Париж, 12 апреля 1943

Чтение: «Carthage Punique»[123] Лепейра и Пеллегрена. Завоевание этого города богато штрихами, подобающими великому событию. После того как римляне проникли внутрь стен, на крыше самого высокого из храмов оборонялись те, кто решил драться до конца, — и среди них прежде всего Гасдрубал с семьей и другие знатные карфагеняне, а также девятьсот римских перебежчиков, не рассчитывавших на милость.

В ночь перед решающей схваткой Гасдрубал оставляет своих и, с оливковой ветвью в руке, отправляется на поиски Сципиона. Наутро Сципион приводит его к храму и выставляет на обозрение защитникам, дабы их обескуражить. Они же, извергнув на изменника бесконечные проклятия, поджигают здание и бросаются в огонь.

Во время поджога жена Гасдрубала в одном из внутренних покоев храма надевает на себя лучшие одежды; затем, взяв детей, в полном блеске подходит к ограде и сначала обращается к Сципиону. Она желает ему на всю оставшуюся жизнь счастья, — она на него не гневается, ибо он действовал согласно законам войны. Затем от имени города, а также от себя и своих детей она проклинает супруга и богов, навечно от них отрекаясь. После чего душит детей и швыряет их в огонь, а потом и сама низвергается в пламя.

В таких обстоятельствах люди приобретают зловещую меру; индивидуальные сосуды до краев наполняются символическим содержанием. В лице этой женщины в момент гибели сам Карфаген выступает на пылающую сцену, к приготовленному для последней жертвы алтарю. Она благословляет и проклинает с ужасающей, нахлынувшей на нее сакральной силой. Место, обстоятельства, человек — во всеоружии, и случайность отпадает. Древняя жертва Ваалу, сжигание детей, повторяется здесь в последний раз. Жертва свершается, дабы выстоял город; ее приносят затем, дабы город жил в веках. Пусть тогда вместе с плодами сгорает и корень; мать приносит в жертву самое себя.

Париж, 13 апреля 1943

«Carthage Punique». В те времена отношения между государствами были пластичнее, сила договора — прочнее. При знаменитом договоре между Ганнибалом и Филиппом Македонским присутствовали и боги обоих партнеров, в частности боги войны, представленные верховными жрецами.

После разрушения города место его проклиналось. В знак проклятия его посыпали солью. Соль, таким образом, служит здесь символом неплодородности. Обычно она считается символом духа; как во всяком символе, мы и в данном случае находим отрицательный и положительный полюс. Особенно это относится к цвету: желтый означает патрициев и плебеев, красный — господство и непокорность, синий — чудодейственное и ничтожное. Наверняка это разделение сопровождается различиями по чистоте, как замечает Гёте в своем учении о цвете, говоря о желтых тонах. Так, например, соль проклятия можно представить грубой и неочищенной, в противоположность соли аттической, которой за трапезой духа солят кушанья и тем самым надолго их сохраняют.

Кубин снова прислал мне из Цвикледта одно из своих иероглифических писаний, которое я хочу, когда будет побольше времени, расшифровать путем медитации. Грюнингер извещает о копиях последних писем оберлейтенанта Кроме из Сталинграда. По-видимому, на этих Потерянных постах происходит сильное обращение в христианство.

Париж, 14 апреля 1943

Визит художника Холи. Он передал мне привет от Жены Келлариса и сказал, что, несмотря на длительное заключение и тяжелую болезнь, тот не падает духом. Это вселяет надежду, что он еще увидит свет. Разговор напомнил мне тот страшный день, когда я приехал в Берлин и позвонил его защитнице, столь же мало надеясь найти понимание, как испить глоток воды в пустыне. Пока я стоял в телефонной будке, мне казалось, что Потсдамская площадь раскалена.

Вечером в «Комеди Франсэз» на премьере «Renaud et Armide»[124] Кокто. Убедился, что хорошо запомнил оба сильных места этой пьесы, привлекшие мое внимание во время ее чтения на рю Верней: волшебное пение Армиды и молитву Оливье. На примере такого таланта, как Кокто, видишь, как время набрасывает на него свои мучительные петли; в противоборстве с ними самоутверждается сущность. Магическое дарование растет и исчезает соответственно тем слоям, по которым оно движется. В самых непрочных оно становится пляской на канате, буффонадой.

Среди публики знакомые лица, видел также Шармиль.

Париж, 15 апреля 1943

До полудня разговор с Радемахером о военном положении. Он надеется на Келлариса и Тауроггена. Вечером у Залманова.

— Если бы немецкая интеллигенция так же хорошо знала русскую, как русская немецкую, войны бы не было.

Потом о массовых захоронениях в Катыни, где найдены тысячи польских офицеров, попавших в русский плен. Залманов считает, что все это делается ради пропаганды.

— Но как туда попали трупы?

— Видите ли, у трупов нынче билетов не спрашивают.

Разговор об Аксакове, Бердяеве и русском писателе по фамилии Розанов. Залманов достал мне его книгу.

Обратный путь через Буа; полумесяц освещал свежую траву. Несмотря на близость большого города — полная тишина. Это производило отчасти приятное, отчасти пугающее впечатление, как, например, вид сцены перед спектаклем, полным ужасов.

Париж, 16 апреля 1943

На рассвете многозначительный сон о Кньеболо, перевитый событиями в доме моего детства. В связи с чем его ждали, не помню. Шли разные приготовления, а я, чтобы с ним не встречаться, скрывался в дальних комнатах. Когда я вышел, его уже не было; обсуждали подробности визита и среди прочих ту, что отец его обнимал. Проснувшись, это обстоятельство я отметил особо, вспомнив об одном зловещем видении, о коем рассказывал Бенно Циглер.

В разговорах о жестокостях нынешнего времени часто возникает вопрос: откуда берутся все эти сатанинские силы, эти живодеры и убийцы, которых никто никогда не видел и даже представить себе не мог. Но, как показывает действительность, где-то они скрывались. Новшество заключается в их зримости, в том, что их выпустили на волю, а это позволяет им причинять вред людям. В таком попустительстве — наша общая вина: лишая себя связей, мы одновременно освобождаем от связей и то, что лежит под спудом. Нечего тогда и жаловаться, что зло поражает нас индивидуально.

Париж, 17 апреля 1943

После полудня в парке Багатель. Жара, царящая в эти дни, сгущает все цветущее в симфонию — несметное число тюльпанов пылало на газонах и на островках небольшого озера. В некоторых соцветиях — как, например, фиалково-синих и шелковисто-серых или же в легких, как перья, и в то же время тяжелых своей красотой гроздьях глициний, свисающих по стене, — флора, казалось, переливается через край, продолжаясь в садах из волшебных сказок.

Я всегда воспринимаю это как обольщение, как обещание вечных блаженств, как луч света, искрящийся из сокровищниц, чья дверь на миг приоткрылась. Мгновенное увядает, и все же это цветущее чудо хранит символы жизни, не увядающей никогда. Оттуда приходит восторг, пробуждающий ее цвет и запах; разноцветными искрами сыплются они в сердце.

Я снова увидел своего старого приятеля, золотого язя; его спинка вспыхивала в зеленой воде гротов, Он тихо здесь обитал, пока я странствовал по России.

Об извращениях: не является ли их источником взаимная неприязнь отца и матери? Тогда в странах и социальных слоях, где царит брак по расчету, они должны встречаться чаще. Точно так же они должны преобладать у рас с холодной кровью, а не наоборот, как принято думать. Через брак наследуется ненависть, отвращение к другому полу. Он — основа всего, остальное присовокупляется; природа предпочитает плоды любовных зачатий. Возможно, однако, что индивидуальное возмещается духовным, — гениальные натуры представляют собой зачастую поздние плоды, например Бодлер; вспомним также смешной способ, которым папаша Шенди^{133} заводит часы.