Он погиб на русских позициях. Товарищи не смогли его оттуда вытащить. Он пошел один, ибо считал обстановку чрезвычайно опасной.

Париж, 29 декабря 1943

После полудня у Жуандо. Разговор о его новой книге, «Oncle Henri».[225] Потом о романе его сверстника, Ален-Фурнье,^{181} «Le Grand Meaulnes»,[226] появившемся в 1913 году, который я как раз в то время читал. Обмен сновидениями, в связи с чем Жуандо мне поведал, что ходил к врачу, так как на указательном пальце у него развилось болезненное воспаление. Доктор вскрыл палец во второй фаланге и там обнаружил красный узел, похожий на почку. Из нее расцвело что-то похожее на герань небывалой красоты, и Жуандо осторожно носил цветок на вытянутой руке.

Я опять увидел у него цыпленка, которого он растил, заменив ему наседку, — сажал с собой за стол, брал в постель. Цыпленок превратился в большого белого петуха с красным гребнем; петух давал себя гладить, обнимать и сажать на колени. Даже кукарекал, если его очень просили.

Ночью мне приснилось, что я стою в кирххорстском саду и вижу, как по улице с огромной скоростью проезжают маленькие грузовики. Они были нагружены железными блоками и кубами раскаленной добела стали; волны жара расходились от них. Водители мчались на полном ходу, чтобы жар относило назад, однако тщетно, — вот уже на них загорелась одежда, потом тело; слышались вопли, тут же пропадавшие, как и вой проносящихся мимо орудий.

На доске в конце сада пословица в идеограммах: «Кто на тигре едет, век с него не слезет». Впереди особый знак в виде нотного ключа: «Западная трансфигурация».

Париж, 31 декабря 1943

До полудня налеты на город. Я, как обычно, из «Мажестик» перебрался в комнату президента; мы используем эти перерывы для кофе и завтрака. Слышно было, как старательно работают орудия. Следом сотрясались здания: бомбовые удары опустошили все в зоне своего действия.

Вечером насчитали свыше двухсотпятидесяти мертвых. В одном убежище, в которое прямым попаданием угодил снаряд, погибло более двадцати рабочих. Я слышал, как одна женщина, среди тех, кто пытался сквозь развалины проникнуть в подвал, выкрикивала имя своего мужа. Тот, предусмотрительно отошедший от места катастрофы, откликнулся из толпы и стал пробираться к ней. В такие моменты объятия особенно сильны, как у воскресших, — со всей силой духа.

После полудня у д-ра Залманова, которого я застал в печали из-за смерти Мюнхаузена. Обсуждение ситуации. Залманов считал, что уже в ближайшие недели можно ожидать высадки англичан и американцев. «За» говорит многое, «против» же — следующее соображение: какую выгоду, особенно для Англии, даже в случае успеха, может принести данное предприятие? Чем дольше, чем основательнее Германия и Россия будут изматывать друг друга, тем скорее укрепится Англия. Она находится в положении банкира, извлекающего выгоду из суммы потерь. Ее вмешательство позволило бы, таким образом, заключить, что сила России намного больше, чем предполагают.

Залманов считал также, что России предстоит гегемония в Европе и что можно рассчитывать на изменение русского внутриполитического курса и ее тесный контакт с Германией. Большевизм — только первая фаза, во второй — начнется возрождение Православной Церкви. Носителем нового порядка станет крестьянин в сочетании с победоносным генералитетом. Складывать оружие никто не собирается. Необходимым следствием победы явится ведущая роль на Балканах и овладение Босфором.

В этой связи он обрисовал своеобразие русской колонизации: героем ее станет мелкий крестьянин, который с ломтем хлеба и связкой луковиц в кармане в стороне от мировой истории заполонит реки, нетронутые леса и холодные степи трех континентов. В этом, однако, скрывается огромная сила.

О возмещении военного ущерба. Оно может осуществиться только силами рабочих, как это и соответствует эпохе рабочего сословия. Однако здесь имеются ступени: от рабского труда через компенсации, обусловленные в договоре, до свободного сотрудничества всех сил, прежде враждовавших друг с другом. Так я представил это в своем воззвании; однако ненависть, непрерывно питающаяся силами низшего порядка, возможно и превратит подобные вещи в утопию. При этом я не забываю, что в новые миры, у порога которых стоим мы, люди, ведет и высшая стезя, — стезя духа. Тотчас же, подобно радуге, она восстанет из хаоса уничтожения.

Из всех соборов сохранится тот, чей купол сложен из сплетенных рук. Только в таком соборе чувствуешь себя в безопасности.

1944

Париж, 2 января 1944

В ушедшем 1943 году, начало которого я встретил на Кавказе, осуществились все самые худшие опасения. Однако конца войне, хотя многие и предсказывали его на осень, он не принес.

Новый год я начал с того, что, оставив за собой длинный шлейф, удалился от обычных обязанностей на двухдневную сиесту с разговорами, чтением, крепким кофе, вином и фруктами.

У Гёльдерлина мне снова попалось на глаза письмо к Беллармину^{182} с его ужасными откровениями о немцах. До чего же метко подмечено, что возвышенный человек живет в этой стране, как Одиссей, переодетый нищим и осмеянный в собственном дворце ничтожными узурпаторами. Не менее справедливо и следующее суждение: «Рабская психология возрастает, и вместе с нею огрубляются души».

Кроме того, закончил: Ален-Фурнье, «Le Grand Meaulnes». Это одна из сухих веток, с которыми романтизм перешел в XX век. Замечаешь, как от десятилетия к десятилетию все труднее без потерь транспортировать соки.

Запутанными ходами, сматывая шлейф, по закоулкам Латинского квартала и загадочным улочкам вокруг рю Муфтар назад в «Рафаэль», куда пробрался по черной лестнице.

Париж, 3 января 1944

Во время обеденного перерыва задумал посетить могилу Верлена, но нечаянно попал на кладбище Клиши вместо Батиньоля. Там, у одной из стен, наткнулся на могилу некоего Жюльена Абонданса, с 1850 по 1917 год блуждавшего по нашей звезде. Теперь я знаю, куда девался переизбыток.

Париж, 4 января 1944

С утра, как теперь почти регулярно, воздушная тревога; это время я использовал для того, чтобы рассмотреть алтарь со Страшным судом Иеронима Босха в книге Бальдаса, которая недавно вышла и которую мне подарил д-р Гёпель. Такие изображения — загадочные картинки ужаса, вспыхивающие все новыми жуткими деталями.

Босх отличается от других художников своим особенным видением, характер которого Бальдас называет пророческим. Пророчество заключается в том, что Босх видит подспудные силы, где эпохи отражают и обнаруживают себя, подобно сегодняшнему миру техники с его детальностью. Действительно, на этих панелях можно угадать формы авиабомб и подводных лодок, а на одной из них, кажется в «Саду наслаждений», можно разглядеть даже страшный маятник Э. А. По, один из великих символов ритмичности мира смерти. Босх — провидец вечности, как По — предвидец столетия. Насколько точен портрет голого человека, который, приводя в движение странные машины, вертится, подобно белке, в выложенном шипами колесе! А то, что среди чина блаженных попадаются эфиопы? Вот — истина; будь она выражена в словах, то привела бы художника на костер.

Днем у могилы Верлена на кладбище Батиньоль. На ней простое, сооруженное из камней надгробие, какие тысячами встречаются в парижских некрополях. Среди имен, выгравированных на нем, стояло и его ИМЯ:

Крест из голубых бумажных фиалок прикрывал эту надпись, но у подножия я обнаружил живой букет, с которого сорвал листик. Не у каждого поэта через пятьдесят лет на могиле находишь свежие цветы.