Если опустить вульгарные слухи о директоре, когда-то пропившем ассигнования, выделенные на отопление, то можно смело заявить, что до наших дней дожили только две истории. Обе относились к самому началу двадцатого века.

Первая рассказывала о Катеньке, одной из учениц гимназии, влюбившейся по уши в студента семинарии, что и по сей день находилась через дорогу. У Катеньки были огромные голубые глаза и русая коса до пояса. Девушкой она была смышленой, но чересчур впечатлительной. Поэтому когда коварный семинарист не разделил ее чувств, Катенька взяла и повесилась на школьном чердаке. Поговаривали, что ее неуспокоившаяся душа бродит по ночам по коридорам школы в обличье полупрозрачной девы.

Советские учителя открыто смеялись над этой историей, называя ее неправдоподобной и подкрепляя свое мнение неопровержимым фактом — никакого чердака у школы нет. Вернее, может быть, он когда-то и был, но бомбежка, разворотившее здание в сорок втором, уничтожила его без следа. Кроме того, никто не знал, где находится вход на чердак, даже Никитич, который начинал карьеру совсем молоденьким учителем труда, и это незнание лишь укрепляло убеждение, что чердака у старой гимназии не было совсем. Однако, прогрессивные преподаватели хоть и посмеивались, но допоздна в учительской никогда не засиживались.

Вторая легенда была затейливей. Она гласила, что в начале века в школе был образован декадентский кружок, в котором собравшиеся нюхали кокаин и приносили человеческие жертвы. Поговаривали, что занимала эта община не то подвал, не то танцевальный зал, не то тот самый пресловутый несуществующий чердак с Катенькой. Однако, и эти измышления были категорически отвергнуты строгими советскими учителями.

— Не доказано, — отрезал Пантелеймон Елисеевич, в ту пору еще молодой учитель истории, — никаких доказательств не найдено.

Впрочем, каждое поколение школьников добавляло к легендам что-то свое, и со временем обе истории обросли такими небывалыми подробностями, что им перестали верить даже младшеклассники.

Отсвистели лихие девяностые, и вскоре нуворишам понадобилось подходящее место для обучения своих чад. Их выбор пал на бывшую гимназию. Может, причиной тому послужил исключительно романтический внешний вид — старинный кирпич, запущенный парк, в который снова вернулись белки — в сочетании с удобным расположением в самом центре города. Возможно, решающим фактором стало то, что дирекция этой школы всеми силами старалась удержать качество образования на высшем уровне и даже предпринимала неловкие попытки возрождения пионерской организации, чтобы их питомцы не шатались по неспокойным улицам и не попадали в дурные компании. Управляющие школой строго подходили и к отбору кадров: в здешние учителя традиционно принимались лучшие из лучших: пересиживать молодую поросль не брали.

— Не хотите учить детей, идите торговать на рынок, — строго говорила директриса, глядя поверх очков на выпускников местного педвуза.

Так или иначе, в школу потекли деньги. Ее назвали экономико-математической, снова присвоили статус гимназии, ввели вступительные экзамены и школьную форму, как в лучших колледжах мира, возродили театральный кружок, зал славы и многое другое. Подумывали даже купить телескоп, но пыл спонсоров охладила нехватка места. Пришлось ограничиться налаживанием связей с ближайшей обсерваторией, которая теперь раз в семестр проводила экскурсии для любопытствующих.

Кирпичную кладку здания укрепили и подремонтировали, украсив пластиковыми окнами в цвет кирпича. Никитич приосанился, получив новую форму — серую с золотыми пуговицами — и даже на время бросил выпивать, подровнял кусты на главной аллее и привел в порядок внутренний двор, предназначенный для школьных «линеек». Гимназия снова стала особенной.

Стараниями спонсоров и администрации был сооружен небольшой стадион и закуплен новый спортинвентарь. Энтузиасты из числа родителей подумывали о манеже и конюшне, но гимназию снова спасла нехватка места — городская администрация строго-настрого запретила вырубать парк, признав его несомненную культурно-историческую ценность. Может быть, с властями удалось бы договориться, но на страну вдруг обрушился финансовый кризис. К великой радости поселившейся в парке Ивушки, стройка была свернута.

В начале двадцать первого века жизнь вошла в мирную колею: люди призадумались о душе и обратились к вере. Местной властью стали разрабатываться и приниматься законы о сохранении нравственности и возрождении духовности: и первым делом улицы и городские объекты, вроде больниц, школ и стадионов, получили новые затейливые названия. Бывшую женскую гимназию не могли оставить в стороне: памятник архитектуры, полный тайн и мистических легенд, переживший несколько войн и две революции, имевший своего собственного призрака и вряд ли существовавший декадентский кружок, получил новое название — школа Святого Иосаафа.

Неизвестно, почему для гимназии выбрали столь громкое и прославленное имя канонизированного эпископа: может быть, администрация города надеялась, что святейший муж выживет с чердака Катеньку?

Школа, тем не менее, осталась исключительно светской, и общественная жизнь в ней протекала на европейский манер. Несмотря на мощную пропаганду русской культуры, коей занялось государство, в школе не чурались отмечать модные в то время католические и языческие праздники, утверждая, что через подобные мероприятия молодежь изучает культуру других стран. Не забывая и о своей истории, обитатели Святого Иосаафа часто наряжались в костюмы Катеньки и Коварного Семинариста на Хэллоуин. Да что уж там скромничать, эти костюмы были популярнее других примерно в восемь с половиной раз!

Школе был придуман символ — лев с факелом в лапе, олицетворявший тягу к знаниям. Недолго думая, администрация школы заказала создание скульптуры для украшения крыльца местному прославленному скульптору, в обмен на обещание пристроить его сына в восьмой класс.

Энтузиаст из числа родителей, заведовавший заводом металлоконструкций, изваял для школы новый кованый забор, в затейливый узор которого был вплетен все тот же рвущийся к знаниям лев. Именно к этому забору сегодня утром, первого сентября две тысячи двенадцатого года, привязали разноцветные шарики, разбудившие Ивушку.

Почти всю свою жизнь старая гимназия служила свету знаний. Несла благородную миссию сквозь тяготы и невзгоды, бомбежки, пожары и лошадиный навоз. Она знавала разные времена и разные звания, но никогда еще она не была такой блистательной, такой великолепной, такой знаменитой, как в начале второго десятилетия двадцать первого века.

Если бы она была живым существом, то сегодня она улыбнулась бы разноцветной толпе, украшенной букетами и бантами, вплывавшей в ее новенькие кованые ворота и сказала бы: «Вы вытянули счастливый билет».

Глава вторая. Под землей

— Какие у меня ужасные туфли! — воскликнула Дженни с горечью.

— Туфли как туфли, — рассеяно сказала Соня, наблюдая за толпой робких первоклашек, рассаживающихся по первым рядам.

Дженни взглянула на Сонины ноги. Хорошо ей говорить! У нее туфли модные, как у Виктории Бэкхем. Сверху черный плащик, который она сняла и небрежно бросила на соседнее кресло. Дженни не удержалась и обшарила взглядом тренч в поисках лейбла, впрочем, не надеясь на успех. Она знала, что подруга всегда их отпарывает.

Дженни перевела взгляд на своих уродцев. Ну как она согласилась на такое?! Каблуки толстые, нос квадратный, еще и дурацкая пряжка сбоку! Черт знает что!

— У меня кое-что есть для тебя, — Соня обернулась, — правда, я купила их себе, для Хеллоуина.

Соня нырнула в свою огромную черную сумку и достала длинные полосатые гольфы.

— Не издевайся, — сказала Дженни.

— Я серьезно. Надевай! — приказала Соня.

Дженни оглянулась вокруг. Ученики все еще рассаживались по местам, поторапливаемые учителями. В руках у каждого учителя была охапка цветов: в основном, роз и гладиолусов.