Он постучал в первую же дверь. Откликнулся молодой женский голос.

-    Да-а! Входи! А, Ефим! Привет! Ты почему не на работе? - спросила Валя Масленкина, а это была именно она. - Захворал?

-    Немножко... На денек отпросился у редактора. Хорошо, что я тебя здесь застал, - вырвалось у него обрадованно.

-    Почему? - удивилась Валя.

-    Так... Что это ты чемодан набиваешь? В отпуск собралась?

-    Не угадал. Уезжаю из общежития.

-    Замуж выходишь?

-    Замуж, не замуж - там видно будет. Получаю отдельную комнату, восемнадцать квадратных, как раз напротив завода.

-    Ого! - непритворно удивился Ефим. - Кто это тебя так облагодетельствовал? За какие заслуги?

Валя нагло глянула на него, смерила уничтожающим взглядом черных бесстыжих глаз, с вызовом выпалила:

-    За какие заслуги? Мой личный секрет. Много будешь знать - скоро состаришься... Приходи в субботу на новоселье, милости прошу. Дом знаешь, квартира двадцать. Не забудь хороший подарочек прихватить, иначе не приму!

Сообщение Масленкиной огорошило Ефима. Он не смог найти подходящих слов, чтобы скрыть растерянность, не мог сообразить: правду говорит озорная девка или врет -от нее всего ожидать можно.

Похоже, угадав его мысли, Масленкина достала из туалетной сумочки вдвое сложенную бумагу.

-    Не веришь? На, читай!

Ордер, выданный на имя Масленкиной и некой Тамары Зверевой, был подписан Саввой Козырем и Матвеем Пеньковым.

-    А кто такая Тамара Зверева?

-    Тамарка-то? - подмигнула Валя. - Тамарка - баба мировая, оторви да брось! Пока ее муженек воевал, не терялась... Но она со мной проживет недолго. Ее муж скоро демобилизуется, и она с ним - тю-тю! - укатит в Молдавию. Это так, для затмения глаз ее ко мне присоседили. Сам понимаешь, давать мне одной восемнадцатиметровку, да еще в доме первой категории, опасно. А вдвоем с Тамаркой - комар носа не подточит! Сообразил, голова?

Еще бы! Ефим сообразил куда больше, чем полагала глупая циничная Масленкина. Как же Козырь осмелился на такой шаг?!

-    Так-так, - произнес он вслух.

-    Так - не так, - весело передразнила Масленкина, - перетакивать не будем.

-    Ты о чем? - недоуменно спросил Ефим, углубленный в свои мысли.

-    Не о чем! Улетело! Давай сюда ордер! Ему цены нет. - Валя придавила толстым коленом крышку огромного чемодана, набитого барахлом, с трудом заперла, приподняла. - Тяжеленный какой! Как я его доволоку до места?

Никакого желания не было у Ефима выполнять роль носильщика у потаскушки.

-    Ничего, донесешь, - заверил он ее с насмешкой, - своя ноша не тянет! А мне пора.

Хитер же негодяй Козырь, думал Ефим, выйдя на улицу. Значит, Панфилову он переселил - вроде бы взятку дал мне, связал руки, дескать, я вас уважил, и вы, уж будьте любезны, мне, при случае, добром отплатите. Очень своеобразное истолкование моего предложения: «давайте помогать друг другу...» В переводе на язык жуликов: «ты - мне, я - тебе...» Что же делать, лихорадочно соображал он, как помешать распутной девке занять отличную комнату, которую с полным правом ждет семья остро нуждающегося очередника? Требуется срочное вмешательство власть имущего лица.

Неподалеку от общежития находилась районная прокуратура. Обратиться туда? Он заранее сомневался в успехе, но... чем черт не шутит?

В приемной прокурора длинная очередь - человек пятнадцать. Ефим рассчитал: пусть последний, но принят он будет. Через два с половиной часа, когда перед ним остался один человек, секретарь объявил:

-    Граждане, прием прекращается. Прокурора вызвали в горком партии. Приходите через два дня.

«Вот проклятье!» - в сердцах ругнулся Ефим. Настенные часы показывали без четверти восемь. Он вышел на почти неосвещенную улицу. Погода резко изменилась, в лицо хлестнул крупный мокрый снег, было сыро, неприветно. Разумнее всего вернуться в общежитие, напиться горячего крепкого чая, поболтать с соседями, поиграть в шахматы; часов в десять - одиннадцать залезть под одеяло, хорошенько выспаться, а завтра, на свежую голову, действовать. Наверно, такое решение и принял бы человек холодного рассудка, удобноразумный, взвешенномыслящий, наверно так и следовало бы поступить! Но в Ефиме все кипело, звало к безотлагательному действию. «Поесть?.. Успеется! Пойду в редакцию, может быть, застану Гапченко, он иногда задерживается».

Еще с улицы Ефим увидел свет в окне кабинета Гапченко. Напрасно обрадовался: редакция была заперта.

-    Редактор давно ушел, - доложил ему вахтер, - свет горит? Наверно забыл погасить.

-    А председатель завкома?

-    Ушел... Вот партейный секретарь здесь. Велел никого к себе не пущать Важное дело с посетительницей решать будет. — Ефим не услышал скрытой иронии в словах вахтера. «Черт возьми, - ругнул он себя - почему я сразу не пошел в партком, проторчал зря три драгоценных часа под прокурорскими дверьми?! Конечно, Гориной нет, но факт настолько очевиден и безобразен».

Пробежав коридор, Ефим дернул ручку двери с красной табличкой «Парторг ЦК ВКП(б)». Дверь не поддалась. Что за ерунда? Не мог же Смирновский, да еще с женщиной, незаметно пройти мимо вахтера?.. Ефим снова повернул ручку, потянул на себя. Безуспешно. Вспомнил: в кабинет парторга можно пройти через комнату его заместителя. Подошел к двери, открыл ее и ... замер: парторг ЦК ВПК(б) Иван Сергеевич Смирновский, без пиджака, стоя к нему спиной, поспешно натягивал брюки. На кожаном диване, уткнув лицо в угол, поджав под себя до бедер голые ноги, лежала молодая особа. Трико и юбка валялись на полу Поддерживая обеими руками сползавшие штаны, не повернув головы к вошедшему, Смирновский истерично зашипел:

-    Эй, вы! Убирайтесь вон отсюда и не вздумайте трепаться! Слышите?! Вы здесь не были, ничего не видели! Панят-на?! Вам все равно не поверят! А за клевету на парторга ЦК знаете, что бывает?! Вон! Во-он! - завопил он.

Последние слова Смирновского догнали Ефима далеко за дверьми кабинета. «Эх, Зоя Александровна! — восклицал он беззвучно, бредя по мокрому скользкому тротуару. - Поглядели бы вы, во что превратил ваш кабинет новый парторг! На кого променяли Горину!.. Да, а как у нее дела?» Из ближайшего автомата позвонил ей на квартиру. Скорбный девичий голос сквозь слезы прерывисто выговорил: «Зоя Александровна... мама... умерла».

На какое-то мгновение Ефим, вероятно, лишился сознания. И словно издалека выплыло неясное видение: покачивается больничная койка сквозь марево на стене, на ней - мертвая Горина со скрещенными на груди красивыми восковыми руками.

Глава двадцать девятая

Выйдя из телефонной будки, Ефим остановился в нерешительности: падал мелкий дождь, изморозь. Мостовые и тротуары сплошь покрылись ледяной коркой и даже при слабом уличном освещении блестели, как полированные. Редкие прохожие, нелепо размахивая руками, старались удержать равновесие, некоторые шлепались на лед, проклиная мерзкую погоду. О том, чтобы побродить по улице, и речи быть не могло. Возвращаться в общежитие тошно. «Куда теперь?... Что делать?» - вопрошал себя, как в бреду, Ефим. Невыразимая тяжесть давила на душу, до боли сжимала голову. «Нет друга, ушел друг...» Пойти к Наде? Если бы знать, что в эти часы она одна... Опять общежитие. К Розе? Ну, нет, там ему больше делать нечего. И вдруг вспомнил семью Шмурак, Риту, спокойную, уравновешенную. Как мог он забыть о ней?! Уж она-то сочувственно выслушает, посоветует, утешит. Немедленно к Рите! Он побежал к остановившемуся трамваю, не добежав, поскользнулся и грохнулся на мостовую... Не слышал Ефим, как «скорая» умчала его в больницу...

На перелом ноги наложили гипс, пострадавшего уложили с подвешенной ногой на койку.

Первый день он от отчаяния чуть не плакал. Надо же случиться такому! Недаром говорится: пришла беда - отворяй ворота. Умерла Зоя Александровна - его единственный, дорогой друг, а он не сможет с ней проститься, проводить в последний путь. Шлюха Масленкина вселится, если уже не вселилась, в прекрасную комнату, и он лишен возможности помешать вопиющему беззаконию. Неотложных дел - непочатый край! А он - больничный невольник. Насмешка судьбы, да и только.