-    Ой, не могу! Помереть можно! Брось, товарищ еврейчик, - комически умолял он, - не смеши, давай я уж как-нибудь заместо Дрозда...

Ефим молча отстранил от себя наседающего Левку и, стиснув зубы, продолжал курсировать от электропечи до форм. Порой ему казалось: вот-вот подкосятся ноги, и он, у всех на виду, упадет, насмерть обожжется кипящим металлом. Он обливался потом, задыхался, но крепился сверх сил. И к обеду - небывалое: смена выпустила пятьдесят пять вкладышей, больше половины плана.

-    Непостижимо! - развел руками Мальков.

После обеденного перерыва Левка подошел к Ефиму и уже без обычного кривляния предложил:

-    Слышь, мастер, хватит с тебя, становись на мое место, а я на заливку. Куда тебе - сдохнешь!

-    Ничего, Лева, справлюсь. А будет невмочь - позову тебя.

-    Ну, давай, давай!

И Ефим дал сто пять вкладышей. Пять - сверх задания. И качество нормальное. Мальков трижды пересчитал продукцию смены: не верил глазам. Но факт есть факт!

-    Ай да молодчина! Ай да Сегал! - ликовал он.

Смертельно усталый Ефим тоже похвалил себя, молча.

Левка Соловей подошел к нему, вызывающе изрек:

-    Завтра встану на заливку. Гляди, еврей-рекордсмен, в мешок зашью...

Ефиму не улыбалась перспектива быть зашитым в мешок, он плохо понимал смысл угрожающей шутки, наверно, из блатного словотворчества.

-    Хорошо, Лева, - ответил миролюбиво, - давай, завтра разворачивайся.

И назавтра Левка действительно развернулся: всю смену работал, как одержимый, молча, деловито, без обычного зубоскальства. К вечеру на стеллаже образовалась горка из ста двадцати вкладышей. Вытирая обильно выступивший пот, злобно зыркая вороватыми глазами, он пренебрежительно бросил Ефиму:

-    Ну, считай, стахановец! И не лезь тягаться. Я тебя общелкал, да еще как!

На следующий день кончался срок отпуска Лапшина, но он не появился в цехе ни завтра, ни послезавтра. Левка Жарков, хоть и с меньшим рвением - не расшибаться же в лепешку, а норму перевыполнял. И отсутствия бригадира даже не замечал.

Лапшин пришел на работу лишь на пятый день. Выглядел он скверно, хмуро.

 - Мать похоронил, - сказал глухо, - вот справка из сельсовета.

Ефим не читая, положил справку в карман, от души  посочувствовал ему.

- Работать сегодня сможешь? - спросил участливо.

-    Надо, так лучше... тяжко мне... все же мать. Она одна была у меня родная, теперь никого...

И начал работать как раньше, с прохладцей - восемьдесят, восемьдесят пять вкладышей за смену, не больше.

- Что будем делать с Лапшиным? - спросил Батюшков Малькова и Сегала. - Ему известно, как в его отсутствие  выполнялся план?

 - У него большое горе, - объяснил Ефим, - неудобно  теперь упрекать его.

 - А если его отстранить, вернее, поменять местами с  Жарковым? - предложил Мальков, вопросительно глянув на Ефима.

 - Пока не стоит, успеется, - возразил Ефим.

-    Смотрите, товарищ Сегал, план будем спрашивать с  вас, - предупредил Батюшков, - не забывайте об этом.

 Но никаких перестановок делать не пришлось.  Через три дня Лапшин явился на смену зверь зверем. Ни с кем не поздоровался и рванулся к заливке. Действовал как автомат, ритмично, быстро, без остановок, и к обеду выставил на полке стеллажа семьдесят отливок. Мастера, да и все в смене были озадачены. В конце обеденного перерыва Ефим попросил Лапшина зайти в конторку.

-    Вы не знаете, Сергей Назарович, почему ваш друг Лева сегодня на работу не вышел?

Лапшин сверкнул холодными глазами, отборно выматерился.

-    Падла он, шкура... Все равно прибью стерву... - и ушел, оставив Ефима в полнейшем недоумении.

-    Бригадир вчера вечером разрисовал Левку - не узнать! Утром он в поликлинику почапал, за билютнем, - сообщил Ефиму по секрету подсобный рабочий.

-    Как разрисовал? Избил, что ли? - уточнил Ефим. - За что?

Рабочий замялся.

—    Продал он Серегу. Сам его подбивал работать шаляй-валяй, мол, куда нам спешить, пар из себя выгонять?.. Ну, Лапшин и работал: «ямщик, не гони лошадей!» А вчера как узнал, что Левка тут без него выкомаривал, и дал ему... дескать, чего, сука, подводишь. Левка стал отбиваться, говорит, не тебя продавал, не тычь кулаками, обида меня взяла, говорит, какой-то... - рабочий запнулся, - плюгавый еврейчик тебя обштопал, а мы что — хуже? Ты гляди, не обижайся, это он со злости сбрехнул.

-    Гм... гм... все понятно, - покачал головой Ефим, - сюжет!

Между тем Лапшин, а стало быть и вся смена, изо дня в день, неделя за неделей выдавали сверхплановые вкладыши. Заработок литейщиков заметно увеличился, посыпались премиальные, ордера на ширпотреб. Ефим наконец-то расстался со своей начисто истрепанной гимнастеркой и шинелью, с окаменевшими от времени и службы кирзовыми сапогами. Он приобрел по ордеру полушерстяной костюм, тупоносые штиблеты, прорезиненный плащ. Словом, как говорил великий Сталин, «жить стало лучше, жить стало веселее». О смене Сегала заговорили на заводе. Сам Ефим был удостоен звания «Лучший мастер».

Приближалась двадцать седьмая годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Сменный мастер Сегал встречал ее своей фотографией на заводской Доске почета и скрипом новых хромовых штиблет на кожаной подошве. Шутка ли!

* * *

Олег Николаевич Батюшков стал ходить по цеху важно, даже немного торжественно. Чувствовалось в нем сдержанная гордость, радость и еще что-то необыкновенное, стабилизирующее настроение на высоком уровне. Одевался он и прежде аккуратно: вместо спецовки, поверх черного шерстяного костюма, обычно носил кожаное полупальто. Но если раньше на нем были темные сорочки, то теперь они были заменены ослепительно белыми, подчеркнутыми темным галстуком. Именинник, да и только!

И впрямь, Олег Николаевич был на высоте: вот уже два месяца цех перевыполнял план, а это означало, что второй литейный перестал быть мишенью для упреков и разносов со стороны руководства завода. Теперь на производственных совещаниях у директора Батюшков сидел не пряча голову пониже в ожидании очередного нагоняя, а гордо подняв ее, выпятив грудь, как и подобает победителю. А все потому, что смена мастера Сегала вылезла из вязкого болота и вышла на широкий простор.

Иван Иванович Мальков так и говорил Ефиму:

-    Вы и только вы, Ефим Моисеевич, вытащили нас. Просто не представляю, как бы мы без вас справились...

Поскольку у цеха образовался некоторый задел деталей - запас прочности, он получил привилегию выходных дней. Совсем недавно такая роскошь была редкостью. Как-то в субботу, во время обхода цеха, Олег Николаевич заглянул в конторку сменного мастера, подчеркнуто дружески поздоровался с Ефимом.

-    К новыми восхождениям готовимся, коллега? Это достойно похвалы! А я к вам с маленьким предложением.

-    Пожалуйста, - Ефим сразу же настроился выслушать производственный наказ.

-    Уважаемый коллега, - несколько выспренно продолжал Батюшков, - завтра у нас выходной день. Чем вы собираетесь его заполнить?

-    Пока не думал об этом, откровенно признаться, - ответил Ефим, крайне удивленный вопросом Батюшкова.

-    Так вот, прошу вас пожаловать ко мне домой на чашку чая... Познакомитесь с моей семьей. У меня неплохая библиотека. Для вас, не сомневаюсь, это интересно. Итак, если согласны, часика в четыре пополудни милости прошу!

Что угодно, только не это ждал услышать Ефим.

-    Право, неудобно как-то, Олег Николаевич, - ответил он смущенно.

-    Вполне удобно и даже необходимо. Интеллигентные люди должны общаться...

... «Что это все значит? - продолжал недоумевать Ефим, направляясь в гости. - Не премия же мне за хорошую работу?»

«Интеллигентные люди должны общаться», — вспомнил он последнюю фразу Батюшкова,.. Гм... интересно, однако!

Ефим вошел в подъезд большого дома, где жил его начальник. Лифт быстро поднял его на нужный этаж. На одной из дверей блестела металлическая пластинка с выгравированной надписью: Батюшков Олег Николаевич.