Ночь была беззвездная, но свет от придорожных фонарей несколько рассеивал тьму. Кусты и деревья угадывались довольно легко. Дорожку различить было трудно, но она хорошо чувствовалась под ногой.

Арбо ступал так, чтобы шаги его не были слышны. Напряженно вслушиваясь, чуть растопырив руки, он медленно продвигался вперед. Тьма разворачивалась к нему своими мрачными глыбами. Кусты казались плотными, непролазными. Душа и тело поэта, как никогда, соединились в одно, томились готовностью к какой-нибудь неожиданности, и скорее всего неожиданности опасной.

Вдруг Арбо замер: метрах в десяти перед собой он увидел освещенное окно. Голубоватый свет пробивался сквозь легкую тюлевую занавеску. Светилось окно второго этажа. Еще осторожнее поэт двинулся в его сторону.

«Спальня», — почему-то подумал он, и лицо его обжег стыд. Однако и это не побудило его оставить дурную затею. Он угадал дверь, в которую входил днем. Освещенное окно находилось не над ней, а с левой стороны дома. Арбо решил, что оно скорее всего принадлежит той его части, которая отведена под клинику. Что делать дальше, было не совсем ясно. Постояв, он решил проверить, нет ли других освещенных окон, и двинулся вокруг дома. Освещенное окно он нашел на его противоположной стороне. Теперь это было окно первого этажа. Что за ним, мешали разглядеть кусты. Опустившись на корточки, он протиснулся между ветвями, распрямился. Голова его оказалась чуть ниже карниза. Арбо ухватился за него, нащупал ногой выступ фундамента, подтянулся и заглянул в окно.

Перед ним была освещенная торшером гостиная: холодный камин, стол с четырьмя стульями, диван, на консоли ваза с цветами, на свободной стене — картины. В комнате никого. Арбо вернулся назад, к голубому окну, выбрал позицию за одним из деревьев, стоящих как раз напротив него, и стал наблюдать. Ровным счетом ничего не происходило ни за окном, ни в мире, который его окружал. Ночь была ночью, тихой, августовской, сонной.

Но если ничего не происходило в мире, то в душе поэта все бурлило и клокотало, отдаваясь дрожью в руках и во всем теле. Не вполне отдавая себе отчет в том, зачем он это делает, Арбо полез на дерево, под которым до этого стоял. Нижние ветви, к счастью, оказались невысоко над землей. И все же то проворство, с каким поэт забрался вверх, говорило о том, что им движет какая-то новая сила, позволяющая преодолевать непреодолимые ранее препятствия. Поднявшись достаточно высоко, он глянул в окно и чуть не сорвался вниз: посреди комнаты на медицинском столе, вытянув руки вдоль тела, лежала Вера. Глаза ее были закрыты, и Арбо тотчас представилось, что она мертва. Едва удержавшись, чтобы не закричать, он так вцепился в ветви, за которые держался, что пальцы пронзила резкая боль. Не отрываясь, широко раскрытыми глазами он смотрел в окно.

Сколько прошло времени, он не знал, не соображая, что делать и надо ли что-нибудь делать. Вдруг через комнату метнулась тень, и перед Верой со шприцем в руке оказалась та самая женщина, что когда-то предлагала ему заполнить бланк.

К Мари Арбо явился, созвонившись с ней предварительно по телефону. Почувствовав его необычную возбужденность, она сразу же предложила ему подняться в ее апартаменты, чтобы официальность обстановки не мешала их разговору. Комната, в которой она его принимала, представляла собой и гостиную, и кабинет, но комната эта принадлежала молодой женщине, что сразу чувствовалось в отсутствии гостиничной чопорности и кабинетной строгости.

— Садись. — Она показала ему на кресло, а сама устроилась на диване, и позой, и улыбкой подчеркивая, что готова слушать его, и слушать по-дружески.

— Мари, — начал он с заранее заготовленной фразы, — я тебе выложу все как на духу, только дай мне, пожалуйста, слово, что не будешь меня ругать.

— Арбо, милый, папа с мамой, как я знаю, тебя не ругают, если и я откажусь от этой чудной привилегии, ты можешь стать плохим мальчиком. — И она погрозила ему пальцем.

— Знаешь что? Брось-ка ты эти штучки, а то я встану и уйду.

— Можно подумать, что я буду тебя удерживать.

— Так дело-то ведь серьезное. Стал бы я тебе мешать, если бы у меня не было к тебе дела, — закричал он.

— А если серьезное, так не ори и никаких обещаний у меня не выпрашивай.

— Ах так! Тогда считай, что я пришел сделать официальное заявление.

— О чем?

— О насилии над личностью.

— Извини меня, Арбо, — Мари улыбалась, ее явно забавляла его горячность, — но ты явно обратился не по адресу. С таким заявлением надо идти в полицию.

— Зачем мне идти в полицию, когда у нас есть ты.

— Ах вот как! Я вам уже и полиция.

— Ну зачем ты передергиваешь? Я ведь к тебе пришел, и не пойду я в полицию, я его лучше сам убью.

— Кого, если не секрет?

— Доктора, — опять заорал Арбо, — нашего доктора, дружка Эрделюака.

— Тогда расскажи — за что.

— Так разве я сюда не с этим пришел?

— Чтобы убить доктора?

— А, — завопил Арбо и кинулся на нее, делая вид, что хочет вцепиться ей в горло.

Мари, хохоча, отбивалась от него, выкрикивая:

— Арбо, я не доктор, честное слово — не доктор. Пусти, черт толстый, пусти меня.

Арбо отступил на два шага и ткнул в нее пальцем:

— Будешь слушать?

— Ну еще бы! Если уж дело дошло до убийства, просто уши развешу.

Последнюю ее реплику поэт словно и не слышал.

— Так вот, — начал он, — я установил, что доктор Хестер совершает насилие над своей женой…

Не удержавшись, Мари прыснула в ладонь, не сводя с него глаз.

— Почему ж насилие? Она же его законная супруга. А потом, как же ты это установил?

Арбо опять не поддержал ее веселости.

— Я залез на дерево, — заявил он.

Мари, зайдясь хохотом, так и покатилась по дивану.

— Ты, на дерево? — вскрикивала она сквозь смех. — Ой, спасите меня! Представить себе не могу!

— Смейся, смейся, — с укоризной сказал он. — Я толстый, я неуклюжий, я глупый — вы все умные. Надо мной можно смеяться. Давай, давай, я подожду.

Мари наконец поняла, что чересчур увлеклась, что ее веселость обижает Арбо, и хозяйке, пожалуй, следует повнимательней отнестись к гостю.

— Прости меня, пожалуйста. — Она продолжала улыбаться, но уже без всякой дурашливости. — Давай-ка сразу уточним. На какое дерево ты залез?

— В саду у доктора Хестера.

— И увидел что-то такое, что побудило тебя обратиться ко мне?

— Да, именно так.

И тут Мари увидела в его глазах такую тоску, что ей стало не по себе.

— Говори, говори, — только и вымолвила она.

— Знаешь, я довольно давно наблюдаю за доктором и Верой. С чего это началось, я уже и не помню, но что-то мне не понравилось в его отношении к ней. Меня раздражала его слащавость, какая-то фальшивость во всем, что он делает. Согласись, это не то, что принято в нашем клубе. Я старался сдерживать себя, не показывать, что я о нем думаю… И вот наступил момент, когда я не выдержал и забрался к доктору в сад.

— О Господи! Ты хоть представляешь, чем это тебе могло грозить? — воскликнула Мари.

— Я не думал об этом. На втором этаже у него кабинет, где он принимает больных. Я и сам не знаю, как это получилось, но все же я залез на дерево, расположенное как раз напротив окна этого кабинета, и увидел Веру. Она, вытянувшись, лежала на каком-то столе, бледная, неподвижная. Я даже сначала подумал, что она умерла. Возможно, я не все разглядел, там на окне такая кружевная занавесочка, но прозрачная, даже лица хорошо видны. Так вот, Вера не была мертвой, она спала, не знаю — под наркозом или под гипнозом. К ней подошла женщина, помощница доктора, и ввела в вену правой руки целый шприц какой-то гадости. При этом она с кем-то разговаривала. С кем же еще? — с доктором. Сделав укол, она достала секундомер — видимо, он лежал в кармане ее халата — и стала считать пульс. Вера так и лежала, не шевелясь. Сколько прошло времени, сказать трудно, наверно, минут пять-шесть. Тут она что-то сказала, и появился доктор. Он приподнял Вере голову и надел на нее что-то вроде обруча, утыканного множеством проводов. В глубине кабинета — стена, что напротив окна, вся заставлена какими-то приборами. Они так и стоят друг на друге. А он стоит около них и что-то там вертит, нажимает. А Вера как лежала, так и лежит. Вдруг снизу выползает еще один прибор, чем-то похожий на телекамеру. Выполз и стволом, не знаю, как это еще назвать, нацелился прямо Вере в голову. Тут доктор словно чего-то испугался: руки на приборах, а сам обернулся и смотрит на Веру, а лицо нехорошее такое, как у убийцы. Что-то там в этот момент произошло: свет вдруг чуть померк, Вера вздрогнула — и все.