-    Фима, а Фима, - окликнула его проснувшаяся Надя. Он не сразу понял, кто его завет, но увидел протянутые к нему Надины родные руки, поспешил им навстречу.

-    Который час? — спросила она полусонно.

Ефим глянул на ходики.

-    Около трех.

-    Всего-то? Почему ты не спишь?

Медовый месяц молодоженов, как и следовало ожидать, не мало-помалу, а сразу же превратился в бедовый.

Первый гром грянул, когда Надины соседки по комнате перешли в дневную смену. Две недели молодые ночевали порознь. Затем настала очередь работать девушкам в ночную... Затем... Этакая «карусель» стала невмочь.

«Где найти пристанище? Откуда ждать помощи?» Эти вопросы неотступно преследовали Ефима. Выход виделся один: обратиться к директору завода, хотя от одной этой мысли Ефиму становилось тошно. Он живо представлял себе, как пренебрежительно, высокомерно выслушает его просьбу не по годам огрузший Мошкаров, как скривит бесформенные дряблые губы, разведет пухлые руки и, не глядя на просителя, промямлит: «Ничем помочь не могу. Нет у нас свободных комнат. Погоди, потерпи...» Нажмет пальцем на сигнальный звонок: «Следующий!..» А Ефиму, с упавшим сердцем, с опущенной головой, оплеванному, плестись по длинной ковровой дорожке вон из директорского кабинета... Нет, такое унижение непереносимо! Надо придумать что-нибудь другое.

В один из дней, после работы, поужинав в заводской столовой, Ефим и Надя отправились в парк. Шагали неторопливо: спешить некуда и незачем. На душе - муторно, впереди - очередная ночь разлуки. Уселись подальше от взоров людских на свою любимую скамеечку. Погода после полудня изменилась, похолодало. На предвечернее небо надвигалась тяжелая туча. Ефим и Надя потеснее прижались друг к другу - так теплее... Сейчас сидеть бы им у себя дома, отдыхать, читать, пригласить знакомых, развлечься - мало ли что делают люди по окончании трудов праведных под своей крышей. А они - как это ни страшно - бездомные!..

-    Надюша, - начал он неуверенно, - а может быть, нам пока поселиться у меня, в моем общежитии?

-    Одно и то же, - уныло ответила Надя. - Давай поживем порознь. Вместе - по графику работы моих соседок... Обретем же мы, в конце концов, свой собственный угол?

-    Ладно, будь по-твоему. А на прием к Мошкарову, хоть это для меня нож острый, сходить придется. Вряд ли он простит мне фельетон о Крутове. А потом еще непочтительный разговор по телефону. Напрасный будет поход. Но выбора нет, схожу.

-    Ты - бывший фронтовик, инвалид войны, - подсказала Надя, - и я попала сюда по мобилизации, с первых дней восстановления этого завода вместо эвакуированного. Веские доводы. Отказать тебе ему будет нелегко.

И Ефим решился. Предварительно написал короткое заявление на имя генерал-директора, точнее, не заявление, а «рапорт». В том заключались маленькие хитрость и расчет: невоенному, генералу по должности, Мошкарову слово «рапорт» должно приятно пощекотать самолюбие, дать почувствовать себя и впрямь генералом, военным.

...Он восседал за массивным столом в огромном, вычурно и безвкусно обставленном кабинете. Ефим, как им было задумано, чеканя строевой шаг, приближался к стоящему в глубине кабинета столу. Не дойдя метра два он остановился, вытянул руки по швам, четко произнес:

-    Товарищ генерал-майор! Бывший сержант советской армии Сегал прибыл к вам на прием. Разрешите обратиться!

Это не укладывалось в привычный, издавна отработанный ритуал приема. Мошкаров несколько растерялся, выкатил на Ефима мутноватые, почти бесцветные глаза, наморщил низкий лоб, с трудом оторвал увесистый зад от кресла, буркнул:

-    Вольно, вольно... можно, обращайтесь, садитесь.

Ефим развеселился. Еле сдерживая смех, он, не садясь, протянул генералу «рапорт». Мошкаров грузно вернул свое седалище в кресло, вооружился большими роговыми очками, приступил к чтению. С напряженным вниманием следил Ефим за выражением его лица. Он сразу заметил перемену: сквозь жирную желтизну мясистых щек проступил румянец, губы искривились, брови сомкнулись. Мошкаров отложил в сторону «рапорт», глянул в окно, бросил недобрый взгляд на Сегала, молчал. Ефим продолжал стоять и, как полагал, читать мысли Мошкарова. В генерале, догадывался он, борются сейчас по крайней мере два противоположных желания. Узнав из «рапорта», кто есть на самом деле сей сержант, генералу захотелось с маху отрезать: «Нет у нас свободных комнат!», ляпнуть резолюцию: «Отказать». Но с другой стороны, как и рассчитывал Ефим, его строевой шаг, форма обращения, наконец, надетая на нем видавшая виды старая военная гимнастерка, на которой поблескивали боевые награды, не позволяли генералу по-мошкаровски грубо, напрямик, огреть Сегала всевластным кнутом.

-    Так вы и есть тот самый Сегал, работник нашей многотиражки? - спросил он ледяным тоном. Придирчиво, изучающе ощупывал глазами стоящего перед ним. - Любопытно... Да вы присядьте...

Ефим сел на ближайший стул.

-    Пишешь ты, Сегал, хлестко, - перешел на «ты» Мошкаров, - даже чересчур хлестко, я бы сказал. Но не в том дело. Просьба твоя, сам понимаешь, не простая. Жилья свободного у нас нет. - Мошкаров помолчал, достал из кармана платок, сплюнул в него, убрал платок. - Но, принимая во внимание твои фронтовые заслуги перед нашей великой советской Родиной, попытаюсь кое-что для тебя сделать. - Он размашисто красным карандашом написал на «рапорте» резолюцию: «Тов. Козырю. Подыщите молодой семье Сегалов жилье. Генерал-директор С. Мошкаров». Протянул «рапорт» Ефиму. - Запомни, советский генерал заботится о своих подчиненных. Ступай.

Пока Ефим был на приеме, Надя, прогуливаясь по тротуару возле заводоуправления, нетерпеливо поглядывала на двери, из которых должен был появиться Ефим. Он вышел смеющийся, с виду веселый, а в глазах - затаенное неудовольствие, которое не хотел скрыть.

-    Ну, как? - спросила она взволнованно.

-    Отлично! - он протянул ей «рапорт». Она быстро прочла резолюцию. - Что же ты, Надюша, не пляшешь? Победа!

Она посмотрела с сомнением.

-    Ой ли? Ты уверен?

-    Не уверен. До полной победы далеко. «Их превосходительство» отфутболили меня к Савве Козырю, а тот, мой «мил-дружок», переправит меня к Пенькову.

Надя грустно улыбнулась.

-    Не горюй, Наденька, зацепка все же есть. Считай, что фарс с переодеванием удался.

-    А дальше?

-    Дальше? Переоденусь и сейчас же к Козырю. Надежды мало, но и времени терять нельзя.

Козырь встретил Ефима, как друга старого.

-    Товарищ Сегал, садитесь, пожалуйста, что хорошего скажете? - слова Козырь говорил ласковые, приятные, а в тоне его хрипловатого баска Ефим уловил скрытую враждебность и настороженность. Белесые глазки обдавали холодком. - Садитесь же, слушаю вас.

Ефим положил перед Козырем «рапорт» с резолюцией Мошкарова. Козырь, не торопясь, основательно ознакомился с его содержанием, повернул листок наискось, прочел резолюцию. Привстал, торжественно «поздравил с вступлением в брак»:

-    Желаю счастья!

-    Благодарю, - сдержанно ответил Ефим. Чего желает ему Савва на самом деле, он знал.

Наступила пауза. Поджав толстые сластолюбивые губы, Козырь, видимо, что-то примерял в уме.

-    Стало быть, - он сощурился, - вы, Ефим Моисеевич, как молодожен, нуждаетесь в жилье, нуждаетесь... - На его лице промелькнуло злорадство: добыча сама лезла в рот. - Находитесь с вашей юной супругой, так сказать, между небом и землей.

Ефим молчал.

- Ах, Семен Михайлович, Семен Михайлович! - страдальчески покачал круглой головой Савва. - Легко ему резолюции писать. Будто не знает сколько... Тыща! Вот сколько у меня стоит на очереди народу. Где же мне подыскать вам комнату, товарищ Сегал? Где?.. Нету! Нетути! - он картинно развел бостоновые рукава пиджака, из которых торчали розовые кисти его рук. - Нетути, хоть зарежьте!

Иного Ефим и не ожидал, потому сердце его не упало.

-    «Нетути», - передразнил он Козыря, - «хоть зарежьте, нетути...»