Территория исследовательского комплекса была распланирована с таким расчетом, что прежде всего бросались в глаза участки идеально подстриженного газона. В ходе строительства удалось сохранить большую часть деревьев и высадить новые, украсив ландшафт такими шедеврами местной флоры, как орешник кукуй, исполинские коа, из стволов которых выдалбливали каноэ, и пальмы лоулу. Сквозь радужные сегменты, трепетавшие в стеклянных шлейфах разбрызгивателей, декоративная листва обретала поистине неземной вид. Бамбуковая поросль перемежалась с каменными россыпями, откуда срывались водопадные струйки. Мрачные руины хейау — полинезийского храма на западной оконечности — окружал садик, где наливались нежным румянцем плоды манго и грейпфруты.
Аху-Похаку — платформу, на которой некогда возвышался храм, обрамлял бордюр пламенеющего гибискуса. Древние развалины опеленала ползучая листва, мягко обрисовав границу холмистого луга. Эту часть территории, согласно контракту, оставили в первозданном виде: в распадке за лавовой грядой притаилось озерцо, поросшее белыми, голубыми, бордовыми кувшинками — крохотный птичий заповедник. Утопая в колышущемся ковре гиацинтов, голенастые фламинго свивали змеиные шеи в немыслимые узлы, бродили, тяжело переваливаясь, раскормленные гавайские казарки — нене, утки колоа деликатно пощипывали траву, а белоснежные альбиносы-павлины, словно ангелы в кружевных ризах, трясли веерами на ветках раскидистых фикусов. Пронзительный крик их был подобен трубному гласу, ибо обманчива красота мира и хрупка его оболочка, сотрясаемая толчками бушующей магмы.
Двухэтажное здание, в котором размещались лаборатории, покоилось на мощном антисейсмическом фундаменте, служившем еще и защитным экраном от жесткой компоненты космических лучей: на глубине в сорок пять метров помещались особо точные приборы.
Ребро солярных батарей, протянутое вдоль закругляющихся скатов крыши, придавало лабораторному корпусу сходство с кораблем, выброшенным на берег вверх килем. Решетчатые чаши и диски антенн, хоть и подчеркивали явно техногенный абрис сооружения, но, как ни странно, оно удачно вписывалось в общую идиллическую панораму. Баскетбольная площадка, теннисные корты, беседки, бассейны, поле для гольфа и разбросанные в тени кокосовых пальм и хлебных деревьев легкие, слепящие белизной бунгало — все свидетельствовало о безмятежном довольстве.
В одном из таких домиков с террасой, увитой розами и бугенвилеей, вот уже почти месяц жил Ратмир Борцов. Вернее, не жил, а лишь время от времени уединялся, чтобы подготовиться к очередному занятию, ответить на вопросы ежедневного теста или переодеться после заплыва. Ночи он проводил, лежа в герметической капсуле, оборудованной системой жизнеобеспечения, множеством датчиков и параболическими излучателями радиоволн в диапазоне вакуумных осцилляций. Все электронное оборудование было дистанционного действия и не стесняло движений. Атмосфера высокогорья — с пониженным уровнем давления и кислорода — как нельзя лучше способствовала глубокому сну и оказывала успокаивающее воздействие.
Пятиметровая толща бетона и двадцать пять сантиметров свинца надежно защищали подземное помещение от посторонних воздействий. Борцов прозвал его «гробницей», а капсулу — «саркофагом». Последнее название привилось и даже стало употребляться в официальных отчетах.
«Урок в картинках»[82] впечатывался в мозговые структуры синхронно с определенными фазами сна. Продолжительность и частота информационных инъекций определялась физиологическими особенностями, нервной ритмикой и психологической установкой испытателя. Английское слово tester[83] не понравилось Ратмиру, и он нарек себя «гипнонавтом». Кроме него, в группу подготовки входило еще восемь человек, но «тестеры» практически не общались между собой: не хватало времени. Рабочий день был расписан по минутам. Единственное, чего недоставало в графике, так это слова «подъем». Спать разрешалось сколько угодно, потому что основная нагрузка приходилась на сон. Чем чаще в течение ночи повторялась парадоксальная фаза, тем больший объем материала удавалось внедрить. Лингвистика, включая сами языки — живые и мертвые, — знаковые системы, символы, музыка, индийские мантры — эти и примыкающие к ним дисциплины составляли ядро основного пакета знаний.
Он был рассчитан на двенадцать недель. Борцову, работавшему по специальной программе, отвели всего пять. После привычного собеседования его освободили от занятий по истории, сравнительному религиоведению, философии и математике, проходивших в дневные часы. Это позволяло высвободить время для чтения и коротких прогулок, но никак не облегчало ночных накачиваний. Тем более, что на первых порах они сопровождались частыми побудками. Так постигалось интуитивное искусство власти над сновидением. На пятую ночь он научился воспринимать не только звуковую, но и визуальную информацию. Лазерный луч проецировал изображение, минуя закрытые глаза, прямо в мозг, благодаря сложным волновым преобразованиям.
Закрепление производилось сразу по пробуждении. Подробно анализировалась каждая деталь снов, их последовательность и цветовые гаммы. Затем следовали тесты, помогавшие определить процент усвояемости. Для индо-европейских языков оптимальная величина составляла 15, для прочих — 7, для таких, как китайский, аккадский или древнеегипетский — 5. Чем выше поднимался коэффициент, тем интенсивнее была последующая нагрузка. Ключевые слова и знаки повторялись от раза к разу. После десятого урока следовал промежуточный экзамен. Оценки не выставлялись, но складывалось определенное мнение. «Тестер» мог и забыть уроки прошедших ночей, но они почти в полном объеме вспоминались на следующую, когда посылалась закодированная волна.
Набрав высший балл в группе, Ратмир на неделю раньше был допущен к испытанию на компьютере. Подготовки не предполагалось. Компьютер, запрограммированный по методу Монте-Карло, оперировал случайными числами, а массив данных во много раз превышал информационную емкость бодрствующего мозга. Нечего было и думать наверстать упущенное за одну ночь, как бывало в студенческие годы. Испытывалась не столько память, сколько скрытые возможности «Сверх-Я», спящего при дневном свете. Способность оперировать множествами и улавливать связь между словами и символами оценивалась по стобальной шкале. Обладая IQ[84] выше ста восьмидесяти, Борцов мог надеяться набрать по меньшей мере шестьдесят очков. Но скорость реакции, а она порой оказывалась замедленной, могла основательно подпортить итоговый результат.
Не считая дня приезда, впервые за четыре недели Ратмиру предстояло уснуть на обычной постели. Проснуться от лучей, бьющих сквозь жалюзи, от птичьего гомона, от удара кокоса о землю — вообще проснуться без всяких причин. И лежать, лениво потягиваясь, сколько влезет. И зевать, вместо того, чтобы шептать в микрофон. И вспоминать все, что угодно, но только не треклятые сны.
Он вышел на веранду и остановился у прислоненной к балке плавательной доски. Еще в полную силу сияла на Востоке Луна и Венера переливалась над невидимым горизонтом. Ночные цветы гибискуса лоснились восковой белизной, и стрекотали цикады, и гул Священного водопада вторил пассажам прибоя.
Какое это было наслаждение — ступить босыми ногами на скошенную траву, колючую и холодную от росы! До завтрака оставалось два с половиной часа и они казались ему бесконечными. Не надо корпеть над тестом, отвечая на идиотские вопросы, не надо ни анализировать, ни чертить иероглифы, закрепляя ночной урок. Эта ночь, это благоуханное утро принадлежали ему одному. Решив пренебречь разминкой, он все же взял с собой журнал йогических упражнений. Не хотелось обманывать тренера, да и выбиваться из ритма не стоило. Дзен-мастер, хоть и не скажет ни слова, но непременно заметит изменение пульса.
Восход он встретил, согнувшись кренделем предписанной асаны Хатха-йоги. Сидя на влажном песке, следил из-под опущенных век, как выплывает отуманенный диск, бросая малиновый отсвет на сизую сталь океана. Задерживая дыхание под осязаемый ритм пульса, втягивал до предела живот, медленно вытесняя отработанный воздух. Каждый вдох, столь же растянутый и ритмичный, отзывался расслабляющим головокружением. Соленый, насыщенный йодом и цветочными ароматами бриз вливался в легкие, как выдержанное вино.