Когда Анча впервые назвал Ники по имени, в ее жизни началась новая глава. До сих пор, как уже говорилось, супруги и между собой называли ее просто собакой или в лучшем случае фокси, собственное же имя ее, может быть, только раз или два сорвалось с губ жены инженера, да и то когда отношения их благодаря терпеливой настойчивости собаки становились с каждым днем доверительнее. Но легально кличка Ники утвердилась в словаре супругов лишь после того, как отношения эти были узаконены. Полковник, правда, не отдал им собаку, напротив, он поспешил подарить ее крестьянину, жившему на самой окраине деревни, который не без уговоров согласился в конце концов взять «животину, коли она и вправду ловка крыс душить», — но Ники два дня спустя от него сбежала, а так как полковник прогнал ее со двора, сразу же кинулась искать пристанище к Анче. Эржебет выкупила ее у крестьянина за десять форинтов.

Впрочем, она прежде съездила в Пешт, на площадь Рудольфа — ныне площадь Мари Ясаи, — где коммунистическая партия выделила им квартиру, и обошла все вокруг, чтобы выяснить, где придется ей выгуливать собаку и где Ники сможет вволю побегать. Прямо перед домом был разбит небольшой сквер, однако здесь играло много детворы: гораздо более подходящим и даже просто первоклассным местом для прогулок сочла она набережную Рудольфа, нижнюю набережную у самого Дуная, откуда открывался превосходный вид на горы Буды, так что и человеку здесь было недурно. Вообще же их квартира, которую выкраивали из больших, делимых пополам апартаментов, еще не была готова, и, по расчетам жены Анчи, раньше июня — июля переехать в нее им не удастся, так что дивную весну и начало лета они еще смогут провести в Чобанке.

С физическими и интеллектуальными достоинствами и недостатками собаки они познакомились, в сущности, лишь после того, как зажили вместе. Инженеру они были почти неведомы, ведь он каждую вторую-третью ночь коротал у своего рабочего стола, когда же ночевал в Чобанке, то приезжал обычно таким усталым и так переполнен, так увлечен был своими делами, что успевал лишь бегло приласкать жену и заботливо, но так же бегло спросить, все ли у нее благополучно. По сути дела, он видел собаку только по воскресеньям, да и то после обеда, потому что воскресные утра тоже проводил на заводе.

В одно из таких воскресений собака продемонстрировала целую серию образцов физической ловкости, силы, мужества, выдержки. Они гуляли по холмам, подымавшимся сразу за деревней, шли пологой тропой среди пшеничных полей, как вдруг с чьего-то надела вымахнул заяц — надо полагать, в жизни Ники это был первый заяц. И не заяц даже, а легкая летучая землисто-серая тень, которая скользнула на миг среди задрожавших стеблей и, сверкнув белым пятном под хвостом, вновь исчезла в заплескавшихся волнах пшеницы. Собаки вообще замечают сразу и незамедлительно бросаются догонять все и вся, что от них убегает. Очевидно, и Ники не само явление природы, которого она не знала, заставило тотчас напрячь мышцы лап, в стремительном беге, но внезапное его исчезновение. В мгновение ока и она исчезла среди колосьев.

Ники долго не подавала о себе вестей. Супруги немного подождали ее, затем пошли дальше. Они успели пройти немало, когда услышали наконец далекий, но быстро приближавшийся лай. Первым на склон холма, поросший редкой травой и кое-где затененный цветущими кустами шиповника и боярышника, выскочил заяц. Собака — длинная белая молния — вылетела в нескольких метрах от него из раскинувшихся на вершине холма высоких зарослей акации. Они мчались прямиком к тропе, по которой шли супруги Анча. Преследуемое животное в слепом своем страхе, очевидно, их не заметило. Супруги остановились как вкопанные от удивления, неожиданности, тотчас перешедших в веселое ожидание, и, замерев, затаив дыхание, смотрели на стремительно летящие к ним фигурки. Ники мчалась с невообразимой скоростью, ее длинноватые — не по правилам — ноги, которые у всякого понимающего в фокстерьерах толк собаковода вызвали бы презрительную усмешку, с каждым скачком — не по правилам — приближали ее к улепетывавшему зайцу. Пологий открытый склон несомненно также давал ей некоторое преимущество. Когда преследуемый достиг проселка и у самых ног супругов длинным прыжком перемахнул через буйно разросшуюся по обочинам густую крапиву, Эржебет от волнения слабо вскрикнула: нос собаки был всего в одном прыжке от короткого, напряженно вытянутого заячьего хвоста. Инженер ласково коснулся жениной руки.

— Не бойся, — сказал он, успокаивая, — это старый, видавший виды заяц. Ники его не догонит.

Хотя единственным героем нашего повествования является причисляемая к предметам роскоши и для общества совершенно бесполезная собака, супруги же Анча служат лишь дополнением к ней, выступая как незначительные, второстепенные персонажи, и следовательно, изображение душевных состояний инженера отнюдь не наша задача, мы все же должны отметить, что мужская его душа обуреваема была двумя противоречивыми чувствами: с одной стороны — человеколюбивым стремлением оберечь спокойствие его робкой супруги, избавив ее от кровавого зрелища растерзанного зайца, с другой стороны — диким, откуда-то из самого нутра рвавшимся желанием, чтобы Ники-охотница догнала преследуемую дичь, вцепилась ей в горло, распростерла на земле, прокусила хрипло дышащую гортань и, наступив передними лапами на труп зайца, прямо из разинутой пасти поверженной жертвы лакала кровь красным своим языком. Эта неприличная, чисто мужская страсть, разумеется, лишь мимолетно и почти незаметно вспыхнула в его душе без каких-либо последствий, не оказав воздействия на нравственное его поведение, подтверждением чему может служить хотя бы то, что, когда заяц у самых ног его перемахнул через крапиву и мгновенно исчез в канаве, он дважды судорожно сжал руку жены, испытывая, надо полагать, истинное облегчение.

Молодая собачка не сладила со старым, бывалым зайцем, предсказание инженера, разумеется, исполнилось. Правда, два легких, грациозных животных некоторое время еще продолжали соревноваться в беге по другую сторону дорожки, являя глазу на диво отточенные, словно продолжавшие друг друга телодвижения, как если бы то были балетные па, а не жестокая схватка, борьба не на жизнь, а на смерть. Однако вскоре заяц неожиданно получил такую фору, что собаке было его уже, видимо, не догнать. Достигнув густого кустарника, заяц вдруг сделал петлю, метнулся назад мимо продолжавшей лететь по прямой Ники, не сумевшей затормозить вовремя, и, высоко подпрыгнув, скрылся в кустах. И хотя еще долго был слышен удалявшийся сердитый лай Ники, которая опять пустилась по следу, стало ясно, что старый хитрец окончательно провел глупышку. Лишь добрых полчаса спустя она, задыхающаяся, опять присоединилась к супругам Анча, свесив длинный язык, прихрамывая на заднюю лапу, с обалделым выражением на белой морде от постигшей ее неудачи.

Однако мрачное состояние неловкости, которое правильнее назвать, пожалуй, физическим и душевным изнеможением, длилось у Ники недолго. Не прошло и нескольких минут, как из бездонных запасов своей молодости она вновь впитала в себя так много физической и душевной радости, что поле вокруг нее поистине ожило, словно всей своей микрокосмической жизнью, каждой живою частицей возжелало пуститься с Ники в игру. Здесь сверкающий смарагдовой зеленью хвост ящерицы влек за собой ее жадно принюхивающийся черный нос, там быстрый шелест стрекозиных крылышек заставлял взвиться в воздух или гуденье шмеля — настороженно приподнять ухо. Теплый ветерок летнего дня то шевелил шерсть на хвосте у нее, то задувал в открытую пасть, под обильно потеющий длинный язык. Вот вокруг носа собаки стала виться пчела, и под ее тоненькую джазовую мелодию собачья морда смешно заплясала, то и дело яростно щелкая челюстями. Потом наступила тишина, такая жаркая летняя тишина, что слышно было даже скольжение тени по траве, и в этой тишине раздался вдруг неуловимый для ушей человека звук, который внезапно остановил Ники на бегу, взъерошил шерсть на ее спине и выдавил из горла долгий жалобный вой, словно то была хроматическая гамма самого небытия. Эржебет испуганно на нее оглянулась. Но уже в следующий миг собака вновь вернулась в свою беспечную молодость и, изогнувшись в прыжке, ринулась за взмывшим наподобие геликоптера майским жуком.