчера, к вам, боги Египта.
— Пусть продолжает, — велела милостивая Исида, обратив ко мне благосклонный лик.
— О, Афродита — Астарта! Венера — Диана! О, возлюбленная мною Кибела! Я всегда знал, что Ты, Единая Исида-Владычица, не оставишь меня на скорбных путях моих и станёшь моей защитницей. В тайниках сердца хранил я имя Твое.
— Говори, — послышалось из-под золотой маски, мерцающей изумрудами.
И продолжало беззвучное сердце.
«Я не был безразличен, видя зло, мое имя не было сообщено водителю Ладьи (не было, не было — правда!), я не богохульствовал, я не отнимал у бедняка, я не нарушал божественного запрета, я не вредил служителю в глазах его хозяина, я не отравлял, я не убивал, я не приказывал убивать, я никому не причинял страдания, я не преуменьшал пищевые доходы храма, я не портил хлеба для богов, я не крал печенья умерших, не возлегал с мужчиной, не предавался прелюбодеянию в святилище… не увеличивал веса гири, не надувал на весах, не отнимал молока от уст младенцев, не лишал мелкий скот пастбища, я не ловил птиц, посвященных богам, не удил их рыбу, я не устанавливал заслонов для воды, не тушил огня на алтаре, не останавливал скот, не задерживал выход Бога из храма»…
Все было правдой с начала до конца, все, что читало сердце в священном свитке!
Я увидел, как поползла вниз медная чаша весов, на которой невесомо покоилось перышко из прически Маат.
Анубис объявил результат взвешивания. Тот записал его на длинном свитке палочкой из тростника.
— Оправдан, — поочередно провозгласили боги на подиуме.
— Оправдан, — брызнули светом крылья короны солнца, укрытого скарабеевой маской.
И я понял, не заботясь о бренной оболочке, что память моя не подлежит уничтожению. И другое понял я, сложив воедино имена эннеады, — тайну иллюзий. И вспомнил сердцем священную надпись, которой не было в моем папирусе, но которую я списал со стен разрушенного, занесенного песками Ливийской пустыни храма на границе Большого оазиса.
«Великие имена его все, сокровенны пред детьми его. Когда открываются врата неба к земле, сияет владыка Обеих Стран в образах своих… в имени своем Ра, каждый день… Он проливает дыхание в гортани, в имени его Амон, он непоколебим во всем, душа Шу и всех богов, тело живущих жизни, творец плодоносных деревьев, виновник разлива, нет жизни без него на окоеме земли… Сияющий на Горизонте, распространяющий теплоту свою по земле, в имени его Осирис, творец света. Гор духов живущих, живущий в океане Нун, жизнь богов и людей… Подобие Амона, подобие Атума, подобие Хепри, подобие Ра, единый создавший себя в виде миллионов, Тенен, предвечный, подобие, образовавшее тело собственными руками в виде любого образа, согласно своему желанию. Подобие великого крылатого солнечного диска, первого на небосклоне богини Нут, которая поручила ему небо и землю во всем их окружии, с тех пор, как воссиял он над водами… Он озаряет круг неба перьями своими… он не гибнет во веки веков, плавая по небу, кружась по преисподней ежедневно, чтобы восстановить Осириса царем ада и обновить тело свое и усладить сердце матери сына его — Гора. Это — он, восходя и заходя ежедневно, пребывая в небе, чтобы освещать Обе Земли, руководить людьми. Во веки живет овен Амона в его правом оке — в солнечном диске на небе, каждый день, во веки… Подобие Атума, подобие Осириса изначала. Левое око его — измеритель — Тот, подобие Амона ночью, сияющий на детей своих, плывущий по небу каждый день от угла горизонта, чтобы дать бытие временам года…»
Я не успел заметить, как исчезли боги на подиуме и сгинул в небытие сверлящий очами Аргус на хорах. Одна Исида осталась в подземном храме, где пол, как шахматную доску, покрывали квадраты черного и белого мрамора.
— Я рада, что ты не забыл назвать меня — мать золотого младенца Гора, — молвила Владычица, взяв мою руку тонкой своей рукой. — Хвалю, что не убоялся явиться в Чертог Обеих Правд женской тенью. Мужчина и женщина — одно. Нет мужчины без женщин, как женщины нет без мужчины. Тронутая твоими мольбами, Луций, я решила тебе помочь. Пойдем со мной.