Стол Ефима стоял напротив стола Крошкиной, и он был невольным свидетелем Тиночкиного сердцеедства. Последние дни он почти не покидал редакцию: после бурной и трудной работы на комбинате питания получил спокойное задание - написать очерк о директоре заводской школы рабочей молодежи в связи с его шестидесятилетием. Ефиму хотелось без сюсюканья, тепло рассказать о просто хорошем человеке. На бумаге так почему-то не получалось... А тут еще Тиночка.

-    Ефим Моисеевич, - полюбопытствовала она, - сколько вам лет?

-    Двадцать восемь.

-    О, вы совсем еще юнец! А я уже старушенция, - кокетничала Крошкина. - Мне скоро тридцать стукнет. Вы разрешите звать вас Фимой? Не обидитесь?

-    Нисколько.

-    А меня зовите Тиной, как все. Мне так больше нравится.

-    Хорошо, - суховато ответил Ефим, - буду звать вас Тиной, как вам будет угодно.

Тиночка надула румяные щечки, состроила обиженную мину.

-    «Хорошо», «как вам будет угодно», - передразнила она, - ишь ты, какой серьезный, ни дать, ни взять, бука!

Ефим оторвался от работы, посмотрел на Тину и рассмеялся.

-    Вот так-то лучше, вас очень красит улыбка, - сказала Тина игриво, - и молодит... Совсем мальчик. Будьте всегда таким, и тогда вы мне понравитесь. Вы хотели бы мне понравиться? - Тина старалась его околдовать блеском васильковых глаз, дразнящей улыбочкой.

«Как будто ей это очень нужно, - с неприязнью подумал Ефим. - Жажда покорять - неуемная. Как ей не надоест бесконечно флиртовать?» Между тем его самолюбие задел тон Тиночки, в котором слышалось не очень-то замаскированное равнодушие. Так, слова-побрякушки... Он молчал, не отвечая на ее вопрос.

-    Так хотите вы мне понравиться или нет? - допытывалась Тиночка.

-    А если хочу, что тогда?

-    Тогда постарайтесь, может быть, вам удастся.

-    Вы, верно, шутите...

-    Не шучу. - Она почему-то погрозила Ефиму указательным пальчиком. - Смотрите у меня!...

Зазвонил городской телефон. Крошкина взяла трубку.

-    Володя! Здравствуй! Куда ты пропал? Я по тебе безумно соскучилась, - сыпала она пустые слова. -A-а! Работа!.. Смотри же у меня!.. В кино? Когда?.. М-м-м.. Последний сеанс... - Тиночка заколебалась на мгновение. - Можно, зайди за мной... Договорились, пока.

Разговор Тиночки с неизвестным Володей чем-то задел Ефима. Неприятное чувство, похожее на ревность, зашевелилось в нем. «Фу, чушь какая-то, - разозлился он, - ведь она мне даже не нравится».

Приближался новый, 1945-й год. Встретить его со стопкой водки или с бокалом вина, пусть не ахти какого - сладенького или кисленького, поводов было немало. Главный - долгожданные успехи Советской Армии на всех фронтах Великой Отечественной войны. Москвичи уже привыкли, как к должному, к грому и расцвеченному небу победных салютов. Вся территория Советского Союза была очищена от врага, чувствовалось: полное поражение фашистских захватчиков не за горами. Радость от сознания этого была всеобщей, личные горести и невзгоды стушевывались и отступали на задний план.

Предпраздничное возбуждение не обошло и редакцию. Новогодний номер газеты, который, по общему заключению, получился неплохим, роздали по цехам. Гора, как говориться, с плеч долой.

Гапченко пригласил в свой кабинет весь небольшой коллектив редакции, поздравил с наступающим и добавил:

-    Друзья, есть предложение: давайте встретим Новый год вместе, в складчину. Каждый принесет, что может: кто - закуску... Ну, в общем, это даже не столь существенно. Самое дорогое - мы будем вместе, а скатерть-самобранка восполнит веселье. Что скажете?

Редактора поддержали с энтузиазмом.

-    У кого же нам собраться?.. - обратился ко всем Гапченко. - Наверно, у Алевтины Михайловны?.. Она ведь у нас единственная буржуйка-домовладелица.

-    Конечно, конечно же, у меня, - поспешно согласилась Тина, - места в моем доме всем хватит. Музыки разной полно: патефон, пианино, гитара... Пироги мамочка испечет... Остальное приложится.

-    Кто «за», прошу поднять руку... единогласно. Сбор в доме госпожи Крошкиной, - шутливо-торжественным тоном продолжал Гапченко, - улица Зеленая, двадцать, если не ошибаюсь... («Точно», - подтвердила Тина), тридцать первого декабря в двадцать три ноль-ноль. Форма одежды -парадная.

Все переглянулись и рассмеялись: парадная - есть ли она?

-    За отличную работу в уходящем году всех премирую... - Гапченко для большего эффекта сделал паузу, - тридцатишестичасовым отпуском для фундаментальной подготовки к встрече Нового года. Не смею вас больше задерживать.

Быстрее всех собралась уходить Тина.

-    Фима, - сказала она строго, - обязательно приходите, слышите? Адрес запомнили?.. То-то! Смотрите у меня!..

Редакция опустела, остался в ней один Ефим. В общежитие он не торопился. Это ведь не родной дом, где тебя ждут, куда ты спешишь с работы. Кроме того, ему хотелось повидаться с Гориной, к которой питал, как полагал, взаимную симпатию. В жизни такое не часто встречается, дружба достойного человека дорогого стоит. Ефим решил лично поздравить Зою Александровну с наступающим праздником, не сомневался: ей это будет приятно. Он позвонил ей, попросил разрешения зайти:

-    Через полчаса?.. Благодарю.

Он сел на диван, закурил. Гапченко удивил его сегодня: вот, оказывается, каким общительным, веселым может быть. С первого взгляда, а пожалуй, и со второго - сухарь, желчный, с подтекстом. И вдруг - открытость, шутка, непритворное намерение встретить Новый год среди сотрудников своей редакции. Даже сам предложил это. Воистину, чужая душа - потемки.

А каков он на самом деле? Если судить по его роли в деле о комбинате питания - честный, но не принципиальный. Как порядочный человек, он встал было на сторону справедливости, но остаться таким до конца, напечатать статью у него духу не хватило. Впрочем, это закономерно. Атмосфера всеобщего страха в теперешнем обществе, рассуждал Ефим, сделала свое дело. Гапченко, как и большинство, запуган, не верит в силу правды, пасует перед злом. Но от природы он не законченный подлец. И то благо!..

Телефонный звонок Гориной прервал его размышления. Он поспешил в партком.

-    Вы, Ефим Моисеевич, опередили меня. Я сама хотела пригласить вас к себе. Надо поговорить. Чувствую, вы... - Горина запнулась, подбирая слово, - обескуражены, недовольны результатами вашей работы на комбинате питания. И допускаете ошибку: ваш труд принес немалую пользу. Некоторых преступников все же наказали.

Ефим горько усмехнулся.

-    Вот как получается, Зоя Александровна, приходится радоваться, что хоть кого-то из преступников наказали. А почему не всех?.. Где же здесь ленинская непримиримость, партийная зоркость и прочее в таком роде?.. Если вдуматься хорошенько, комбинатовская история высветила прелюбопытнейшую расстановку сил: одни члены партии беззастенчиво, среди бела дня, грабили рабочих и служащих, другие, вышестоящие большевики - будто с бельмами на глазах, не видели, что творили первые, больше того, кое-чем из ворованного сами преохотно пользовались. Но это не все! Злоупотребления на комбинате возникли не вчера, не позавчера. И что же? Ничего! Никто не собирался спугнуть «святую тишину». Все молчали. Молчали тысячи ежедневно обираемых посетителей столовых, молчал завком, милиция, даже партком!.. Неужели на протяжении нескольких лет никто «слона и не приметил»?

-    Вы, Ефим Моисеевич, идеалист, - задумчиво глядя на Ефима, проговорила Горина. - Идеалист, со всеми вытекающими для вас последствиями. Но, видно, иным вам не быть. - И уже другим, деловым тоном посоветовала: - Присмотритесь, пожалуйста, к прочим вспомогательным службам: к отделу рабочего снабжения, жилищному, медсанчасти. Не сомневаюсь, вы там вскроете немало недостатков.

-    Вы хотели сказать - уголовщины?

Горина укоризненно улыбнулась:

-    Зачем же так резко? Слишком уж вы прямолинейны, ни капельки дипломатии. Так не годится, будьте поосторожнее. Не всегда нужно идти напролом. С этим-то, надеюсь, вы согласны?