В первый раз после смерти матери что-то могло отвлечь ее мысль от понесенной ею потери, и, так как Генрих был подле нее, она с любопытством расспрашивала его обо всем, что окружало их. Генрих отвечал на эти вопросы как человек, которому знакомы все подробности, и Цецилия продолжала его расспрашивать, может быть, не столько из любопытства, сколько для того, чтобы иметь удовольствие слышать его голос. Ей казалось, что она вступила в совершенно новую жизнь и что Генрих был ее проводником в это неизвестное ей существование; этот корабль, несший ее в другой край, в ее родной край, отрывал ее от прошедшего и плыл вместе с ней к будущему.

Переезд совершился счастливо. Небо, как мы сказали, было столь ясно, сколь может быть ясно осеннее английское небо, так что через два часа после отплытия из Дувра виднелись уже в тумане берега Франции, тогда как английский берег был еще совершенно ясно виден; но мало-помалу Англия начала сливаться с горизонтом, тогда как Франция все более и более обозначалась. Глаза Цецилии попеременно переходили от одного берега к другому; который из них будет для нее счастливее, где она будет несчастнее?

Около семи часов вечера подошли к Булони. На дворе давно уже стемнело. Маркиза вспомнила гостиницу Почты, хотя и забыла имя прежней содержательницы ее, трактирщицы; только улица, где стояла эта гостиница, называлась прежде Королевской, потом улицей Клуба Якобинцев, а теперь называлась улицей Народа.

Хотя море, во время переезда было спокойно, маркиза чувствовала ужасную усталость. Генрих проводил ее и Цецилию до отеля, а сам возвратился наблюдать за выгрузкой багажа.

Мать Цецилии двадцать раз рассказывала ей происшествия бурной ночи, в которую они бежали из Франции. Она двадцать раз слышала от баронессы имя доброй госпожи д'Амброн, которая с таким самоотвержением проводила их до самого берега, и, менее забывчивая, нежели ее бабушка, девушка вспомнила это имя.

И как только Цецилия вошла в свою комнату, тотчас же велела позвать к себе теперешнюю хозяйку гостиницы Почты, и, видя по летам ее, что это не может быть та же женщина, о которой мать так часто ей рассказывала, она спросила, знает ли она госпожу д'Амброн, которая содержала гостиницу Почты в 1792 году, и живет ли еще такая в Булони?

Теперешняя хозяйка также называлась госпожой д'Амброн и была невесткой первой; она вышла замуж за старшего ее сына, и свекровь ее отдала в их распоряжение гостиницу.

Впрочем, госпожа д'Амброн жила в соседнем доме и почти целый день проводила в прежнем своем обиталище.

Цецилия спросила: нельзя ли поговорить с ней? Ей отвечали, что ничего не было легче, и пошли уведомить, что путешественники спрашивают ее.

Между тем Генрих возвратился; вещи были в таможне, и нельзя было их получить ранее двенадцати часов другого дня; он пришел известить об этой остановке маркизу и Цецилию, которые сперва имели намерение отправиться далее на другой же день, а теперь решили ехать через два дня утром.

Этот отъезд был предметом важного спора между маркизой и ее внучкой. Сперва маркиза хотела ехать на почтовых; надо было покупать или нанять экипаж, и Цецилия, знавшая о незначительности капитала, остававшегося у маркизы, объяснила своей бабушке, как было бы дешевле ехать в дилижансе; хозяин гостиницы, заведовавший вместе с тем управлением конторы дилижансов, пришел к ней на помощь и объяснил маркизе, что если она возьмет целое отделение кареты для себя, внучки и своей горничной, то ей будет столь же спокойно, как в коляске или в берлине, и она поедет почти столь же скоро, как и на почтовых.

Наконец маркиза, к большому своему сожалению, принуждена была убедиться в справедливости этих доводов и согласилась взять отделение кареты.

Узнав об этих распоряжениях, Генрих тотчас взял место внутри дилижанса.

В эту минуту явилась госпожа д'Амброн, поспешившая, с обыкновенным ей радушием, исполнить желание путешественников.

Увидав эту достойную женщину, которая столько сделала для бедных беглецов — ее бабушки, матери и для нее самой, Цецилия уже хотела броситься к ней на шею, но знак маркизы удержал ее.

— Что вам угодно, сударыня? — спросила госпожа д'Амброн.

— Моя милая, — отвечала маркиза, — я — маркиза де ла Рош-Берто, а вот моя внучка, Цецилия де Марсильи.

Госпожа д'Амброн поклонилась, но легко было заметно, что ей вовсе незнакомы были имена, названные маркизой. Та заметила это.

— Разве вы не помните, моя милая, — сказала она, — что мы некогда ночевали у вас?

— Может быть, вы, сударыня, уже оказали мне эту честь когда-нибудь, но мне стыдно признаться, я не помню, когда и по какому случаю.

— Любезная госпожа д'Амброн, — сказала Цецилия, — вы, верно, вспомните нас, я в этом уверена. Помните ли двух бедных изгнанниц, которые приехали к вам раз вечером в сентябре 1792 года в маленькой тележке, переодетые крестьянками и провожаемые одним из своих фермеров, по имени Пьер?

— Да, да, разумеется, я их помню, — вскричала госпожа д'Амброн, — одна из этих дам несла даже на руках маленькую девочку лет трех или четырех, милую, прелестную…

— Постойте, любезная, постойте, — прервала Цецилия, улыбаясь, — потому что, если вы будете еще продолжать в таком тоне, я не посмею сказать вам, что эта маленькая девочка, эта милая, эта прелестная…

— Кто же?

— Кто же? Это я!

— Как, это вы, бедное дитя мое? — вскричала добрая хозяйка.

— Это что! — проворчала маркиза, оскорбленная подобной фамильярностью.

— О! Извините меня, — вскричала госпожа д'Амброн, сама поправляясь и даже не слыхав возгласа маркизы, извините меня, сударыня, но я видела вас, когда вы были так малы.

Цецилия подала ей руку.

— Но вас было трое? — спросила госпожа д'Амброн, осматриваясь и как бы ища баронессу.

— Увы! — тихо сказала Цецилия.

— Да, да, — продолжала госпожа д'Амброн, понимая очень хорошо, что значило это печальное восклицание девушки, — да, тяжелая вещь эмиграция, многих я провожала отсюда и не увижу их возвращения. Надо утешиться, сударыня, Бог знает, зачем Он нас испытывает, и вы знаете, Он посылает несчастья только Своим избранным.

— Перестанем говорить о таких вещах, — сказала маркиза, — я очень чувствительна, и мне тяжело вспоминать об этом.

— Простите меня, маркиза, — сказала добрая хозяйка, — но я хотела только показать барышне, что я помню пребывание их в моем отеле. Теперь, если маркизе угодно будет сказать мне причину, для которой она призвала меня…

— Это не я, милая моя, призвала вас сюда, а моя внучка. Цецилия, объясняйтесь же с нею.

— Итак, если вам, сударыня, угодно…

— Я вас просила прийти сюда, добрейшая госпожа д'Амброн, для того, во-первых, чтобы поблагодарить вас от всего сердца, потому что услуга, вами оказанная, может быть оплачена только вечной благодарностью; попросить вас, не дадите ли вы мне кого завтра утром, чтобы проводить меня на берег моря, к тому самому месту, с которого, скоро тому двенадцать лет, мы отправились в Англию; если только бабушка позволит мне совершить это путешествие, — продолжала Цецилия, обращаясь к маркизе.

— Конечно, — отвечала госпожа де ла Рош-Берто, — если, впрочем, госпожа д'Амброн даст тебе в проводники кого-нибудь, кому можно бы доверить тебя. Я предложила бы тебе взять Аспазию, но ты знаешь, я не могу обойтись без нее, особенно утром.

— Я пойду сама, маркиза, я пойду сама, — вскричала госпожа д'Амброн, — я очень буду рада служить вам проводником, сударыня, и так как Бог позволил мне быть с вами, когда вы уезжали, если вам, сударыня, угодно будет знать какие-нибудь подробности, уж, конечно, я лучше, нежели кто-нибудь, буду в состоянии удовлетворить ваше желание.

— А мне, маркиза, — сказал Генрих, с большим участием присутствовавший при этой сцене, — позволите ли вы мне идти вместе с вами?

— Я не вижу никакого к тому препятствия, Генрих, — отвечала маркиза, — и так как вы любите живописные воспоминания, ступайте, дети мои, ступайте. Госпожа д'Амброн, я вам препоручаю их, смотрите за ними.