Личность переводчика с такой же отчётливостью и силой отражается в его работе, как личность автора в оригинальном произведении. Каков перевод, таков и переводчик. А. М. Шадрин переводит так, как будто оп дал присягу нашей литературе быть предельно точным и рыцарски правдивым. И важно отметить, что вопреки тому, что он работает уже более сорока пяти лет, — это талант развивающийся: потому, что А. М. Шадрин ставит перед собой всё более трудные задачи. Его бесконечно терпеливый, самоотверженный труд, бесспорно, займёт своё место в истории нашей культуры.

1981

СЕРГЕЙ КОЛБАСЬЕВ

Меня познакомил с Сергеем Колбасьевым Тихонов. Это было весной 1920 года. Он сказал мне, что хочет познакомить меня с нормальным и одновременно немного сумасшедшим военным моряком, который пишет любопытные стихи и пытается писать хорошие рассказы. Колбасьев жил в Доме искусств — прибежище многих хороших и плохих писателей в годы гражданской войны. Когда мы пришли, он был занят серьёзным делом: жарил на керосинке лепёшки, с молниеносной быстротой смазывая сковородку восковой свечой. Лепешки были отвратительные, но мы их съели.

Тогда Колбасьев был поэтом, написал хорошую поэму «Открытое море», лаконичную, как морские сигналы, и рассказал нам столько невероятных историй, сколько у нас хватило пороху их выслушать. Он был красивым человеком. У него была необыкновенная биография. Писателя нельзя называть маринистом, потому что он пишет о море. Колбасьев писал о людях, переживших и не переживших непоправимый душевный перелом. он сам был одним из них, именно поэтому ему удалось написать о первых моряках советского флота. Морской корпус он окончил, когда уже началась гражданская война. Едва ли он сомневался в выборе, он сразу решил стать на сторону красных, — это–то и дало ему профессиональную возможность писать и о людях заблудившихся (как в рассказе «Центромурцы»), и о людях, сразу нашедших (как нашёл он) верную дорогу. Острота многих его рассказов сильна, потому что фактически никакого советского флота не было на Азовском море — его увели белые, оставив ледокол, пролежавший два года в воде, землечерпалки, баржи, сторожевики — словом, «корабли не корабли, а одна смехота, а времени вовсе нет, потому что противник владеет морем и нападает, когда захочет», — как говорит комиссар Дымов. Флотилию надо было построить, а для этого нужны были верные люди. Причем эти глубоко штатские люди должны были стать военными в самое кратчайшее время, несмотря на то что для этого у них не было ни опыта, ни знаний. Все это происходит на глазах мальчишки–партизана Васьки, прозванного «салажонком» — так и называется широко известная повесть. В ней решены по меньшей мере три задачи: 1. Показан быстрый рост сознания подростка, принимающего участие в морских боях;

2. Рассказано, с каким трудом, с каким смертельным риском строилась новая боеспособная флотилия; 3. Занимательно решён сюжет, который заключается в незримой борьбе подростка с тайным предателем. Врожденное нравственное чувство в соединении с зорким, отроческим зрением помогает подростку правильно разгадать поведение предателя, не вызывающего у взрослых, опытных людей никакого сомнения, подозрения.

В рассказах и повестях Сергея Колбасьева участвуют сквозные, проходящие через многие произведения герои. II характеры их складываются от рассказа к рассказу. Нелегко догадаться, в котором из них отражён автор. Любопытно, что он по–своему решает эту задачу, перед которой остановится задумавшийся читатель. Время от времени он сам совершенно неожиданно появляется на страницах повести или рассказа. Обычно это происходит, когда нужно убедить читателя, остановившегося перед новой неожиданностью. Более того: временами автор вмешивается в повествование, предлагая дельный совет герою, попавшему в затруднительное положение. Порой это вмешательство прикрывается формой внутреннего монолога — формой новой для молодой советской литературы. Эти дельные советы доказывают, что автор и впрямь был военным моряком, отлично знавшим своё дело. Так, в рассказе «Командир корабля» автор убедительно доказывает одному из героев, что он сам виноват в неудачной стрельбе по мишени.

Проза Колбасьева поражает тех, кто но опыту знает бытовую сторону гражданской войны. «Многие авторы наделяют судовых механиков сентиментальностью. Я но смею утверждать того же, однако механики действительно болео строевого состава склонны украшать свои каюты застеклёнными карточками, изображающими английских девушек». Или: «Этот ржавый жестяной чай был героическим вином гражданской войны. В нём было кипение молодой крови и высокая трезвость Октября. Ему я сложил бы оду, если бы посмел».

Проза Колбасьева лаконична. Характеры чем–то напоминают Джозефа Конрада, складываются не из размышлений, не из психологического подхода к героям, но прямым, конкретным рассказом об их действиях и их отношениях друг к другу. Фон, на котором мы видим их, воспроизведён с буквальной исторической точностью, причём эта точность относится не только к сюжетной стороне, нет. Она как бы заставляет читателя становиться зрителем перед продуманной до мелочей сценой. «От страниц повести («Салажонок») идёт шум моря, ветра, запах знойных морских ночей, приносящих благоухание прибрежных садов. Повесть пахнет порохом, солью, арбузами», — справедливо пишет Тихонов в предисловии к книге «Поворот все вдруг». Пожалуй, можно сказать, что уже в 24 года Колбасьев, как будущий писатель, был завален материалом воспоминаний, которые вопреки воле автора врывались в его прозу. Он начинал как поэт, и эта точность, характерная для командира миноносца (последняя должность Колбасьева на флоте), окрашивает немногие страницы его поэзии.

По когда решался вопрос, кем быть — поэтом или прозаиком, Сергей Адамович правильно выбрал прозу. По нужен был ещё и другой выбор. Он свободно говорил на пяти языках: английском, французском, немецком, шведском и фарси. После гражданской войны он едет переводчиком в Афганистан, потом назначается в торгпредство в Хельсинки. Шли годы, стал глубже жизненный опыт, обогатились и умножились впечатления. Но ничто не могло заслонить того факта, что он «военный моряк и свидетель необыкновенных событий». Он стал писать о них, не подозревая, что его проза станет первоосновой множества произведений, посвящённых участию флота в гражданской войне. Он ничего не написал ни о Финляндии, ни об Афганистане. К тому, что он знал, к тому, что пережил подростком в Морском корпусе, а потом командуя необычными кораблями, не опускавшими флага перед втрое превосходящим и хорошо вооружённым врагом, трудно было что–либо добавить.

Не ищите в книгах Колбасьева вымысла, дешёвой занимательности, искусно выдуманного сюжета. Оп так много видел и испытал,' что воображению в его целеустремлённой жизни просто не было места. Оборотной, бытовой, обыкновенной стороны боевого плавания было достаточно для него. В ней–то и решались нравственно–политические вопросы, неизбывные для тех, кто решил поставить на карту неведомое будущее, поставить на «жизнь впереди», которую предсказать было невозможно. Обманутое, даже в мелочах, доверие наказывалось сурово.

Сергей Колбасьев написал немного. Те, кто хорошо знал его, понимают, что не только для его героев, но и для него самого «всё было ещё впереди». Он написал бы ещё много увлекательных книг — для подростков и для взрослых читателей. Он сумел бы обойтись без «скупости», которая подчас сжимает в один абзац сложные психологические отношения. Он очень любий музыку, а ведь как раз музыкальности не слышится в его прозе. Может быть, он отказался бы в конце концов от воспоминаний гражданской войны и обратился бы к современности и в особенности к молодёжи, потому что всё, что он успел написать, «поучительно» в глубоком смысле этого слова, все построено на нравственной правоте, на мужестве, находчивости и чести.