Это случилось в конце августа. Белые отбили захваченный красными город Александровск[431]. Много пленных, несколько поездов и в том числе подвижной лазарет с больными и сестрами. Пленных погнали в город. Красноармейцы все оказались насильственно мобилизованными и сейчас же пожелали сделаться «белыми» и, вступив в белую армию, стали добросовестно истреблять красных, как недавно истребляли белых. Расстреляли только подозрительных «по культурности», то есть сделали то же, что всегда делали красные. Судьба сестер была ужасна. Как у красных, так и у белых — сильно любили «своих» сестер и яростно ненавидели сестер вражеской стороны. И тем, и другим вражеские сестры казались ненавистной тварью. «Зверь из бездны» ненавидел в их лице любовь и милосердие, прикрывавшиеся символом «красного креста». Такие души, как Вероника, оказавшаяся в числе пленных сестер, были непонятны обеим сторонам… Быть может, если бы сестры попали под опеку более культурного человека, а не белого фанатика из прежней «черной сотни»[432], то все случилось бы иначе, и Вероника, счастливая своим долгим и тяжелым подвигом любви, попала бы в автомобиль какой-нибудь значительной «особы» и полетела бы на южный берег моря искать своего жениха, но случай решил иначе. Красивая гордая и смелая культурная девушка, так резко выделявшаяся среди других пленных сестер, привлекла особенное внимание и ненависть белого фанатика… «Те — по глупости, а эта… сволочь! Знала, куда и зачем пошла».

— Ну, красная сволочь, за мной!..

— Куда их ведешь?

— На осмотр.

— Вон эту хорошенькую просмотри! — посоветовал казак с Дона, ткнув пальцем на Веронику и подмигнул глазом.

— С этой — особый разговор…

Казаки и солдаты встречали «процессию» смехом и похабными шутками.

Путь до «контрразведки» был сплошным надругательством. С ними обращались, как с публичными женщинами. Надругатели получали к этому импульсы и находили оправдание своему издевательству еще в том, что одна из сестер, простая женщина, не смущаясь, огрызалась от нападающих тоже злыми циничными ругательствами, мало уступая мужчинам. Она была сиделкой, а попала тоже в число «сестер милосердия», у нее недавно белые убили любовника, и потому она была зла и мстительна на язык, жалилась, как змея. Вероника шла, потупя взоры, подавляя все протесты души и надеясь, что скоро все выяснится и кошмар исчезнет…

В тюрьме то же самое. Полутемный коридор, звон оружия и прогон сквозь строй надругательств и откровенного цинизма. Открыли дверь большой, похожей на подвал камеры, где уже было много женщин, и гуськом загоняли туда сестер… Стоявший в дверях страж, напоминавший рыжего медведя, пропуская Веронику, не сдержался и схватил сзади обеими руками под груди:

— Гы! — закричал он, комкая грудь Вероники.

Вероника наконец потеряла способность сдерживаться: отшатнулась и ударила по лицу «медведя». Тот захохотал, пихнул ее кулаком в спину и, захлопывая дверь, произнес:

— Вот ты как? Ну, погоди… сочтемся.

Что ж это такое? Куда она попала? Опять в «звериное царство»? Точно избитая, исхлестанная по лицу, лежала она в полутьме на наре, отвернувшись лицом к сырой, пахнущей плесенью стене и старалась прийти в себя от оскорблений, которые, казалось, прилипли к самому телу и грязнили его. Вечером, когда в камере появился свет, пришел и стал в растворенной двери полупьяный молоденький безусый прапорщик и стал переписывать арестованных сестер…

— А вон та, в черном?

Соседка толкнула в плечо Веронику.

— Вас спрашивают.

— Ты кто такая? Имя и фамилия?

— Потрудитесь говорить со мной вежливее…

— Ого! Ты, кажется, не сестра, а комиссарша? А? Ерусалимская дворянка?

— Ошибаетесь!

— Ну а бить по физиономии чинов армии у нас не разрешается. За это у нас по головке не гладят.

— Стратонов? Она тебя ударила?

— Энта самая. Я до нее чуть дотронулся, а она обернулась да как ахнет…

— Отведи ее в одиночную.

Вероника очутилась в распоряжении «медведя».

— Огонь там не зажигать, Ваше благородие?

— Ладно, и в темноте посидит…

— Ну, иди за мной! Живо!

— Потом ко мне ее в «дежурную», на допрос!

— Слушаюсь.

«Медведь» пошептался с прапорщиком и повел Веронику в одиночную…

— Вот видишь: в моих руках теперь. Что захочу, то с тобой и сделаю… — говорил он на ходу, оглядываясь на арестантку. Подошли к лестнице, и «медведь» приостановился: — Иди вперед. Недотрога. Эка беда — за титьки взял!.. Что ты, буржуйка, что ли?

На площадке Вероника остановилась, прислонилась к стене и схватилась за грудь. Темный ужас охватил ее душу, сжал ее сердце, и в голове помутилось. Поплыл пол под ногами, поползла стена — и она скатилась и простерлась навзничь, забилась в судорогах…

— Вот те раз! Вставай, вставай! Не прикидывайся…

«Медведь» наклонился, хлопнул Веронику по щеке, пощекотал под мышкой. Нет, не смеется, сволочь! Взаправду. Порченая, видно. Что с ней теперь делать? Буржуйка, красная буржуйка, значит: и по чулкам, и по штанам видать — видишь, какие узорчики на штанах-то. Ух, ты… ый!..

Внизу послышались торопливые шаги многочисленных ног, сопровождаемых характерным позвякиванием военных доспехов. «Медведь» отпрянул, прекратив свои исследования, и, отойдя в сторону, ждал. Три офицера, в их числе и полупьяный юнец.

— Что такое?

— Так что упала, Ваше благородие, и не встает… Дурнота с ней… Порченая.

— Она это? — тихо спросил один из офицеров юного прапорщика.

— Она, — шепнул тот, и все переглянулись.

— Что теперь, Ваше благородие, с ней делать будем?

Юнец что-то тихо произнес, и все сдержанно захихикали.

— Обморок. Прежде всего в таких случаях следует освободить дыхание.

Один из троих встал на колено и начал расстегивать на груди крючки и пуговицы.

— Перенесите ее куда-нибудь, господа! Что ж тут, на лестнице…

— Ко мне в «дежурную». Ну-ка, принимайте!

Подняли Веронику с пола и понесли. Красивая девушка с обнаженной грудью и загнутой юбкой, из-под которой свешивались изящные ноги в черных шелковых чулках, — во всех уже разбудили «вожделение». Пользовались ее обмороком и старались давать волю рукам и глазам. «Медведь» шел позади, грузно ступая своими тяжелыми башмаками по полу, и шептал, отирая пот с лица:

— Теперь с ней что хочешь делай…

Принесли в «дежурную» и положили на клеенчатый диван. Мысли у всех были одинаковые, скверные, но их было трое.

— Спрыснуть ее водой, господа?

— Погоди ты. Коньяку надо ей дать…

Спорили шепотом, жидовка или русская? Вмешался стоявший у двери «медведь»:

— Нет, я тоже думал, ан нет: крест есть!

Быстрые, спешные шаги за дверью спугнули «эротическое настроение».

Кто-то идет в «дежурную». Отошли в разные концы, юнец сел за стол к чернильнице, раскрыл какую-то огромную книгу. Растворилась дверь — вошел пожилой полковник, строго окинул орлиным взором комнату и спросил:

— Это что значит?

Показал перстом на диван. Молодые притихли, юнец встал во фронт и начал рапортовать.

— В таком случае надо доктора!

— Не решились ночью беспокоить… Простой обморок…

— Но каким образом она очутилась в дежурной, когда место арестованным не здесь, а внизу?

— Она проявила себя… Она нанесла унтер-офицеру Стратонову оскорбление действием по лицу…

— Так точно, Ваше благородие! Ударила.

— И я решил составить протокол… И вот по дороге в дежурную комнату она упала в обморочное состояние…

— А почему там, внизу, женщины подняли бунт?

— Не могу знать.

— Их обыскивали?

— Так точно. Вот здесь у меня все, что найдено…

Полковник подошел к столу, стал было рассматривать бумаги и вещи, но неожиданно обернулся к стоявшим в углу офицерам:

— А почему, господа офицеры, вы находитесь здесь?

— Мы зашли случайно.