- Так на чем же мы с тобой остановились? - спросил после долгой паузы редактор, не глядя на Ефима.
- Когда? Где?
- Да перед тем как идти к Дубовой.
- На подготовке номера в честь Победы!
- Задание понял?
- Понял.
- Ну, тогда ступай. Мне тут кое-что обмозговать надо.
Хитер же этот Гапченко, думал Ефим, покинув кабинет, так и ускользает от важных разговоров!.. А потолковать надо бы! Кто прав, по его мнению: журналист Сегал, не пожелавший врать в газете, или секретарь парткома, готовая обозначить присутствием партийного долга любое полезное дело? И вообще, откуда взялось, с какой целью насаждается это понятие?
До Октября семнадцатого, когда в России не было большевистской партии у власти, миллионы крестьян, ремесленников и рабочих, держали повседневным труцом огромную страну, знать не зная о каком-то партийном долге. Переодетые в солдатские шинели, они жертвенно стояли за свою Родину на полях сражений - без «партийного долга». Почему же после Октябрьской революции и высокие порывы, и благие дела народов страны партия большевиков ставит в заслугу себе под флагом «партийного долга»? Не надумано ли само понятие - партийный долг? Не есть ли это преднамеренный расчет раздуть авторитет компартии, доказать жизненную необходимость ее существования, оправдать «кипучую деятельность» великановых, дубовых и им подобных?
Мысли Ефима вернулись к Дуганову. Славный человек! Не покривил душой старина, не подвел. Сам того не ведая, выбил ой какую дубинку из волосатых лап Марфы Степановны.
Хорошо, что не перевелись на Руси честные люди! Если они к тому же члены ВКП(б) - вдвойне им хвала! Непросто под тысячетонным партпрессом позволить себе роскошь остаться правдивым и, о Господи, со своим собственным мнением.
... - Товарищ Сегал! Ефим Моисеевич! - звал Ефима знакомый голос. Он вздрогнул: перед ним - Горина.
— Здравствуйте! - она улыбалась, но выражение ее глаз поразило Ефима: в них была не то печаль, не то затаенная растерянность.
- Рад вас видеть, Зоя Александровна, - ответил он встревоженно, - простите за прямой вопрос: вам нездоровится? Случилось что-нибудь?
- Спасибо, я здорова. А вы проницательны! Пожалуйста, зайдите ко мне сегодня после шести, - она повернулась к двери, - впрочем, если вечер у вас свободен, разрешите пригласить вас в Измайловский парк, скажем, в семь тридцать. Там небольшая читальня, знаете?.. Так придете? - спросила она, как показалось Ефиму, загадочно, пожалуй, даже кокетливо.
- Конечно, обязательно, - пробормотал он изумленно.
- Тогда до свидания!
Бедный Ефим! И чего только не передумал он за часы, оставшиеся до назначенного свидания. Поначалу от удивления его голова попросту отказалась соображать. Он машинально вышел из редакции и отправился на завод. По территории завода шагал сам не зная куда. Зачем он сюда забрел?.. Ах, да! Вспомнил: собрать материал для праздничного номера. Но где уж там!.. Глянул на электрические часы у входа в цех: до встречи еще много времени... Повернул к проходной, торопливо дошел до остановки, вскочил в отходящий вагон трамвая и поехал в парк.
Он взял у дежурного библиотекаря несколько газет и журналов, сел за столик. Отсюда хорошо была видна аллея, протянувшаяся от входа в парк до помещения читальни.
Пробежав глазами по газете, отложил ее в сторону. Из головы не выходила Горина. Вдруг она пошутила, назначив ему здесь свидание, а он, глупец, поверил, примчался!.. Но он сразу же отверг такое оскорбительное для Зои Александровны предположение: не в ее натуре унижать человека.
Пришло ему на ум и такое: не понравился ли он ей как мужчина? А что? Вполне возможно, запетушился он. Влюблялись же в него красивые девушки, женщины, и не раз!.. Чуточку хвастливо перебрал в памяти свои любовные истории... Хотя бы Клава Серегина, чем Горина красивее ее? Она постарше Клавы лет на пятнадцать... Вот именно, спохватился не в меру размечтавшийся Дон Жуан, - Зое Александровне порядком за сорок, он мальчишка перед ней!.. Но может быть... Ничего не может быть, оборвал он себя, не городи ерунду, стыдись! У нее двадцатилетняя дочь. Нужен ты ей как щуке зонтик, тоже мне, сердцеед!..
Все примерил, все прикинул «умница» Сегал, лишь до одного не додумался: потянулась к нему Горина как к недюжинному, близкому ей по духу человеку, с которым хочет поделиться, как с другом, чем-то очень важным для нее. В том, что она считает его своим другом, Ефим не сомневался.
Она не опоздала. Ефим увидел ее издали, крупную, красивую, с чуть тяжеловатой, но изящной статью. И где-то в глубине души, боясь признаться в том самому себе, пожалел, что идет она к нему - увы! - не на любовное свидание.
... Они вышли на безлюдную тенистую аллею, конец которой терялся вдали. В душевном смятении Ефим не знал, о чем говорить, чем занять дорогую спутницу. Болтать банальности он не мастер, да и ни к месту они сейчас. Зоя Александровна шла рядом с ним внешне спокойно, неторопливо, может быть, довольная его молчанием.
- Хорошо здесь, - заговорила она наконец, - легко дышится, не то, что в кабинете: заседания, совещания, опять заседания...
Видно, собираясь с мыслями, она умолкла. Безмолвствовал и Ефим. Волнение его хоть и поубавилось, а на душе - сумятица. Почему? Не смог бы ответить. «Ну, сколько можно ждать, говорите же!» - мысленно торопил он. И словно отозвавшись на его нетерпеливую молчаливую просьбу, Зоя Александровна сказала:
- Вы, понятно, заинтригованы моим приглашением сюда, в парк. Есть чему удивляться. Знаете, обстоятельства... - она помедлила, - дело в том, Ефим Моисеевич, что я больше не парторг... не парторг ЦК на заводе. Меня отозвали на другую работу.
Что-то оборвалось внутри у Ефима.
- Не может быть, - сказал сдавленным голосом.
- Может, Ефим Моисеевич, может... Сегодня утром меня пригласили в ЦК и деликатно предложили... Словом, суть беседы сводилась к тому, что война подошла к концу, перед женским движением в союзном и международном плане встают новые задачи. Мы решили, сказали мне, поручить вам работу в Комитете советских женщин... Вот и все. Так, что, друг мой, - она так и назвала его - «друг мой», - не взыщите за неприятное известие. С друзьями делятся не одним медом, но и полынью. На то и друзья.
«Значит, они сумели-таки вас выжить!» - хотел сказать Ефим и не смог: горло будто сжало...
- Женское движение тут, конечно, ни при чем, - продолжила Горина, - это плохо скрытый предлог отстранить меня от руководящей партийной работы, причина в другом... - Горина остановилась на полуфразе, словно что-то взвешивая. - Пусть это вас не удивляет, но в том, что я не пришлась здесь ко двору, отчасти виноваты вы. Ваша неукротимость, бескорыстие и во мне пробудили что-то очень хорошее, дремавшее до времени, как я считаю... Я по-иному, если сказать точнее - взыскательнее поглядела на некоторых руководящих коммунистов, тех, кто призван формировать сознание нижестоящих. Я выступила против худших из них.
- И оказались в одиночестве.
- Верно! А еще отрицаете свое ясновидение... Короче говоря, меня не поддержали. Она вздохнула. - Что ж, чему быть - того не миновать. Может быть, грядущие перемены и к лучшему? Будем считать, что им - «наверху», - она подняла руку, - видней.
- А вы уверены, что им видней? - с сомнением спросил Ефим.
- Ах, Сегал, Сегал! — рассмеялась невесело Горина. - Вы опять за свое! Узнаю коней ретивых... Что вам ответить? Я четверть века в партии, привыкла как солдат, не задумываясь, выполнять ее указания. Не обсуждать приказы, понимаете?
Ефим понял: большего она сейчас или не может, или не расположена говорить. И со вздохом промолвил:
- Съедят меня теперь с потрохами Великанова да Дубова.
- Дубова? - удивилась Зоя Александровна. - Почему Дубова?
Ефим вкратце рассказал о том, как посадил сегодня Дубову в лужу.
- Очень прискорбно! Мало у вас недругов, нажили еще одного, и какого! Дубова не из тех, кто прощает обиды. Я и пришла сюда затем, чтобы предупредить вас быть осмотрительнее, осторожнее. Как ни горько, остается уповать на лучшее. - Горина глянула на свои простенькие наручные часы. - Поздно, пора домой.