Это и была выдающаяся террористка».

Савин её представил Соней. Она и Фанни понравились друг другу. Затем гостья стала пропагандировать революционные идеи. Николай Константинович морщился при упоминаниях о бомбах и призывах к топору. Он хотел услышать о других формах борьбы с самодержавием.

В заключение Соня попросила миллион на дело революции.

Это составляло пять годовых пенсионов великого князя. А при его тратах он был на грани дефолта. Особенно много денег шло на Фанни.

Тем не менее, Ники пообещал найти этот миллион.

Так по-французски изящно называется любовь втроём. Князь Михаил Греческий считает, что именно она имела место в отношениях Николая Константиновича и Фанни Лир.

Как то Ники объявил любимой, что собирается на приём в Зимний дворец. Но сам почему-то туда не пошёл, а отправился к Фанни. К его удивлению, окна в подаренном ей недавно доме на Почтамтской были не освещены. Удивлённый великий князь вошёл в дом, пробежал мимо перепуганной служанки Жозефины и без стука распахнул дверь в спальню. Увиденное им биограф описывает так:

«На софе лежали обнявшись Фанни и Савин. Фанни — в распахнутом черном кружевном дезабилье, и только. Корнет обнажён до пояса.

Савин оглянулся, но ничуть не смутился. Напротив, херувим даже раздвинул губы в сладкой улыбке. Затем он вскочил на ноги, встал навытяжку и отдал честь по-военному.

— Корнет Савин прибыл к услугам его императорского величества!

Ники раскрыл рот, но ничего не сказал. Херувимово изящество обезоруживало. Галантность не позволяла ответить грубостью.

Фанни прикрыла глаза.

Великий князь был потрясён. Он стоял и хватал ртом воздух.

Несколько мгновений он смотрел на парочку молча, сжимая кулаки, потом сделал шаг вперёд.

— Постойте, ваше высочество, — томно сказала Фанни, — выслушайте меня прежде, чем наделать глупостей.

От её хладнокровия и наглости Ники опешил вконец.

Откинувшись на подушки, Фанни заговорила тихим, но призывным голосом не то русалки, не то сирены.

— Ведь ты, Ники, — сладостно пела она, — частенько изменял мне, не так ли. Может статься, и теперь изменяешь. Натура у тебя страстная. И мне было так грустно, обидно, больно. Я так страдала, так мучилась! Но теперь, вижу я, мучения и страдания напрасны. Ты сам говоришь, что я — философ. И решила относиться ко всему философически. И раз уж представился случай, то я сказала себе: «Почему бы и нет? Почему не последовать примеру моего Ники?» Успокойтесь, ваше высочество, у меня не было любовников, корнет — первый. Его благородие говорил мне о своей любви столь пылко, что не посмела я отказать.

Ну да, я позволила ему две-три робких ласки, и что же? Сие не означает, что я влюбилась в него. Влюблена я в одного-единственного мужчину, в вас, ваше императорское высочество. Чем размахивать кулаками и хлопать дверью, не лучше ли вашему высочеству успокоиться и остаться с нами? Любить втроём тоже увлекательно. Втроём можно очень приятно провести время. Двое мужчин и женщина — о, my God, тут масса возможностей! И каких! Его высочество не знает? Ах, как же это, my God! Придётся его малышке Фанни пойти к нему в учительницы. Позвольте же, ваше высочество, обучить вас… Идите сюда, не бойтесь.

Ники облизнул губы и смущённо улыбнулся.

— Да идите же, ваше высочество, — зазывала Фанни, — смелей! Садитесь рядом, сюда, справа, конечно, справа, не вы ли здесь хозяин, хозяин всего, и меня самой, конечно же, тоже… А вы, господин корнет, сюда, слева, вот так».

Постепенно Фанни стала влюбляться в Савина. Ники это заметил. Но ревновать не стал. А в соперничество с корнетом втянулся. Выражалось оно в том, что каждый старался добиться ласк от женщины подарками. Фанни нередко капризничала: дорогие вещи считала безвкусными, а дешёвыми восхищалась… Чтобы подразнить партнёров.

«Конец зимы 1873-74 г.

«Не пойму, что происходит со мной. Голова горит, в мыслях сумятица, я сам не знаю, чего хочу. Мечты и желания переполняют меня, но боюсь, все сие игра больного воображения».

Утро следующего дня:

«Весьма оживлён и возбуждён. Мог совершить великое».

Вечер того же дня:

«Силы оставили меня. Ни на что не гожусь».

Несколько дней спустя:

«Не способен сосредоточиться и стремиться к одной-единой цели. Принялся готовиться к экспедиции — бросил. Начал скупать картины и вещи. Потом увлёкся охотой. Ещё потом занялся благоустроением Павловска».

Вскоре:

«Тысяча дел. В восемь утра встаю. Беру душ. Еду в Мраморный поздороваться с папа. Возвращаюсь на Почтамтскую. Господин Глазунов в прихожей со сметой. Господин Тониолатти в бильярдной с новыми приобретениями. В гардеробной портной с примеркой фрака. Савелов с домашними делами у меня в кабинете. В гостиной — офицеры, будущие товарищи по хивинской экспедиции. В картинной караулит Ворповский. В саду — архитекторы со своими чертежами. В два пополудни — выезд верхом. В четыре у Фанни. В шесть у папа и мама. В семь — уже не помню…»

Тем временем в резиденциях императора и его брата — Зимнем и Мраморных дворцах — начали происходить странные события.

Традицией Зимнего были семейные вечера. Проводились они по настоянию Александра II, желавшего демонстрировать окружению единство царской семьи. Но ни для кого не было секретом, что мира в этой семье давно не было. Государь бросил супругу Марию Александровну ради молодой княжны Екатерины Долгоруковой. Драма усугублялась тем, что императрица медленно угасала от чахотки.

Но внешне приличия соблюдались. На ужины, проводившиеся в покоях Марии Александровны, собирались самые близкие родственники. Константиновичи, разумеется, были в их числе.

Как-то после очередной трапезы императрица простилась с роднёй и села писать письма. По ходу дела ей понадобилась любимая печатка — гемма из цельного дымчатого топаза. Но её на столе не оказалось. Государыня вынула ящики из стола и перерыла их содержимое. Вещица как сквозь землю провалилась!

Мария Александровна по этому поводу выразила недоумение супругу. Тот рассказал о пропаже Константину Николаевичу. Подумав, братья решили, что печатку мог взять Джорджи — принц Георгий Лихтенбергский. Джорджи был двоюродным братом Николая Константиновича. Вместе они участвовали в походе на Хиву. После него Джорджи получил Георгиевский крест. Это обидело Ники, считавшего, что такой награды он более достоин.

— Печать украл не Джорджи, а Ники! — заявила Александра Иосифовна мужу.

Это вызвало негодование у Константина Николаевича. Он и в мыслях не допускал, что его сын может быть вором. Великая княгиня осталась при своём мнении.

Восьмого апреля 1874 года в дневнике великого князя Константина Николаевича появилась следующая запись:

«Саша наш (император Александр II — авт.) рассказал мне про пропажу печатки из комнаты императрицы; что это второй раз в эту зиму и оба раза после семейных обедов. Какая мерзость!»

Фанни Лир в своих мемуарах не упоминает об этом эпизоде. А Михаил Греческий так описывает последующие события:

«Тем временем великий князь Константин Николаевич в апартаментах близ Михайловского дворца вручил своей милой топазовую печать. В восторге были и сама Фанни, и корнет-херувим.

Ники, довольный собой, поведал им историю похищения.

Трудность, объяснил он, заключалась в том, чтобы подойти незаметно к государыниному столу. Надобно было приблизиться, не привлекая внимания.

На столе лежало великое множество фотографических карточек. Ники, проходя мимо, невзначай склонился над крайней фотографией и даже опёрся о стол, желая рассмотреть её. Движение это казалось естественным, и никто, в самом деле, не обратил на великого князя Николая никакого внимания. Ники схватил печатку и сунул в карман. Сердце колотилось, но он совладал с собой и как ни в чём не бывало завёл с государыней интересный разговор, чем совершенно отвлёк и заморочил её.