У станции метро они попрощались.

-    До свидания, мой друг, не говорю «прощайте», а «до свидания!»» - тепло сказала Зоя Александровна. - Я позвоню вам в редакцию. Или вы позвоните мне домой, - она назвала номер телефона.

Долго стоял Ефим на том месте, где расстался с Гориной. На душе было муторно. С уходом Зои Александровны образовалась в нем, вокруг него невосполнимая пустота. Он медленно побрел в общежитие.

Глава двадцать первая

Встреча с Крошкиной после неприятной загородной истории прошла, вопреки ожиданию, тихо и гладко. Тиночка сама напомнила о задании, которое предстояло выполнить сообща.

-    Я рада с тобой поработать, - сказала она дружелюбно, - у тебя есть чему поучиться.

Трудились дня четыре, по несколько часов в день. Очерк о солдатах тыла писал Ефим. Тина сидела рядышком и время от времени, как бы невзначай, близко прижималась к нему. Он осторожно отодвигался, а она словно заигрывая, снова и снова придвигалась к нему поближе.

«Что ей от меня нужно? Сколько еще будет продолжаться эта игра без правил?» — к удивлению для самого себя, без раздражения на Тину, думал Ефим. Ведь тогда, в доме отдыха, он твердо решил: с Крошкиной покончено навсегда. И что же? Опять она обволакивает его своей магической паутинкой. А он, необъяснимо почему, не противится, так, слегка защищается от ее заигрываний и, заглянув в себя, обнаруживает: все еще нравится ему Тина, его клятва навсегда с ней покончить улетучивается Бог весть куда...

В один из дней, когда они возвращались с завода, Тиночка так, между прочим, предложила:

-    Давай сегодня вечером поработаем у меня дома. А позже поиграю на пианино, я ведь, знаешь, брала уроки у Брюшкова. Сыграю Шопена, Бетховена, Шумана. Идет?

«Вот те на! - удивился Ефим, - опять тянет к себе домой!» Первая мысль была отказаться от приглашения, работать можно и в редакции, и в парткабинете. Но наперекор доводам рассудка, веря, что им руководит лишь горячее желание послушать в хорошем исполнении любимую музыку, он согласился.

... Вечером Ефим снова очутился в знакомом особнячке. Мать Алевтины встретила его вежливо, но прохладно. Папа дома отсутствовал. Ефим осмотрелся и отметил про себя: в это посещение и обстановка в доме уже не казалась изысканной, и потолки пониже, и окна поуже...

-    Мамуля, - попросила Тина, — вскипяти попозже самоварчик. К тому времени и папочка придет, вместе и почаевничаем.

Она пригласила Ефима в свою комнату.

-    Посиди, я сейчас.

Он опустился на мягкое кресло. От нечего делать устремил глаза на две прикрепленные к стене картины. И вдруг его взгляд остановился на вправленном в резную рамку фотопортрете молодого мужчины. Из рамки самодовольно и свысока смотрел на него Константин Иванович - Тиночкин ухажер и обожатель. Его самоуверенный взгляд обжег Ефима, почудилось: Константин Иванович насмешливо улыбнулся и укорил: «Голуба! Зачем ты сюда явился? Экий недогадливый...».

Вернулась Тина, успевшая переодеться. В голубом шелковом облегающем коротком платье она сошла бы за девчонку, если бы не лицо тридцатилетней женщины.

-    Аврал, Ефим Моисеевич! За работу! - защебетала она, доставая из стола стопку чистой бумаги.

Не работать хотелось сейчас Ефиму - уйти скорее отсюда! «На кой дьявол приперся, балда! - ругал он себя. - Поманила тебя Алевтина пальчиком - и ты уж тут как тут... Вот и получай, что заслужил!»

-    Ты совсем меня не слушаешь! - Тина глядела на него вопросительно. - Какая муха тебя укусила?

-    Овод! - буркнул он раздраженно. - Пустяки, начнем писать.

Но работа не клеилась. Ефим все время чувствовал на себе высокомерный, насмешливый взгляд Константина Ивановича - взгляд победителя!

-    Что с тобой сегодня? - допытывалась Тина и еще больше выводила его из себя.

-    Тиночка, папочка пришел, самовар на столе, ждем вас, пожалуйста!

Приглашение пришлось как нельзя кстати. Ефим быстро собрал листы бумаги, сложил вчетверо, пихнул в карман пиджака.

-    Ладно. Завтра в редакции допишем. На сегодня хватит.

Общий разговор за чаем не клеился. Проглотив какой-то бутерброд, Ефим поблагодарил хозяев за гостеприимство, заторопился домой.

-    Куда же вы? - обиделась Тина. - А Шопен? А Бетховен?..

Ефим отметил: при родителях она обращается к нему на «вы».

-    Ах, да! Извините, с удовольствием послушаю.

Слегка подталкивая его сзади, приговаривая: «Ну же, ну, бука!», она привела его в знакомую гостиную, усадила в кресло, села за пианино.

-    Для начала сыграю седьмой вальс Шопена.

Бойко, свободно забегали по клавиатуре Тиночкины пальцы - не зря училась у самого Брюшкова!.. И пианино отличное, с полным певучим звуком, и мелодия точно воспроизводилась, все здесь было - кроме души, кроме поэзии великого композитора... Еще до войны слушал Ефим этот вальс в исполнении Якова Флиера. Сколько лет миновало, а та, флиеровская музыка, не перестает звучать в памяти.

А Тиночка играла, играла, играла, покачиваясь, потряхивая буклями и, наконец, - о, радость! - она подняла высоко руки, медленно опустила их на колени, как это делают иногда профессионалы-исполнители, и победно глянула на Ефима.

-    Ну, как, Фимуля? - спросила с улыбкой.

Он дипломатично заметил:

-    Правильно играете, очень правильно.

Не поняв двусмысленной похвалы, Тиночка польщенно усмехнулась и немедля принялась за Бетховена. Это была пытка! Ефиму хотелось крикнуть: «Да прекратите же, черт вас возьми! Не кощунствуйте!» А она вознамерилась продемонстрировать еще и Чайковского!

Ефим встал с удобного кресла.

-    Спасибо, спасибо, довольно, не буду вас больше утомлять, - как можно вежливее возражал он.

-    Я совсем не устала!.. Ты тонкий, понимающий слушатель, для тебя приятно играть.

-    Как-нибудь в следующий раз.

Он торопливо попрощался и почти убежал из дома Крошкиных. Успев вскочить на подножку тронувшегося с места трамвая, сел у открытого окна. Лицо обдало прохладным ветерком.

-    Уф! - вздохнул он глубоко. - Слава Богу!

Трамвай увозил его все дальше от крошкинского дома.

А казенные, бездушные звуки, извлекаемые Тиной из пианино, приглушенные к тому же плюшевыми гардинами и ковриками, подушечками и пуфиками, заполнившими гостиную, преследовали, изводили его...

Около полуночи он лег спать. Разбудило кошмарное сновидение. Сердце стучало громко, часто. Ефим весь покрылся испариной... Он лег навзничь, закрыл глаза, попытался снова заснуть. Не смог. Попробовал прибегнуть к испытанному средству: мысленно обратиться к чему-то приятному, нарисовать красочные картины. Но вместо приятных воспоминаний и красочных картин в глаза полезли Крошкины с их переполненным вещами домом, Тиночка за пианино; по ушам, как град по жести, застучали холодные звуки незадачливой ученицы Брюшкова...

Май — месяц коротких ночей. В широкое окно комнаты, обращенное на восток, еле прикрытое подобием шторы, беспрепятственно ворвались лучи восходящего солнца. И в эти мгновения в голове Ефима неожиданно и необъяснимо начали складываться стихотворные строки.

Прозвучать оркестром Может пианино.

Только очень тесно В беленькой гостиной.

Ефим сбросил с себя одеяло, соскочил с кровати, достал из тумбочки карандаш и бумагу, записал четверостишье. А несколькими минутами позже сложились и последующие строки:

В ней, томясь от скуки,

Коврики и плюши

Заглушают звуки,

И сонату душат.

Отметая шторы,

Сквозь дымок пуховый Рвется на просторы Людвиг Ван Бетховен,

Где леса и горы,

Где гуляют тучи,

Где играет море,

Полное созвучий.

Стихотворение показалось ему удачным. Он легко и свободно вздохнул, будто вместе с Бетховеном навечно вырвался из крошкинского особнячка, из Тининого плена на широкий простор. Это было счастьем!

Он положил стихи в тумбочку, лег и тут же уснул.

Весь наступивший день, бодрый, словно умытый живительной волшебной водой, Ефим сочинял, нет, не сочинял, вдохновенно творил очерк о солдатах тыла. Вечером, прочтя его, Гапченко, не исправив ни слова, на углу первой страницы четко написал: «В набор. Срочно».