«Надо было, — добавлял Радек, — чтобы мужик дотронулся руками до данной ему революцией земли, надо было, чтобы встала перед ним опасность потери этой земли, и тогда он будет ее защищать…» Большинство партии опять было не на стороне Ленина. «Около Ильича образовалась какая-то пустота, — вспоминала Крупская. — В чем-чем только его не обвиняли!» В конце концов большевики избрали соломоново решение — мира не подписывать, но и войны не вести, а армию распустить по домам.

«Все это очень заманчиво, — говорил Ленин Троцкому, — и было бы так хорошо, что лучше не надо, если бы генерал Гофман оказался не в силах двинуть свои войска против нас. Но на это надежды мало. Он найдет для этого специально подобранные полки из баварских кулаков, да и много ли против нас надо? Ведь вы сами говорите, что окопы пусты… Сейчас нет ничего более важного на свете, чем наша революция; ее надо обезопасить во что бы то ни стало».

«Ленин со своей позицией оказался одиноким, — писал Троцкий. — Он недовольно поматывал головой и повторял:

— Ошибка, явная ошибка, которая может нам дорого обойтись! Как бы эта ошибка не стоила революции головы…»

«Мне рассказывали… как Ленин, не добившись толку, явно рассвирепел, — писал большевик Н. Осинский. — Он не говорил ни слова, а только мерял комнату шагами. «Он ходил буквально, как тигр в клетке. Не хватало только хвоста, чтобы бить себя по бокам».

Ленин спрашивал у одной из своих сотрудниц, Марии Скрыпник:

— А вы за мир или за продолжение войны?

— Я за мир.

— Почему?

— Просто потому, что и при Керенском, и теперь я вижу, как солдаты держат винтовку; она прямо валится у них из рук.

— А вы это правильно подметили и верный вывод сделали.

«Я подметила, — писала позднее Скрыпник, — что он прислушивался, когда кто-либо из рядовых членов рассказывал ему о фактах или впечатлениях. Но там, где начинались пространные рассуждения, он со скучающим видом прекращал разговор, откровенно зевая и прикрывая рот широкой ладонью».

— Эх, вояки! — укорял Ленин «воинственно» настроенных товарищей. — Если можно было бы воевать при помощи красивых слов и резолюций, то давно весь мир был бы уже вами завоеван.

«Сей зверь прыгает быстро», — с тревогой повторял он о германской военной машине. Так оно и вышло: как только истек срок перемирия, Германия возобновила войну.

«До Камчатки дойдем, но будем держаться». «Левые коммунисты» страстно доказывали, что в Германии со дня на день разразится революция, которая спасет русскую революцию. Ленин возражал на это: «Только глупец может спрашивать, когда наступит революция на Западе. Революцию нельзя учесть, революцию нельзя предсказать, она является сама собой… Разве за неделю до февральской революции кто-либо знал, что она разразится? Разве в тот момент, когда сумасшедший поп вел народ ко дворцу, кто-либо думал, что разразится революция 1905-го года?»

Крупская рассказывала, как в эти тревожные февральские дни они с мужем гуляли по Петрограду. «Ходим мы по Неве. Сумерки. Над Невой запад залит малиновым цветом зимнего питерского заката… Возвращаемся домой, Ильич вдруг останавливается, и его усталое лицо неожиданно светлеет, он подымает голову и роняет: «А вдруг?», т. е. вдруг в Германии уже идет революция. Мы доходим до Смольного. Пришли телеграммы: немцы наступают. Вдвое темнеет Ильич…»

— Это пустяки, — пытались бодриться противники мира, — ведь кто идет против нас, кто? Ведь не настоящая немецкая армия, а ландштурмисты и ландвертисты. (Этими словами в германской армии обозначались солдаты ополчения, ратники.)

— Неужели же вы думаете, — отвечал на это Ленин, — что против нашей армии в том виде, как она есть сейчас, нужна прусская гвардия? Нашу армию сейчас и ландвертисты готовы до Москвы гнать.

Не встречая никаких препятствий, немцы развили быстрое наступление. Журнал «Новый Сатирикон» иронизировал:

«— Наша власть не железо, а кисель! — сказал Ленин.

То-то немцы и прут — за семь верст киселя хлебать».

— Кто правит Россией, Ульянов иль Ленин? — задавался вопросом один из читателей журнала.

— Ни тот, ни другой, — отвечала ему редакция. — А третий: Гогенцоллерн!

Газета «День» шутила, что большевики выражают волю «подавляющего большинства… прусского народа».

— Старая армия драться не станет, — рассуждал вслух Ленин в эти дни. — Новая пока больше на бумаге. Только что сдался Псков, не оказав никакого сопротивления… Нет другого выхода, как мир.

В разговоре с Троцким наедине Ленин говорил:

— Вчера еще прочно сидели в седле, а сегодня только лишь держимся за гриву. Зато и урок! Этот урок должен подействовать на нашу проклятую обломовщину. Наводи порядок, берись за дело, как следует быть, если не хочешь быть рабом! Большой будет урок, если… если только немцы с белыми не успеют нас скинуть.

Троцкий спрашивал:

— А если немцы будут все же наступать? А если двинутся на Москву?

— Отступим дальше на восток, на Урал, — отвечал Ленин, — заявляя о готовности подписать мир. Кузнецкий бассейн богат углем. Создадим Урало-Кузнецкую республику, опираясь на уральскую промышленность и на кузнецкий уголь… Будем держаться. В случае нужды, уйдем еще дальше на восток, за Урал. До Камчатки дойдем, но будем держаться. Международная обстановка будет меняться десятки раз, и мы из пределов Урало-Кузнецкой республики снова расширимся и вернемся в Москву и Петербург. А если мы ввяжемся сейчас без смысла в революционную войну и дадим вырезать цвет рабочего класса и нашей партии, тогда уж, конечно, никуда не вернемся.

Сатирик Аркадий Аверченко в газете «Петроградское эхо» иронизировал над слухами о предстоящем отъезде большевиков на восток: «То-то там радость будет! Москва и Петроград оденутся в траур, а в Екатеринбурге — радостный перезвон колоколов… Недоумеваю, — продолжал он, — как может население Москвы и Петрограда отпустить от себя эту роскошную власть… Да я бы зубами в них вцепился».

На одной из карикатур тех дней Лев Троцкий, высоко держа в руке горящий факел, гордо провозглашал: «Этим факелом мы зажжем мировой пожар революции».

Но на следующей картинке Троцкий уже услужливо подносил этот факел германскому генералу, чтобы тот мог прикурить сигару… «Зажгли», — резюмировал художник Бант.

А сам Ленин на карикатуре Б. Антоновского в петроградской газете «Молва», запинаясь, объявлял: «Я должен заявить вам, что вследствие непризнания со стороны германского правительства красного флага Российской Социалистической Федеративной Республики, мы вынуждены будем… заменить… его… белым!!!!»

Несмотря на немецкое наступление, многие большевики по-прежнему были настроены воинственно. Они тяжело переживали необходимость заключить с кайзером «похабный мир». Вождь «левых коммунистов» Николай Бухарин даже разрыдался после одного из заседаний: «Что мы делаем? Мы превращаем партию в кучу навоза».

Выступая на съезде партии, Ленин язвительно отвечал на подобные сетования: «Если ты не сумеешь приспособиться, не расположен идти ползком на брюхе, в грязи, тогда ты не революционер, а болтун, и не потому я предлагаю так идти, что это мне нравится, а потому, что другой дороги нет, потому что история сложилась не так приятно…»

Тем же товарищам, кто гордо уверял, что таким путем они не пойдут, Владимир Ильич спокойно и веско возражал: «Пойдете. Жизнь масс, история — сильнее, чем ваши уверения. Не пойдете, так вас история заставит». «Перехитрить историю нельзя». Он замечал о своих противниках: «Тупоглазие у них — им бы все по шоссейной дороге; а ведь идти-то приходится иной раз по болоту. А по болоту, если прямо, угодишь в трясину по самые уши. А то еще хуже. Надо по кочкам. А она иной раз вон где, в стороне. А им уж кажется, что с нее и дороги дальше не найти: придется назад идти. Вздор какой. Без компаса в себе, потому и кажется».

«Факты — упрямая вещь, — писал тогда же Ленин, — как говорит справедливая английская пословица». А придавать какое-то фатальное значение подписанным бумажкам смешно. Давали же большевики клятву верности царю, подписывали присягу, когда шли в депутаты Государственной думы — и это было правильно. «История сделала определенный зигзаг, завела в вонючий хлев. Пусть. Как тогда шли в вонючую Думу, так пройдем и теперь. Худа не будет». «Никогда в войне формальными соображениями связывать себя нельзя… Некоторые, определенно, как дети, думают: подписал договор, значит, продался сатане, пошел в ад. Это просто смешно, когда военная история говорит яснее ясного, что подписание договора при поражении есть средство собирания сил». «История… нас очень больно побила, а за битого двух небитых дают». «Разбитые армии хорошо учатся».