Броненосцы произвели не менее чем по пяти выстрелов из крупных орудий, проверили боевые расписания, проиграв различные вводные. Однако вопросы централизованного управления огнем эскадры и отдельных ее отрядов отработаны не были. При обучении стрельбе держались устаревшего правила — добивались «редкого, но меткого» огня. Миноносцы дважды маневрировали отдельно от эскадры и дважды стреляли минами, но при этом не были устранены причины большого количества осечек минных аппаратов (отсыревание и недостаточность зарядов).

Напротив, неоправданно большое внимание уделялось таким элементам боевой подготовки, как минные атаки корабельных катеров, охрана рейда, траление, отражение минных атак на якоре. Впоследствии штаб и командующий эскадрой объясняли «скромность» мероприятий эскадренного маневрирования и артиллерийских стрельб недостатком угля и снарядов. Между тем корабли, в свете приказов З. П. Рожественского, были постоянно перегружены углем, исправно поставлявшимся германскими угольщиками. Многие броненосцы и крейсера, имея на борту двойной полный запас угля, становились даже опасным для плавания. Не запрашивал штаб и дополнительные боеприпасы. Известно, что на некоторых броненосцах («Орел») остались в погребах неизрасходованные практические 305–мм. снаряды, а для орудий всех калибров имелось 20% сверхкомплектных боеприпасов калибром 152 мм. и ниже. Их можно было частично использовать для обучения стрельбе, но командующий эскадрой на это не пошел.

Сам он тяжело переживал промедление и считал, что его задерживает «проклятая канцелярия», которая совершенно «скушала» Федора Карловича Авелана^[137]. О подкреплениях Зиновий Петрович писал жене: «Кладо — болтает зря. Нам нечего высылать сюда. Гниль в Балтийском море — не подкрепление, а ослабление, а из Черного моря не выпустят англичане… Жаль, что написала письмо по поводу сочувствия Кладо в печать..» То же и Капитолине Макаровой (от 1 января 1905 г.): «Не поздравляю Вас с Новым годом, не ожидаю от него ничего хорошего. Такие положения непоправимы… Чувствую себя очень дурно. Получаю дождь совершенно бесполезных телеграмм, требований ответов и предписания не уходить, пока на мой ответ не последует ливень вздорных слов. Петербургской канцелярии ни тепло, ни холодно от того угнетения, которое овладевает всеми до самого младшего матроса от томительного ожидания. Всем кажется, не идем дальше — значит, чего‑то боимся, ну жмутся сердца и свертываются мозги в одном определенном направлении. Не скажешь всем, что нас никто здесь не держит… Как наговоримся, так и пойдем дальше…^[138]

«…Второй месяц я бездельничаю на Мадагаскаре и конца этому сидению не вижу… Я не писал бы совсем, если бы не жил надеждою, что не сегодня–завтра получу свободу движения…»

И опять Ольге Рожественской: «…Больше сброд всякой сволочи — труднее управляться…» (от 17 января 1905 г.). «…Странно оставлять за мной должность начальника ГМШ. Если на 6 месяцев отсутствия — то еще резон, а сейчас — убрали должность командующего флотом (Н. И. Скрыдлов был в октябре 1904 г. отозван в столицу. — В. Г.). Кому я сдам эскадру, когда доведу? Надо меня, очевидно, сменить, тем более — оказался негодным начальником ГМШ — не свел знакомство со щуками и по их велению не изготовил к отправке те негодные и отжившие свой век корабли, из коих простой капитан 2–го ранга Кладо находит возможным в несколько недель сформировать 3–ю эскадру…»

Должность командующего эскадрой, по мнению самого Рожественского, была по плечу далеко не каждому. «Не дай бог, что со мной, — писал он жене 20 февраля 1905 г., — остальные мои адмиралы еще плоше справятся с этой задачей, и прошу заблаговременно прислать Чухнина, чтобы не остаться в безначалии… …Дмитрий Густавович (Фелькерзам — В. Г.) — умница, но не подходит для вполне самостоятельных действий. Хочу, чтобы Чухнин сел к Небогатову в Порт–Саиде и дополз до эскадры, коя уместно — флотом будет и поручить его командованию — старшему. Я с удовольствием останусь в подчиненной роли…»

Таким образом, уже на Мадагаскаре, З. П. Рожественский, страдавший от невралгии и от недомоганий, вызванных пребыванием в тропиках, писал о необходимости своей замены. Конечно, ему было нелегко. Пребывая в шикарных адмиральских помещениях «Князя Суворова» и наслаждаясь временами

обществом старшей сестры милосердия Сивере, он испытывал колоссальный груз ответственности и тяжелые физические нагрузки. Тропики не отличали матроса от адмирала, а адмирал был много старше матросов и большинства офицеров.

Зиновия Петровича стали беспокоить и нарушения дисциплины, которые участились по мере затягивания стоянки и были главным образом связаны с пребыванием чинов эскадры на берегу — в Нуси–бе, или, как эту местность называли русские, — в захолустном «Носибейске». По пути на войну, может быть, на верную смерть, не все офицеры и матросы смогли «сохранить лицо». Имели место и пьянство, и неумеренная игра в карты, и кутежи с участием женщин разных национальностей, «вдруг» оказавшихся в этом удаленном от «света» уголке мира. Случались и недоразумения с туземным населением.

Многие нарушения пресекались в обычном дисциплинарном порядке, но отдельные требовали вмешательства самого адмирала. Особенно это касалось офицеров. Прапорщика по морской части с «Урала», который, будучи «пьяным до скотского состояния», был избит пьяными же матросами «по морде в кровь», Зиновий Петрович приказал отстранить от выполнения обязанностей и представить к лишению офицерского чина^[139]. Другой прапорщик — с «Сисоя Великого» — в пьяном виде нагрубил старшему в чине офицеру, который рекомендовал ему вернуться на корабль. Адмирал приказал исключить его из кают–компании и не увольнять на берег до прибытия в русский порт. В тот же день он запретил офицерам съезжать на берег в форме, за исключением официальных визитов.

Командующий эскадрой строго взыскивал с офицеров, нарушавших порядок чинопочитания и подчиненности. Мичмана с «Орла» А. П. Шупинского, отказавшегося стать на руль катера по приказанию флаг–офицера (лейтенанта), он арестовал на 7 дней в каюте. Надо сказать, что лейтенант был не прав: офицер становился на руль только при наличии на катере адмирала или командира корабля.

Флаг–офицер встретил письменное осуждение своего нетактичного поведения со стороны кают–компании «Орла» и даже пошел на извинения, хотя адмирал только устно «пожурил» его, а в отношении А. П. Шупинского проявил строгость.

В другом случае, происшедшем на «Урале», где артиллерийский офицер лейтенант П. А. Колокольцов вступил в конфликт с командиром —капитаном 2–го ранга М. К. Истоминым, адмирал встал на сторону последнего и определил лейтенанта на 4 месяца гауптвахты, которую он должен был отбывать на крейсере. Надо сказать, что многим на эскадре было известно о халатности самого командира «Урала» в вопросах подготовки своего корабля к бою. Позднее адмирал перевел П. А. Колокольцова на «Ослябю», где он исполнял обязанности младшего артиллериста.

Офицеры получали взыскания и за упущения их подчиненных. Больше всего из командиров пострадал командир «Донского» — И. Н. Лебедев. На его корабле матрос, балуясь офицерским револьвером, по неосторожности застрелил своего товарища. Убийцу адмирал приговорил к церковному покаянию. Другой матрос «Дмитрия Донского» ночью 12 февраля утонул, упав со шлюпки.

Дисциплинарные проступки нижних чинов были, как правило, связаны с пьянством и «буйством» на берегу и на транспортах–угольщиках. Были случаи оскорбления унтер–офицеров, кондукторов и даже офицеров. В целом со стороны команд отмечалось больше «недобросовестности», чем со стороны офицеров. Это и понятно: большинство офицеров добровольно шли на службу и на войну, вполне сознательно исполняли свой долг.

Но и «моральное разложение» нижних чинов вовсе не носило опасного характера и не выходило за рамки опыта обычных плаваний мирного времени. Следует отметить, что с приходом отряда Л. Ф. Добротворского (он присоединился 1 февраля 1905 г. вблизи Нуси–Бе) и вспомогательных крейсеров общая численность только военных команд эскадры превысила 13 тыс человек, а это больше, чем было в Порт–Артуре в начале воины. В этой массе людей проступки и воинские преступления были исключением, а не правилом.