-    Это, Ефим, эмоции! - веско возразил Гапченко. - Тут наши мнения врозь. Раз партия Смирновскому высокий пост доверила - значит, он того стоит.

Ефим с укором глянул на редактора.

-    А если с такой меркой подойти к Савве Козырю, Корнею Грызо, генералу Мошкарову?

У Гапченко вздулись желваки на скулах, глаза нехорошо сверкнули, по щеке пробежала змейка.

-    Я тебя, Сегал, что-то не всегда понимаю.

-    Когда-нибудь поймете. Время не пришло. А не поймете - для вас же и хуже.

На следующий день Ефим сдал редактору обещанный фельетон. Гапченко прочел его, положил в ящик письменного стола, без особого энтузиазма сказал:

-    Написано зло, метко. Однако, понимаешь... скажу откровенно: в набор не сдам... без санкции парткома. Савва Козырь - подлец и негодяй, история с проституткой Масленкиной - возмутительна. В то же время, - редактор повел плечами, - Козырь - номенклатурная единица, утвержденная райкомом. Как бы мне не нагорело! Я не зря опасаюсь: могу сам себе закрыть дорогу в органы. Ты представляешь, что это будет для меня означать?! Катастрофу!.. Ну, пусть даже не Смирновский, пусть Дубова разрешит - ни секунды не задержу.

-    В таком случае, - сказал упавшим голосом Ефим, - дело труба. Бросьте фельетон в мусорную корзинку.

-    Нет, все-таки партком я с этим ознакомить обязан. Не разрешат печатать - ладно. Но хоть какие-то меры примут?

-    «Какие-то», - иронически повторил Ефим - вот именно, «какие-то»... А, поступайте, как хотите! - с досадой махнул рукой и покинул кабинет редактора. - Стена, - прошептал устало.

Событие следующего для стало поворотным в жизни Ефима. Надя Воронцова явилась на работу, казалось, ни жива, ни мертва. Обычно веселая, словоохотливая, она молча села за свой письменный столик. Не поднимая глаз, достала из ящика чистую бумагу, раскрыла журналистский блокнот, но за дело так и не принялась. Ефим внимательно и тревожно вглядывался в ее лицо. Ни кровинки. От него не ускользнуло, как дрожит перо в ее матовой с синими прожилками руке. В комнате кроме них - никого, можно спросить Надю, что случилось. А он почему-то не решался. Наконец не выдержал, подошел к ней, осторожно коснулся плеча, спросил тихо:

-    Что с вами? Снова заболели?

Надя не отвечала. Плечо под рукой Ефима дрогнуло, она резко вдруг поднялась со стула, схватила блокнот, выбежала из редакции. Ефим бросился было за ней, но, сделав несколько шагов к двери, остановился: не надо, захочет - сама расскажет. Он принялся править многословную стряпню Алевтины - ничего не вышло, не мог добраться до смысла: перед ним неотвязно маячил образ Нади, чем-то глубоко потрясенной. До чего же она в критические минуты своей жизни становится похожей на беспомощное маленькое существо, которому не просто добрый - любой человек обязательно бросится на помощь!

Вскоре на его столе зазвонил телефон.

-    Ефим...

-    Да-да, Надя, где вы?

-    У меня просьба к вам: если можете, подойдите к проходной. Прямо сейчас. И... найдите какой-нибудь предлог, чтобы сегодня не возвращаться в редакцию.

Надя шла ему навстречу, опустив голову.

-    Извините, - сказала смущенно, когда они встретились, - мне так плохо... простите.

Всем существом бросился Ефим ей на помощь.

-    За что вас прощать? Я... я... - он протянул ей обе руки, все, что мог сделать в этот момент.

Надя застенчиво улыбнулась.

-    Где бы нам поговорить?.. Это для меня так важно. - Она на минутку задумалась. - В Измайловском парке?

По случайному совпадению они сели на ту же скамью в одной из аллей, на которой Ефим два года назад коротал первый вечер после оформления на завод. Их окружала такая же густая зелень начала лета, в небе - такое же высокое солнце. Только сегодня оно освещало по-детски беспомощное Надино лицо.

Она открыла дамскую сумочку, вынула оттуда письмо-треугольник.

-    Прочтите...

Он быстро пробежал глазами пять строчек, написанных круглым крупным почерком: «Надя! Видно, не судьба нам с вами встретиться. Вот уже две недели, как я женат. Ваши письма и фотографию разрешите оставить на память. Не судите меня, не обижайтесь. Андрей».

Он не сразу понял, что произошло.

-    Это тот самый офицер?

Надя кивнула, по щекам ее потекли слезы.

-    Я верила ему, ждала. Если бы не знала его почерка, подумала, чей-то злой розыгрыш... Вы что-нибудь понимаете?

Ефим задумался. Откуда ему знать, что приключилось с Надиным офицером. Одно ясно: нежданно-негаданно Надя получила предательский удар и теперь ищет она у него не столько ответа на вопросы задачки, поставленной самой жизнью, сколько утешения, соучастия, опоры. Он искоса посмотрел на нее. «Говорите же, отвечайте», - молили, требовали, ее глаза. Но Ефим молчал: говорить что ни попало - не хотел, не имел права. Он прислушался к самому себе и вдруг обнаружил не то радостные, не то веселые всплески под самым сердцем. В первый момент он не посмел этому поверить, устыдился возникшего ощущения. Но оно нарастало, ощущение счастливого предчувствия наполняло грудь. Он знал, почему оно народилось, но ему неловко было даже самому себе в этом признаться - кощунственно! Ну и пусть кощунственно! Надино горе оборачивается для него светлой надеждой. «Слава тебе, Господи, - шептал он беззвучно, - значит теперь она никуда не уедет!»

-    Не отчаивайтесь, Надюша, не переживайте, - сказал он почти весело. - Не так страшен черт, как его малюют. - Он взял ее за руку, ласково, прямо посмотрел в глаза.

Она резко поднялась со скамейки.

-    Вы что, шутите? - спросила обиженно.

Ефим не отпустил ее руки.

-    Не ершитесь, сядьте... Разве в подобных случаях уместно шутить?

Надя недоверчиво глядела на него.

-    Вы верите в судьбу? - спросил вдруг Ефим.

-    Положим, верю, - ответила она чуть подумав. - При чем тут судьба?

-    Посмотрите, что пишет ваш офицер: «Не судьба нам встретиться». Что же печалиться да горевать? Вдумайтесь: надо ли терзаться из-за человека, которого вы и в глаза не видели? Случайно завязавшаяся переписка. Придавать этому серьезное значение, право, не стоит.

Надя задумалась.

-    Возможно... Только для меня это много сложное... Понимаете, человек в течение трех лет будто незримо присутствовал рядом, был моей совестью. По нем я соизмеряла свои поступки... И разом — всё?! — она смотрела с сомнением.

-    Помните, Надя, вы рассказали мне о вашем странном романе, когда болели, помните? Вы еще тогда боялись разочароваться в вашем заочном женихе при встрече, верно? Согласитесь, ведь это хорошо, что он так показал себя раньше, чем вы стали близкими. Тогда могло быть куда больнее. Я прав?

Она задумчиво молчала. Но Ефиму показалось, что душа ее постепенно оттаивает, с радостью заметил это по слегка порозовевшим щекам, по побледневшим веснушкам, которые, на его взгляд, нисколько не портили, наоборот, украшали ее.

-    Выше голову, Надя! - воскликнул он воодушевленно. - Устремите-ка свой взор ввысь, посмотрите, какое без-донно-голубое, сияющее весеннее небо над нами, а вы его будто и не замечаете, и кажется оно вам с овчинку. Не так ли?

-    Так, - виновато улыбаясь, призналась Надя.

-    Вглядитесь в нежную зелень, вдохните ее пьянящий аромат, вслушайтесь в стоголосое птичье пение, - приподнятым тоном продолжал Ефим, - воскликните: «Да здравствует весна!», и все невзгоды покинут вашу душу, ваша сердечная рана быстро начнет заживать... Хотите, я вам прочту свои стихи о весне?

Она посмотрела удивленно:

-    Вы пишете стихи?

-    Грешен, пишу, - отшутился он и начал декламировать:

Весна рисует красками Прозрачными и легкими,

Доносит ветер ласковый Мелодии далекие Страны раздолья птичьего,

Цветов благоухания...

У сердца у девичьего Весенние страдания.

В просторы светло-синие Швыряет солнце золото,

Годами обессиленный Глядит сегодня молодо.

И голубь над подругою Воркует, машет крыльями...