Сирр — обитель демонов, может быть, прекраснейших. Иначе как можно, пусть поневоле, но признать их власть! Говорилось в пословице: «Что лучше — гроза в небе или вулкан под ногами?» Сирр был ими обоими.

Ввозилось в Библ из Сирра многое. Напротив, женщины были практически единственной статьей сиррского экспорта. С какой такой радости Сирр был так лаком до библиотских дев? То, что говорилось по этому поводу, лежало в области догадок. Может быть, сирриты завидовали самодостаточности, силе и властности библских женщин, всеконечно и бесконечно желая их укротить для примера и в поучение своим собственным женщинам, по слухам — безропотным своим служанкам? Последних, опять-таки может быть, насчитывалось по доброй дюжине на одного кормильца и держали их исключительно для-ради приплода — на мясо. Впрочем, было — с куда большей степенью достоверности — замечено, что сиррийцы берут для себя исключительно юных девственниц с традиционным для Библа книжно-библиотечным образованием, причем не всегда самых красивых и фигуристых. По непроверенным слухам, в самом Сирре их, прежде чем продать замуж, доращивали до совершенно умопомрачительной прелести и устраивали нечто уж совсем фантастическое с мозгом и нервно-психической системой. При этих словах раньше кивали обыкновенно на полоумную Лиз, хотя она уж никак «с той стороны» не приходила, в отличие от более чем нормальной Анны, и помешалась как раз на местной почве. Годы спустя таким же путем поминали Син, только сие отчего-то не прижилось.

Стремление мужчин Сирра обеспечить себе приток свежей крови порождал непрерывные брачные войны, однако велись они вяло: как говорилось, перечить Сирру — все равно, что воду толочь в ступе. Вода же, как говорится в священном «Пути следования», будучи стихией слабой, принимает форму любого сосуда, без числа растворяет в себе иные материи, однако просачивается через все щели, а если воспрепятствовать ей в этом, — рвет любые препоны. Так и тут: пробовали перевозить слушательниц книжных курсов под землей или над нею — настигали, пытались давать библиотекаршам мужскую охрану — обесточивали. Да и охрана сама по себе напоминала троих в одной лодке — волка, козу и капусту, — а еще более козла, пущенного в огород, и медведя, забредшего в малинник. Охраняемое имущество вовсю подвергалось усушке и утруске. Утешительно было одно: кодла в униформе была все-таки своя, родная, от нее хоть подержанный товар, траченный молью бархат, но оставался, А подлые сиррийцы брали все целиком, да еще высшего сорта: несверленый жемчуг, не нанизанный на нитку, куниц-первогодок, лебедушек, которых еще никто не подстрелил в самый глаз.

Библ, или Взгляд со стороны Сирра

«Дай таким волю, они сохранят роскошные библиотеки с древними фолиантами, но запретят печатание новых книг».

Грэм Грин

«Библиотекарь с благосклонностью относился к чтению в целом, но читатели действовали ему на нервы. Было нечто кощунственное в том, как они брали книги с полок и изнашивали слова своим чтением. Ему нравились люди, которые любили и уважали книги, и самое лучшее проявление этих чувств, по мнению библиотекаря, — это оставить книги на полках, где им и предназначено находиться самой природой».

Терри Пратчетт

«Брат библиотекарь, цель жизни которого состояла в сбережении и сохранении книг, смысл существования видел в том, что книги должны находиться на вечном хранении. Использование их было делом вторичным, и его надо было избегать, поскольку оно угрожало их вечному существованию».

Уолтер Миллер. Страсти по Лейбовицу

Библ — земля небольшая и мало примечательная. Как говорится, страна ограниченного благоденствия. Ни ярких цветов, ни грациозных трав, ни стройных древес, ни даже сколько-нибудь значительной архитектуры: кроме Дома, разумеется. Очертания Купола множились в округлых сизоватых холмах, иссеченных полосками серых бетонных дорог и бывших речных русел, и в застиранном, чуть тронутом синькой куполе неба, нависающего надо всем этим. А внутри все было пыльное, тусклое, искореженное, как саксаул; краски осмеливались проявиться только весной — да и то как будто украдкой. Солнце, что стояло над Библом по все дни, и то было какое-то хмурое, не бело-голубое, а желтовато-серное.

И так же, как кладбище — естественное продолжение города, пустыня была естественным следствием Дома Книги.

Страна Библ имела не физические, а скорее метафизические параметры — в качестве грубого и плотного воплощения (или уплощения) неких идей особенного рода. Как в известном романе «Пушкинский дом» центральная часть Библа, тоже Дом, но с прописной буквы, обозначает миф о литературе в самом «зажеванном» виде — как о естественном замещении житейской, социальной, философской и в какой-то мере научной практики. Поскольку великая литература великого народа (А как же иначе, если мы говорим о Библе!) духовна, соборна и питаема истиной, постольку она являет собой некий абсолютный смысл, смысл вообще, свет и святость в принципе, животворную энергию Истины. Книга в Библе — вещь идеальная, закрытая, законченная, авторитет ее безусловен. Читателя не лишают творчества, мы можем отнестись к читаемым книгам сколь угодно творчески, но наше творчество будет оцениваться по отношению к их готовому, состоявшемуся и уже произошедшему смыслу.

Любой Дом — образ мыслящего человека, подобно тому, как древний собор был образом человека молящегося, распростертого плашмя, чья голова есть купол, а шпиль — молитва.

Но поскольку литература в Библе подменяет своей идеальностью поиск истинного человека в себе, ее Дом с пятью входами превращается в глиняного Голема с пятью дырками в стратегических местах, соответствующих дыханию, слуху, еде, выделению и совокуплению; и каждое из таких мест украшено соответствующей этикеткой, именно:

«Книга — источник всяческой премудрости».

«Всем лучшим в себе я обязан Книге».

«Книга — это наше всё!»

«Рукописи не горят».

«А чтобы зло пресечь — собрать все книги и стеречь».

В последнем изречении чувствовалось нечто недосказанное, некая цитата из классика, искаженная временем.

Дом Книги — предел, еже не прейдеши. Абсолют, средоточие и сердце. Хранилище готовых, устоявшихся, законсервированных смыслов: отсюда и живучесть легенд о Горном Хрустале, в котором запечатлена — в который запечатана — Книга Книг.

Купол Дома был виден с одинаковой ясностью со всех концов страны, он довлел над пространством и временем, мыслями и мольбами, людьми и природой. Он нагружал собой подземные этажи, где хранились оригиналы, ложась на мощные дуги перекрытий, на путаницу разноуровневых коридоров. Вместо шпиля его венчала некая воронка, означающая символическое поглощение информации. В самом деле, внутренность Купола представляла собой гигантский компьютерный зал, в отличие от подземелий, очень простой, регулярный и однородный по архитектуре. Своды были рассчитаны на прямое попадание самого страшного из вымерших за последнее столетие вооружений, которое слыло фатально деструктивным и почти абсолютным. (Узкую брешь этого «почти» закрывала отсроченная на долгое время генетическая смерть, заложенная в генах пораженного люда.)

А еще Купол походил на расплющенную грудь с круглым соском — создавался образ трудолюбивой матери-кормилицы; на широкую телом и узкую в горлышке вазу — лаконичный сосуд мудрости, куда многое входит, но немногое может выйти вон.

Скептики сплетничали, что горловина Купола более всего похож на рот, вытянутый трубочкой, который всасывает в себя нечто неосязаемо густое — очевидно, млеко мудрости. О великий центр сохранения и поглощения информации!

В отсеках, расходящихся от центра секторами, перегородки между которыми, естественно, не доходя до высоченного потолка и обрываясь на высоте двух человеческих ростов, находились большие жидкокристаллические мониторы, поставленные в семь рядов. Иногда среди них встречались и более современные: объемное изображение подавалось на мгновенно возникающую стену из брызг. Но этот кинематографический эффект, в общем, не оправдывал себя в отношении книг, по природе своей плоских и плоскостных.