«Ведет себя (адмирал. — В. Г.) весьма неприлично, — писал жене 13 декабря 1904 г. лейтенант П. Е. Владимирский, — и, чтобы передать что‑нибудь на передний мостик командиру, орет своим флаг–офицерам: «передайте в кабак то‑то» или «передайте этому дурачью на передний мостик», и все в этом роде»[130].
Некоторые современные авторы в поисках новых подходов к характеристике личности З. П. Рожественского полагают, что вспышки адмиральского гнева и потоки «красноречия» были необходимым атрибутом при командовании нерадивыми офицерами, халатно выполнявшими свои обязанности. «Неудивительно, что он (адмирал — В. Г.) стал повышенно резок, как и любой командир, видящий разложение, неумение и полное нежелание чему‑либо учиться со стороны своих подчиненных. Обиженные офицеры жаловались на Рожественского в письмах женам и родным, и по этим письмам впоследствии стали почему‑то оценивать адмирала Рожественского, а не его подчиненных»[131].
Мы уже знаем мнение Зиновия Петровича о своих ближайших помощниках — офицерах штаба, знаем и о том, как командующим была организована их работа «Об адмиральском престиже и думать нельзя, — писал он жене, — ограничиваться общими директивами старшего начальника — значит оказаться бы в кабаке, большом, неустроенном жидовском кабаке… Всякую мелочь — 5 раз приказать, да справиться — как именно. Ни один план исполнения нельзя одобрить — без коренных переделок…». ««Суворов» — под глазами — и это такой кабак, каким я никогда представить не мог военного корабля… А большая часть других — хуже… Тонны бумаги, инструкций — но неграмотные… перед грандиозностью задачи падают в обморок… Несчастный флот… Если и в армии такие же — то никакой надежды на успех...»[132]
Понятия, которыми оперирует сам Зиновий Петрович и те, которые сообщает жене П. Е. Владимирский («кабак»), вполне совпадают.
Судя по письмам адмирала, он до войны служил в каком‑то другом флоте, а не в российском, и совершенно случайно сам согласился возглавить поход эскадры. Между тем нам известно, что это не так Остается представить себе, какое унижение испытывали его подчиненные, когда в их адрес раздавалась грубая брань и какое «воспитательное» воздействие эта брань оказывала на офицеров.
В иные времена Российский флот знавал и других флагманов, которые заслужили любовь и признательность подчиненных. Да и в других флотах, например в британском, лучшую память по себе оставили те адмиралы, которые без ругани и судебных расправ могли сплотить своих подчиненных во имя достижения победы. Не зря в Англии Нельсона чтут более, чем его непреклонного начальника и учителя Джервиса, лорда Сент–Винцента, хотя последний и не буйствовал на шканцах своего флагманского корабля, но зато не задумывался заставить матросов собственноручно повесить «зачинщиков» беспорядков. Впрочем, на все случаи Нельсонов не напасешься…
В то же время очевидно, что Зиновий Петрович каким‑либо особым злодеем не был, хотя имел огромные права и полномочия. В приказе № 155 от 15 ноября он объявил, что ко всем преступным деяниям со времени выхода из отечественных вод будут применяться законы военного времени. Практически одновременно появились приказы о запрещении сообщения между кораблями после захода солнца (18 час. вечера), а потом и по организации для охраны главных сил эскадры сторожевой цепи из крейсеров и рейдовой службы минных и паровых катеров.
Случилось так, что именно 15 ноября, воспользовавшись стоянкой напротив реки Габун (у Либревиля — Французское Конго), командир крейсера «Дмитрий Донской» 54–летний ветеран капитан 1–го ранга И. Н. Лебедев пригласил в гости на свой корабль с госпитального «Орла» сестру милосердия Клемм, двоюродную сестру одного из офицеров «Донского». Обед в кают–компании, естественно, затянулся до полуночи, а потом трое офицеров крейсера вызвались доставить гостью на шлюпке на «Орел». На обратном пути шлюпка была задержана дежурным минным катером «Князя Суворова» и приведена к корме флагманского броненосца. На ней находились мичман Г. Ф. Варзар, лейтенанты В. В. Селитренников и Н. Н. Веселаго, известный тем, что его в 1903 г. в Алжире покусала бешеная собака. Эти офицеры шумно возмущались арестом, тогда адмирал, слышавший их не совсем трезвые речи, вызвал их на ют и «изругал последними словами»[133], а потом объявил, что отошлет их для суда в Россию.
Об этом решении на следующий день было объявлено в приказе по эскадре (№ 158 от 16 ноября) с выговором сигналом капитану 1–го ранга И. Н. Лебедеву. Вслед за этим приказом был объявлен другой (№ 159), где говорилось, что Порт–Артурская эскадра из‑за формального исполнения мер по охране рейда «…проспала свои лучшие три корабля». Между тем крейсер «Дмитрий Донской» явил пример глубочайшего военного разврата: завтра может обнаружиться его последователь». В приказе адмирал поручал провинившийся крейсер надзору младшего флагмана контр–адмирала Энквиста, которого просил принять меры «к скорейшему искоренению начал гнилости в его нравственной организации».
Сестра милосердия также поплатилась за склонность к офицерскому обществу: ее адмирал оставил на три месяца «без берега». Отношение офицеров к нарушителям дисциплины было неоднозначным. Более старшие (командир «Авроры» Е. Р. Егорьев) назвали происшествие «печальным эпизодом» без комментариев. Младшие (на «Донском» и «Орле») устроили отъезжавшим настоящую овацию или теплые проводы.
З. П. Рожественский действительно поторопился: его приказ о запрещении сношений между кораблями не успел дойти до «Донского».
Многие офицеры считали, что время для отработки мероприятий было выбрано неудачно: эскадра пребывала в тяжелых условиях плавания вдали от театра военных действий, где вероятность нападения противника была почти нулевая. Тем не менее Зиновий Петрович своего решения не отменил и, возможно, в этом был прав с точки зрения укрепления воинской дисциплины. Лихому лейтенанту Н. Н. Веселаго, как и его товарищам, так и не суждено было попасть на Дальний Восток — они отправились в Россию, снабженные билетами на пароход в каюты 2–го класса (адмирал не хотел расходовать на разгильдяев лишних казенных денег).
В то же время обер–аудитору штаба титулярному советнику В. Э. Добровольскому (плавал на «Орле») удалось несколько «просветить» командующего по поводу строгого соблюдения законов и того, что законы нe имеют обратной силы. Кроме того, адмирал узнал, что вольнонаемные матросы (кочегары) и мастеровые, а таковые имелись на буксире «Русь» и на «Камчатке», не подлежат судебной ответственности наравне с военными чинами.
Конечно, командующий эскадрой испытывал колоссальное нервное напряжение. Почти каждый день на одном из его судов случались различные аварии и поломки, более других «грешили» рулевые приводы и паропроводы новых броненосцев, главные механизмы транспорта «Малайя», главные холодильники почти всех кораблей и т. п. Надо отметить, что большинство этих неисправностей были неизбежными и, что особенно важно, успешно устранялись машинными командами под руководством инженер–механиков кораблей эскадры (это их заслуга). Но, как правило, реакция Зиновия Петровича на любую неисправность была очень резкой и производила тяжелое впечатление на командиров «провинившихся» кораблей. Времени для профилактических работ на стоянках командующий не давал: погрузка угля и вперед! Поэтому все недочеты давали о себе знать на переходах и иногда уменьшали их среднюю скорость с заданных 10 до 7 уз.
Зиновий Петрович негодовал и сыпал «неудовольствиями», а кроме этого, сам писал остроумные и ядовитые приказы по поводу различных недочетов в организации корабельной службы. Так, в приказе от 7 декабря 1904 г. он отметил, что на его флагманском корабле черные шары для указания скорости хода поднимаются на трети расстояния от нока (края) реи грот–мачты, а далее — на следующих блоках — поднимаются леера для просушивания командного белья.
«Поэтому в дни, — писал Зиновий Петрович в приказе, — когда просушивается белье на леерах, задние мателоты видят много болтающихся штанов, а шаров видеть не могут»…