В полдень отправился бродить по вымершим хуторам и близлежащим угодьям. Погода стояла ветреная и душная. Я стал замечать, что в абсолютном одиночестве, вдали от отряда, у меня вскоре появляется ощущение боязни. Читал письма, рассматривал фотографии в покинутых жилищах, подобные документам ушедшей культуры.
В замке остановились летчики, чтобы подготовить здесь квартиры для штаба. Они прибыли из Булони, как рассказал мне майор, с которым я разговорился. От него я услышал такие подробности, которые для старого знатока сражений военной техники показались просто поразительными. Большие препятствия прежних времен, такие как Сомма, Верден или Фландрия, настолько крепко запечатлелись в памяти, что укрепленные позиции и сегодня по инерции считаются непреодолимыми. А между тем, в извечном состязании огня и движения, огонь, похоже, снова оказался оттесненным, ведь быстрые соединения зачастую оперируют вдали от пехоты. Так случилось, что однажды мой майор оказался примерно на два дневных перехода впереди своей собственной пехоты, чтобы подготовить постой в каком-то замке. И, появившись, узнал от владелицы замка, которая, видимо, не знала немецкой формы, что комнаты-де уже подготовлены — правда, как затем оказалось, для английского штаба, который в тот же день предупреждал о своем прибытии. Эта история напоминает мне Семилетнюю войну.
Ночью тяжелые сны, как будто покинутые жилища заплетались некой тканью, поросшей буйной сновидческой флорой. Мне чудилось, будто я разглядел самую суть и каркас этой войны.
Следующий день отдыха в Ландифо. В первой половине дня построение по полной форме, затем прогулка до одинокой мызы. Индюк, куры, утки с отливающими металлом перьями и красными роговыми клювами на пустом дворе. В амбаре шерсть, овес, кукуруза и зерновой хлеб. В столовой на белой скатерти со всевозможными бокалами был накрыт торжественный обед на множество персон. Остатки кур и гусей уже подозрительной свежести еще лежали на блюдах, а среди опорожненных наполовину винных бутылок стояли такие же, полные оливкового масла и ветеринарных лекарств, видимо, принятых разгоряченными бражниками за ликеры.
Перво-наперво я набрал по курятникам яиц, а затем, словно опьяненный одиночеством, дал волю несдержанности. Так, я забрался на высокую водонапорную башню. На одной из входных площадок я разглядел большой красный огнетушитель, и, поскольку мне никогда не случалось видеть эти предметы в эксплуатации, я ударил им об пол и выпустил из него белую пенистую струю. Однако внезапно, в самый разгар этих занятий, на душе у меня стало отвратительно, и я вернулся обратно в городок. Там я приказал прибраться в жилых помещениях, а потом мы зарезали быка. И как раз, когда все уже было готово, поступил приказ выступать.
Совершив ночной переход, мы достигли Жерси, где застали лишь несколько жителей. Мы втроем разместились у одной пожилой дамы, которая встретила нас так, словно ждала от нас самого худшего.
Разговор с пожилой дамой, отмерившей уже седьмой десяток. Ее дети и внуки бежали, она даже не знает, куда. Она рассказала мне, что при нашем приближении возникла настоящая паника. Когда же в окрестностях Жерси завязался небольшой бой, ее дочь с детьми кинулась в автомобиль и помчалась отсюда, а пули уже свистели вокруг машины. Старушка захворала, как хворает растение, которому подрезали корни. Я утешил ее, как мог, и приказал ординарцам, ребятам весьма толковым, снять с нее бремя всякой работы, в том числе и связанной с приготовлением еды.
В покинутой церкви. Впрочем, aumônier[122] остался и продолжает звонить. В ризнице небольшой склад вина для причастия. Оказалось, что жаждущие души нашли его вполне соответствующим каноническому предписанию: «Vinum sacramentale debet esse de gemine vitis et non corruptum»[123], — ибо разбросанные по полу бутылки лежали пустыми.
Вечером у командира. Сидя там, я перелистывал многотомный труд, в котором воспроизводилась живопись Лувра, и при этом вспоминал состоявшийся семьдесят лет назад между Ницше и Буркхардтом разговор о судьбе этих коллекций.
Второй день отдыха в Жерси, за которым, может быть, последуют и другие. После операций, проведенных на севере, происходит, похоже, новая предварительная подготовка танковых войск для удара по Парижу. Наша дивизия тоже будет сопровождать его, однако при новых и неожиданных темпах, не думаю, что мы лицом к лицу столкнемся с вооруженным противником, если, конечно, продвижение вперед не застопорится в районе Марны. Прежде всего, мне кажется опасным, что не видно ни одного неприятельского самолета.
Я подолгу беседую с пожилой дамой, мадам Робо. Она говорит, что с той поры как мы появились в доме, она может, наконец, спать.
Прогулка верхом по полям и лугам, на которых в полном соку стояли некошеные растения — золотисто-желтые сложноцветные травы, маргаритки, своими звездочками щекочущие брюхо лошади, чистый, ярко-красный клевер, какой мне случалось видеть только на склонах сицилийских гор.
Во второй половине дня у полковника Кехлинга; кажется, наше пребывание здесь будет недолгим. Вечером снова ходил по оставленным домам; отворив дверь в одну комнату, я наткнулся на огромную черную собаку, которая пристально уставилась на меня горящими глазами. Я спешно прошел в соседнюю каморку и увидел там на диване желтого дога, а на полу — белого пинчера, который при виде меня яростно залаял. Похоже, здесь был клуб осиротевших собак.
Цветы в садах — бледно-фиолетовый ирис со щеточками желтой пыльцы на чашелистике, вызывающими эротические ассоциации. Наслаждение пчел и шмелей, облетающих их, должно быть, исключительное. Быть может, впрочем, что все наши теории о социальных животных искажены и то, что мы считаем работой, на самом деле является наслаждением. Затем последние плачущие сердца и пионы, а еще флокс, одурманивающий своим благоуханием в сумерках. В эти часы пробуждаются все его краски, и вокруг цветков начинают роиться насекомые. Флокс, огненный цветок, когда растет отдельно — непривлекателен, зато множество кустов выглядит роскошно — это и есть гегелевский переход в качество.
Утром опять верховая прогулка по красивым полям, еду на обсуждение свежеприобретенного опыта наступательного боя. Сейчас войска могут продвигаться так, как в 1918 нам и не снилось. Пикардия с ее мягкими склонами, деревеньками, лежащими в окружении фруктовых садов, пастбищами, по краям которых стоят высокие тополя, — о! сколько раз уже этот ландшафт восхищал меня. Здесь всеми фибрами души чувствуешь, что ты во Франции; поэтому всегда остаются с тобой долины и взгорья отечества.
Я ежедневно, больше ради практики, беседую подолгу с нашей хозяйкой, и при этом всегда нахожу чему научиться. Так, к примеру, пчелы, les abeilles, в просторечии называются также: les mouches.
Вечером ужин у командира. Во время десерта прибыл посыльный из полка с приказом в течение часа приготовиться к выступлению. Новое наступление, должно быть, началось сегодня утром; мы здесь ничего об этом не слышали. Я пишу эти строки, пока Рэм упаковывает вещи.
Переход до Тули, куда мы прибыли в четыре часа утра. Разместились в чьем-то большом имении: бойцы в доме на полу, лошади на лугу, повозки и кухни во дворе. Спал на кровати, положив под голову седельную сумку, в тесной, основательно обчищенной мародерами комнате: на стене остался один только женский портрет, фотография флоберовских времен, излучавшая мощную эротическую энергию. Перед тем как заснуть, я посветил карманным фонариком на туго стянутую корсетом очаровательницу и позавидовал нашим дедам. Им довелось срывать первые всходы распада.