Надя то и дело на него посматривала, ему казалось - звала, манила. Он хотел сорваться с места, подойти к ней, взять за руку, объяснить: «Поздравьте нас! Мы - муж и жена». Уже приподнялся со стула, восторженный монолог готов был вырваться наружу, но сдержался: успеется... Бог знает как, а Анфиса Павловна стала о чем-то догадываться. Она подозрительно уставилась рачьими глазами на Ефима, перекатила подозрительный взгляд на Надю, повела глазами туда-сюда, ехидно осклабилась, хихикнула:
- Тина, а Тина, посмотри на эту парочку, барана да ярочку... С чего это вы так переглядываетесь? А ну-ка, выкладывайте начистоту!
Крошкина поправила на носу позолоченные окуляри-ки, внимательно вгляделась в Ефима и Надю, нехорошо скривила ярко накрашенные губы:
- Действительно тут что-то не того... Да, Фимуля?
- Факт, - подтвердила Пышкина, - не того!
Обжигающий жар внезапно бросился Ефиму в лицо.
Он видел, как густо покраснела Надя, заерзала на стуле. Необходимо было срочно заткнуть глотки редакционным кумушкам или отвлечь их внимание.
- Гапченко еще не приходил? - спросил он.
- Не пгиходил, - ответила Пышкина, криво усмехаясь, морща мясистый носик, - ты нам зубы не заговагивай, скажи лучше...
- А Гапченко вряд ли вообще сюда придет, - загадочно проговорил он.
- Как не пгидет? Чего ты гогодишь? - Пышкина перестала печатать, уставилась на него.
Алевтина высоко подняла реденькие брови.
Ефим торжествовал: теперь заинтригованные дамы оставят в покое и его, и Надю.
- Разве вы не знаете, что Федор Владимирович... - он сделал выжидательную паузу.
- Что - Федор Владимирович? - в один голос спросили любопытные дамы.
- Скоро узнаете... - Ефим нарочно сделан важный вид, - потом... Надя, ты не собираешься на завод?
- Мне действительно нужно в инструментальный... - она быстро положила в сумочку блокнот и карандаш.
Через несколько минут, взявшись за руки, они шагали в сторону, противоположную заводу.
- Ну, скажи, что я не молодец! Придумал-таки повод смотаться из редакции. А то они...
Алая краска залила лицо, даже шею Нади.
Она посмотрела на него, и в ее глазах он прочел и радость, и робость, и стыдливость, и любовь.
- Надя, - ласково и чуть торжественно сказал Ефим, - ты, наверно, не осознаешь высочайшего значения этого вот теперешнего момента. Запомни: именно сейчас мы делаем с тобой первые совместные шаги по длинной-длинной, далекой дороге. А сколь она велика во времени и в пространстве - одному Богу известно. Только наверняка сегодня началось наше с тобой свадебное путешествие на много лет, до старости, до конца...
Задумчивая улыбка осветила лицо Нади.
- Свадебное путешествие?.. На долгие годы?.. Очень поэтично сказано. Символическое путешествие, надо полагать? - потом, с еле заметной тревогой, спросила: - А каким будет, по-твоему, наше не символическое, а реальное, земное цутешествие?
Ефим уже собрался сказать, что будет оно трудным, чертовски трудным, но если они, рука в руке, дружно, словно слившись воедино, будут идти отныне и всегда, никакие невзгоды, никакие беды не смогут сломить их, поставить на колени. Но он не произнес неуместный монолог: зачем омрачать ей и себе такой большой праздник в их жизни - первый супружеский день. Пусть он запомнится ярким, как высокое майское солнце над их головами. А там... Он напряг все силы, обманывая самого себя, бодро провозгласил:
- Наше свадебное путешествие, реальное, непременно будет хорошим, благословенным. Я верую: ведь мы вместе, вместе!
Они свернули в небольшой скверик.
- Присядем, Надюша, - Ефим опустился на скамейку.
- Ой, подожди! - воскликнула Надя. - Видишь, бумажка: «Осторожно, окрашено!»
Но было поздно. Ефим вскочил со скамейки, Надя повернула его к себе спиной и ахнула: на брюках четко отпечатались четыре зеленые полоски.
- Что же делать? - сокрушалась она. - Придется пойти к тебе в общежитие, переоденешься. Благо оно рядом.
Вахтер дал Ефиму ключ от комнаты.
- О, - воскликнула Надя, входя, - прекрасная комната! Не то что моя барачная берлога.
Между тем Ефим медленно, будто раздумывая, вытащил из-под кровати чемодан. Не спешил его открывать.
- Что ж ты не переодеваешься? Я отвернусь, - пошутила Надя.
- Во что переодеваться? - с трудом выдавил он из себя. - Других брюк у меня нет.
Надя изменилась в лице, с материнской жалостью посмотрела на Ефима.
- Не горюй, - сказала с деланным спокойствием, - и мой гардероб - не то, что у Тины Крошкиной, раз в десять меньше. Не волнуйся, что-нибудь придумаем.
- Что можно придумать? И краска, как на грех, масляная. Пристала, хоть топором вырубай!
- Вот что, - сказала Надя, - выход есть. Я серьезно. - Ефим глянул на нее с мольбой и недоверием. - Снимай брюки. Я пойду к себе, постараюсь их спасти. Снимай!
Ефим разоблачился, завернул брюки в газету, не поднимая глаз, протянул сверток Наде.
- Не стоит по пустякам расстраиваться. Ну! - она взяла сверток. - Я мигом!
Восседая в трусах на кровати, он мысленно подтрунивал на собой: «Журналист-голодранец, бесштанный молодожен»!
А Надя - молодчина, не растерялась, виду не показала... «Не страшно», - сказала она, а ему жутковато: с угнетающей ясностью расшифровал он ее признание - с одежонкой у нее не лучше, чем у него. Да-с!.. Коллизия!
Ефим поднял крышку чемодана и, не глянув в него - он наперечет знал свое богатство - с силой захлопнул крышку, пнул чемодан под кровать, будто пустая фанерная коробка была виновата в его нищете. Ладно, авось обойдется, авось мы с Надюшей что-нибудь придумаем. Спрятавшись за эту всегдашнюю «палочку-выручалочку», он малость успокоился.
Пришла Надя, бодрая, сияющая. Глянув на нее, Ефим сразу забыл о горьких горестях.
- Сидишь, шлышок? Рыдаешь? Вот они, твои брюки! Как новенькие! - Надя обеими руками держала на весу отутюженные, отливающие синевой, абсолютно чистые штаны.
Ефим ахнул: вот это да! Куда девались его еще три часа назад затасканные, в зеленых масляных полосках брюки?
- Надя, ты волшебница, моя спасительница, - произнес он растроганно.
- Оставь похвалы на потом. Одевайся, идем в столовую. Ужасно есть хочется. Да и на завод надо. Или мы сегодня не работаем?
Вечером после работы Ефим решил осторожно поговорить с Надей о делах насущных. Главное - где они будут жить? Это проблема вот-вот встанет перед ними неотвратимо, как чередование времен года, и непреодолимо, как высокая отвесная стена. Девушки-соседки перейдут в дневную смену, и тогда...
Трудно было Ефиму приступить к неприятному разговору, не хотелось портить настроение Наде. А она собирала на стол ужин, нарезала ломтики белого и черного хлеба, ставила посуду - обычное домашнее женское занятие. Ефим любовался движением ее рук, наклоном русой головки, новым выражением лица, которого еще вчера не было... Он не отрывал от нее восхищенных глаз, она, чувствуя на себе его взгляд, радовалась, смущалась.
И трудный разговор не состоялся, Ефим отложил его на «потом»...
...Он проснулся еще до раннего майского рассвета. Осторожно, чтобы не разбудить Надю, подошел к окну. Будто разбавленная темнота, легкий туман... На небе скорее угадывались, чем виделись, очертания облаков. Он глубоко вдохнул свежий воздух, отошел от окна, сел на табуретку у стола, залюбовался спящей Надей, русо-пепельной волной волос, раскинувшихся на подушке... И как всегда внезапно в его мозгу, в сердце зазвучали поэтические слова.
Туман в окне, а может, темень?
Наверно, ночь: вокруг покой...
Крадутся в небе тучки-тени,
Мы на земле одни с тобой...
Волос волнующие пряди Струят едва заметный свет,
И теплое дыханье рядом...
А может быть, тебя здесь нет?
И я один, бреду по лугу,
И слышу тихий всплеск реки...
Березку, юную подругу,
Причесывают ветерки...