— Ну, спасибо, Миша.

Они расстались.

«Надо бы понежнее», — подумал Базиль, уходя, но постеснялся обернуться и окрикнуть. Он слышал: бричка завернула в боковую улицу. Стук колес стал заглушаться шагами Базиля и скоро совсем пропал.

Базиль шел. Сначала он шел без цели и, лишь выйдя на Гороховую, поймал себя на мысли о том, что ведь желанное место находится неподалеку, подчинился обновившемуся желанию, прибавил шагу и через десять минут был на месте.

Исаакиевская площадь лежала за своим забором. Сотни тысяч пудов гранита отдыхали от людей. Это были огромные, тяжкие камни. Через три часа придут люди и станут опять кромсать, бить, переваливать с боку на бок, поволокут их куда-то, опустят в глубокие ямы или поднимут на страшную высоту…

Всю ночь у забора ходил молодой человек в мешковатом, постылом костюме и думал о камнях, называя их в мыслях «гениальною тяжестью». Он ходил все вокруг да вокруг, и, если б не караульные, он перелез бы через забор. Но караульные инвалиды бодрствовали. Как вор, он тайком искал щели, чтобы взглянуть на камни.

В середине ночи его посетило дикое желание. Он возмечтал: пусть будут камни его, а не Монферана, пусть будет площадь его, а не Монферана. К черту полнощекого француза! Это Базиль, а не Монферан воздвигает великое здание. Он будет вторым Пиранези, неистовым нагромождателем тысячепудовых камней.

Базиль не сошел с ума, он лишь сильнее, чем прежде, почувствовал вдруг, что ради такого счастья — строить из этих камней — готов пожертвовать многим.

Даже Парижем.

В четыре часа утра за забором на площади зазвонил колокол. Это была побудка. Базиль стоял на набережной Мойки, привалившись к парапету. Он устал, хотел спать, и сигнал на побудку болезненно отозвался во всем его теле. Сигнал неожиданно приравнял Базиля к тем людям, что, кряхтя, поднимались в эту минуту со своих нар в бараках.

Через полчаса колокол зазвонил во второй раз. Это был сигнал к работе. И Базиль послушно встряхнулся, отвалился от парапета, сжал кулаки и пошел — словно бы и впрямь на работу.

Караульный не пропустил его на площадь.

— Контора открывается в восемь, али не знаешь?

Базиль пошел к Неве. Может быть, там, у пристани, где выгружают колонны, он встретит Шихина.

У пристани в это утро не выгружали колонн. Какое-то судно стояло там, готовясь, как видно, в скором времени отвалить.

По пристани из конца в конец ходил, отдавая приказания, неизвестный Базилю рябой человек.

Базиль решился спросить его:

— Купца Шихина не видали сегодня?

— И не увижу, — был зловещий ответ.

— А… — заикнулся Базиль.

— Купца Шихина нет в Петербурге, — отрезан рябой человек.

Базиль побледнел.

— Где же он?

— В каменоломне.

— Скажите, это очень далеко?

Вместо того чтобы засмеяться над наивным вопросом, рябой с любопытством взглянул на Базиля. Он, как видно, заинтересовался молодым человеком, которого так встревожила весть об отсутствии купца Шихина.

— На острове, близ Фридрихсгама, в Финском заливе, — серьезно ответил рябой и в свою очередь спросил юношу: — Нужно видеть Шихина, что ли?

Базиль от волнения и разочарования готов был заплакать.

— О! Очень нужно, — сказал он, умоляюще смотря на рябого, словно тот не пускал его к Шихину. — А скоро он оттуда вернется?

— Долго. Может, совсем не вернется, — сердито сказал рябой.

— Почему? — Базиль окончательно оробел.

— Там у него рабочие брюхом хворают да подыхают, так он обещал за компанию и сам издохнуть.

Базиль понял, что незнакомец издевается над ним и над Шихиным, и печально отошел в сторону.

Рябой продолжал мерить шагами пристань и начальнически покрикивать на матросов. Когда все у тех было готово, он перескочил на судно и крикнул Базилю:

— Эй, молодец! Коли соскучился по Архипу, прыгай сюда, так и быть, отвезу. Коли сдохнешь — не жалуйся.

Базиль в пять прыжков очутился на палубе.

По Неве шли на веслах, выйдя в залив, поставили парус. Попутный ветер, как тот попутный ямщик, с которым расстались сегодня ночью, радовал сердце Базиля.

«Дуй, задувай, — восклицал про себя Базиль, — скорей будем на острове!»

Не замечая, что люди посмеиваются над ним, Базиль вел себя крайне возбужденно: став у борта на носу, разговаривал сам с собой, размахивал картузом. Переход от отчаяния к радостной уверенности был слишком велик. Скоро он снова почувствовал утомление, лег, где стоял, и тотчас заснул, по-простецки всхрапывая.

На остров пришли через сутки. Большую часть этого времени Базиль проспал.

После сна настроение его продолжало быть повышенным, а когда судно вошло в пролив, отделявший остров Питерлак от фридрихсгамского берега, то Базиль уж не мог спокойно стоять на месте.

На пристани стоял Шихин с группой рабочих.

— Гостя тебе привез! — крикнул рябой капитан. — Слышишь, Архип Евсеевич, гостя привез!

— Милости просим! — весело отвечал Шихин и с усмешкой прищурился на Базиля.

Но Базиль уже не боялся хитрой его улыбки: он доверился Шихину, Шихин должен его выручить. Сам напряженно улыбаясь, Базиль смотрел на него, не отрывая глаз и не говоря ни слова.

Судно стало у пристани.

Базиль мигом выскочил, и словно бы само собой получилось, что они обнялись с Шихиным и троекратно, по-русски, облобызались. И Базилю это не показалось в диковинку.

— Вот… приехал, — смущенно сказал Базиль, — поговорить с вами надо бы…

— После поговорим, — сказал Шихин, щурясь на одежду Базиля. — После, милый. Сейчас-то уж мне сильно некогда. Погуляй пока, посмотри на нашу работу. А я во Фридрихсгам денька на два съезжу. Вон, легки на помине, уж подают лодку.

— Вы уезжаете? — испугался Базиль.

— Говорю, ненадолго. Дела, милый. Чего испугался? Раз приехал ко мне, бояться некого, рукой не достанут, вода кругом. Павел Сергеевич-то как поживают?

— Ах, о нем-то как раз… Надо все рассказать вам… Как же? Вы уезжаете?

— Погуляй, погуляй. Через два дня вернусь. Говорю ведь, теперь-то уж обойдется, раз ко мне приехал. Эк, напугался! Поссорились, что ли, с Павлом Сергеевичем? Ладно, выручу, сказал: Шихин выручит, и выручу. Живи себе, ни о чем не тревожься. А сейчас-то уж мне сильно некогда. До свиданьица.

Ласково улыбаясь, Шихин сел в лодку. Базиль начинал успокаиваться под влиянием его слов и совсем ободрился, когда тот крикнул какому-то высоченному мужику, стоявшему на берегу рядом с Базилем.

— Максимыч, ты позаботься о молодце. Ночевать положи в моей светелке. Покорми, когда следует. Ну, с богом!

Лодка отчалила.

ДЕВЯТАЯ ГЛАВА

Снова оставшись один, Базиль, в первую минуту не знал, что ему делать. Взгляд еще раз остановился на лодке, быстро удалявшейся от острова: Шихин сидел на средней скамеечке, лицом к Базилю, и приветливо махал рукой. Базиль ответил тем же и, кажется, окончательно успокоился.

В последний раз он взглянул на пролив. Вода и небо были окрашены всеми цветами утра. С того берега поднималось солнце. Базилю не было никакого дела до красот моря, и он решительно повернулся лицом к своей суше.

На пристани и на судне опустело, все ушли в бараки, расположенные где-то неподалеку. Но что ему было до людей! Перед ним открылись каменоломни, те самые таинственные недра, в которых волшебным, должно быть, способом добывались возлюбленные его монолиты. Вот они, каменные чудовищные стволы. Два из них лежали тут же на пристани, на бревенчатом широченном помосте, укрепленном на многочисленных сваях. Сваи были забиты в дно морское.

Дрожа от нетерпения, Базиль кинулся к монолитам. Там, в Петербурге, ему так и не удалось увидеть их близко, на ощупь. Но он понимал, что и здесь ему нужно быть хладнокровнее, нужно усвоить выдержку настоящего строителя, иначе он ничего не рассмотрит как следует. Сдерживая себя, он прошел рядом с колонной по всей длине ее. Оказалось тридцать шагов. Это был не совсем точный счет, потому что шагать приходилось не по ровному месту, а перешагивать через бревна, на которых лежали колонны (и по которым их перекатывали в свое время). Толщина монолита превышала рост Базиля с поднятой рукой и равнялась примерно одной сажени. Гранит был весьма грубо обтесан, но тем большее впечатление производил общий вид монолита: как будто не кропотливые человеческие руки трудились над ним, а мощные длани каких-то титанов рубили с плеча.