Я горько плачу, а тебе глядеть на боль мою смешно.

Тебе единой исцелить и погубить меня дано.

Я появился перед ней с глазами, полными тоски,

Когда разлука порвала надежды ветхое рядно.

Я тщетно руки простирал, об утешенье умолял,

Я заклинал, но повстречал в ответ бездушие одно.

Она спросила: «Кто тебя заставил слезы проливать?»

Ответил: «Та, кого люблю». Она: «Мне это все равно!»

Зачем я зеркало свое с таким стараньем начищал?

Остался тусклым бы металл и беспощадно не сиял.

Я не увидел бы тогда той вероломной белизны,

Что проступила на висках, как будто первый снег упал

О горе! Молодость моя, неужто ты навек ушла?

Где ты цвела, там враг седой неумолимым стражем встал

Я поседел, и не найти предела горю моему,

Я в этой ранней седине посланца смерти увидал.

Недолог нашей жизни срок, неотвратим ее конец,

На что бессмертие души, ведь я холодным трупом стал.

С тех пор как молодость ушла, я, и согбенный и седой,

Неужто снова заслужу любовь у девы молодой?

Ты, седина, недобрый гость, никто тебя сюда не звал!

В глазах красавицы моей я равнодушье прочитал.

Стоят развалины жилья, там навсегда погас очаг.

Не возродят его мольбы и слезы в меркнущих очах.

Я долго пребывал один, среди развалин, в тишине.

Не в силах был умерить страсть, опять возникшую во мне.

Ее порывы, словно шквал, упорно возвращались вспять,

В своем упрямстве плоть мою не соглашаясь отпускать.

И если я внушал себе: «С любовью кончил я земной»,-

Меня охватывала страсть, чуть вспоминал я образ твой,

И он томленьем одарял, блаженство тайное суля,-

Так и близка и далека обетованная земля.

Отчего, когда на землю мрак спускается ночной,

Неотступно возникает образ Зейнаб предо мной?

Из сирийского предгорья он дремотою влеком.

Так настой лугов цветущих вдруг доносит ветерком.

И когда она приходит, я опять горю в огне.

Говорю: «Какое счастье, ты явилась снова мне!»

Славься, ночь, ты помогла мне воскресить на склоне дней

Ту, что шла походкой томной в цвете юности своей,

Ту, что месяц затмевала, серебрящий лоно вод,

А когда луна устала, озаряла небосвод.

Если б это правдой было: въяве ты ко мне пришла,-

Ты б раба освободила, цепи с рук моих сняла.

В чудеса не верю ныне, я живу, добра не ждя.

Ты, как облако в пустыне, не сулящее дождя.

Если даже быстрым взглядом, словно молнией, ожжешь,

На измученную землю не прольется светлый дождь.

В предстоящую разлуку я не верил никогда,

Я не знал, что может сердце быть бесчувственнее льда.

Горе мне! Доколе буду я надеяться и ждать,

Верить той, что изменила, виноватую прощать?

И хотел бы разлюбить я, оскорбленный столько раз,

Но измученное сердце не исполнит мой приказ.

О ты, холодная, как лед, огонь таящая в груди,

Чтоб наше чувство не прошло, ко мне почаще приходи.

В соседстве близком мы живем, но ты настолько далека,

Как будто разделила нас Джейхан, широкая река.

Как будто в Руме ты живешь, тебя я встретить не могу,

Но соглядатаев твоих на каждом вижу я шагу.

…Она сперва дала вкусить блаженного свиданья миг,

Вдруг, как пантера разъярясь, свой гневный мне явила лик.

Она уверилась, что я ей предан до скончанья дней,

И отдалилась от меня, едва приблизился я к ней.

О, если б хоть издалека надежды брезжил огонек,

Я б столько слез не проливал, свое несчастье превозмог.

Я сокрушаюсь, что прожил в надежде тщетной столько лет.

Иль я Аллаха прогневил, наруша верности обет?

О, если б испытала ты, что пережил я в те года,

Ты б приняла мою любовь, не зная горя никогда.

Без боя холодность твоя любую крепость в плен берет.

Я побежден, и сердце мне недуг неведомый гнетет.

О, дайте мне счастье обильные слезы излить, -

Любовь я утратил, меня перестали любить.

Из глаз истомленных, соленые, хлыньте, ручьи.

Рыдать прикажи мне, страданье мое облегчи!

Уми Талиб, гляди, я в любовном сгораю огне,

Ее умоли, приведи ее тайно ко мне.

Меня покидают, хоть я не нарушил обет, -

Правдивей и преданней в мире влюбленного нет.

Коль холодность эта жеманным притворством была,

То – слава Аллаху! – такому притворству хвала.

И коль меня, Альва, врагам удалось оболгать,-

Спроси меня прежде, а после решайся карать.

Меня очернили – отвергни наветы лжеца,

Помедли с разрывом, во всем испытай до конца.

Тебя я не вижу – земля мне тогда не мила,-

Черней скорпиона, исполнена мрачного зла.

Я семьдесят раз бы хотел тебя видеть на дню.

Птенец я несчастный, зачем угодил в западню!

Охваченный страстью, рыдаю всю ночь напролет,

Гляжу неотрывно на звездный слепой хоровод.

Восток пунцовеет, и тени уходят назад,

Слежу я за солнцем, покуда не хлынет закат.

Все радости мира ушли неприметной тропой,

Я пасынок жизни, отверженный злою судьбой.

О, как я терзаюсь, свое проклиная житье,

Когда вспоминаю медвяную кожу ее!

Сперва истомила мучительной жаждой она

И сделала вид, что любовь ей скучна и смешна.

Другую позвать бы! – Но мой непокорный язык

Любимое имя твердить непрестанно привык.

Я ртом пересохшим шепчу еле слышно укор,

А сердце – как пленник, которого ждет приговор.

Порой разгорится, как факел, желание в нем -

Так факел монаха исходит тяжелым огнем…

О, если бы сердце вело этот грустный рассказ,

Оно бы поведало все безо всяких прикрас.

В бесчисленных письмах излил я любовный порыв -

Писец утомился, на что уже был терпелив.

Неужто Аллаха осмелишься ты прогневить,

Того убивая, кто стал словно тонкая нить?

Клянусь, если б ты мою кротость увидела вдруг,

Блуждающий взгляд мой, что ищет напрасно вокруг,

Когда б увидала, что я у друзей и родни

Сочувствия вздохи теперь порождаю одни,-

Тебя это зрелище так бы тогда проняло,

Заплакала б ты, будто в этом нашла ремесло.

И вестник любви появился б неслышно средь нас,

Сомненья развеяв, меня от мучения спас.

И я с полуслова его, с полувзгляда пойму.

Он нужен мне так же, как я теперь нужен ему.