Л. Ефремов:

— Рассказывали мне друзья в Москве, в Государственном комитете по науке и технике, что однажды в Ставрополь приезжал М.А. Суслов для вручения городу ордена Октябрьской Революции. Ему была организована Горбачёвым пышная встреча, собирали даже оставшихся в живых участников партизанских отрядов, которыми в годы Великой Отечественной войны на Ставрополье руководил М.А. Суслов. Отыскали землянку, где он якобы скрывался со своим штабом. Говорят, что он даже прослезился, увидев некоторых своих соратников…

До сих пор я думаю, что всё это — дружба с Ю.В. Андроповым, Ф.Д. Кулаковым и особо почтительное отношение к М.А. Суслову — сыграло решающую роль в неожиданном для многих выдвижении М. Горбачёва на пост секретаря ЦК КПСС по сельскому хозяйству (в 1978 г.) и кандидата в члены Политбюро (в 1979 г.).

На Пленуме ЦК предложения об этом выносил сам Л.И. Брежнев. Последний не знал или плохо знал М. Горбачёва. На ставропольские курорты надолго он не приезжал. И, по-видимому, его предложения исходили из оценок, которые давали М. Горбачёву его друзья — Ю.В. Андропов, Ф.Д. Кулаков, М.А. Суслов, а также А.П. Кириленко. Что касается меня, то М. Горбачёва в секретари ЦК КПСС и в Политбюро я не избирал, моим мнением по этому вопросу никто не интересовался. Для меня, как и многих других людей, абсолютно неожиданным было предложение А.А. Громыко на Пленуме ЦК об избрании на высший партийный пост — Генерального секретаря ЦК КПСС — М. Горбачёва.

Не из зависти, а исходя из трезвой оценки недостаточного опыта партийной работы М. Горбачёва только в одном крайкоме КПСС, я подумал, что избрание его генсеком таит неизбежные трудности в работе, прежде всего для него самого. Он не имел опыта самостоятельной работы на производстве, в хозяйственной сфере. Как показал ход событий, его избрание таило серьёзные опасности и для партии, и для страны.

Он не опирался на старые, опытные и закалённые кадры, выдвинув идею, что «перестройка» требует новых деятелей, обладающих способностью к «новому мышлению» и новым подходам к работе. Придумав «новое мышление», он полагал, что на его основе можно решить все внутренние и внешние проблемы страны. Но это было ошибкой.

Ан. Громыко:

— Михаил Суслов в 1972 году был вторым после Брежнева лицом в руководстве. Его аскетическая, можно сказать, «иезуитская» внешность вселяла в людей настороженность и даже страх. Все помнили, как он обошёлся с Хрущёвым, заколотив первый гвоздь в крышку политического гроба «нашего Никиты Сергеевича». Благодарный Брежнев Суслову благоволил, хотя близок с ним не был.

Суслов, отправляясь на отдых, порой наведывался в Ставрополь. И однажды, во время очередного визита, как рассказывают, местное партийное руководство, в том числе и Горбачёв, пригласили и показали ему… музей жизни и деятельности Михаила Андреевича Суслова. Старец дал слабину, растрогался и отплатил Горбачёву добром.

Я несколько раз расспрашивал отца о Горбачёве. Его ответы были лаконичны. Из них я понял, что кандидатуру Горбачёва на должность в Политбюро предложил Брежнев. По поводу этого назначения он предварительно советовался с отцом, заметив, что «товарищи эту кандидатуру поддерживают». Практика опроса членов Политбюро по правительственной связи была в то время обычной и проводилась Брежневым по наиболее важным кадровым вопросам регулярно. Можно не сомневаться, что за Горбачёва перед ним лоббировал Суслов.

Е. Чазов:

— И партия, и народ спокойно восприняли потерю второго человека в партии — Суслова. Многие совершенно справедливо считали, что с его именем связан не только догматизм, процветавший в партии, но и консерватизм, пронизывавший не только жизнь общества, но и все сферы государственной деятельности. Если бы меня спросили, кого из литературных героев он напоминает мне по складу характера, принципам и человеческим качествам, то я бы, не задумываясь, ответил: персонажа из рассказа А.П. Чехова «Человек в футляре», учителя Беликова. Сходство даже не только в том, что Суслов долгое время ходил, как и Беликов, в калошах, любил длинные пальто старых моделей, а в основном принципе, которого всегда придерживался: «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда».

Первые встречи с Сусловым, его сухость, чёрствость, склонность к перестраховке и догматизм, которые сквозили во всех его высказываниях и делах, породили во мне трудно передаваемую словами антипатию. Она усугубилась, когда мне пришлось лечить его. В начале 70-х годов его доктор, А. Григорьев, пригласил меня и моего хорошего товарища, прекрасного врача, профессора В.Г. Попова на консультацию к Суслову. Он жаловался на то, что при ходьбе уже через 200–300 метров, особенно в холодную погоду, у него появляются боли в левой руке, иногда «где-то в горле», как он говорил. На ЭКГ были изменения, которые вместе с клинической картиной не оставляли сомнений, что в данном случае речь идёт об атеросклерозе сосудов сердца и коронарной недостаточности. Трудно сказать, в силу каких причин — то ли присущего ему скептицизма в отношении медицины, то ли из-за опасения, существовавшего в ту пору у многих руководителей, что больного и старого легче списать в пенсионеры, — но Суслов категорически отверг наш диагноз и отказался принимать лекарства. Переубедить его было невозможно. Он считал, что боли в руке у него возникают не в связи с болезнью сердца, а из-за «больных сухожилий руки». Затяжные приступы заканчивались мелкоочаговыми изменениями в сердце. Мы стали опасаться, что из-за упрямства мы его потеряем.

В эти годы я познакомился с очень интересным американским фармакологом и бизнесменом X. Бергером, фирма которого «Эгиклиз» начала производить новое средство для расширения сосудов сердца — нитронг. Препарат, который мы завезли в нашу страну, завоевал популярность и начал широко использоваться. Симпатичный, интеллигентный Бергер меньше всего производил впечатление напористого бизнесмена и по своим принципам и складу характера был ближе к нам, врачам. У нас с ним сложились дружеские отношения, и как-то, воспользовавшись ими, я попросил его изучить вопрос о возможности производства нитронга в виде мази. Сейчас на фармацевтическом рынке много таких препаратов. Тогда же это было ново. Через какой-то промежуток времени X. Бергер сообщил мне, что препарат, который мы просили, — нитронг-мазь — удалось получить. Ни Бергер, создавая мазь, ни врачи, которые её начали применять, не представляли, что моя просьба исходила из необходимости лечить Суслова. Мы решили обмануть его и, согласившись с его утверждением, что у него болит не сердце, а сухожилия и сустав руки, рекомендовать ему новую хорошую мазь, которую он должен втирать в больную руку.

Эффект превзошёл все ожидания. Боли в руке и за грудиной стали беспокоить Суслова значительно меньше. Довольный, он заявил нам: «Я же говорил, что болит не сердце, а рука. Стали применять мазь, и всё прошло». Меня так и подмывало рассказать правду о препарате упрямцу Суслову, но сдерживала необходимость ради его здоровья и будущего приспосабливаться к его характеру и принципам. А нитронг-мазь, с нашей лёгкой руки, заняла в то время определённое место в лечении больных с коронарной недостаточностью.

Суслов с новым препаратом чувствовал себя вполне удовлетворительно и умер не от болезни сердца, а из-за инсульта. Случилось это в больнице, куда он лёг на несколько дней для диспансеризации. Когда днём мы были у него, он чувствовал себя вполне удовлетворительно. Вечером у него внезапно возникло обширное кровоизлияние в мозг. Мы все, кто собрался у постели Суслова, понимали, что дни его сочтены, учитывая не только обширность поражения, но и область мозга, где произошло кровоизлияние. Так и оказалось. Через три дня Суслова не стало. Его смерть не могла не отразиться на жизни партии и страны. Суть даже не в том, что ушёл человек, олицетворявший старые, консервативные методы партийного руководства и верность партийной догме. Его уход из жизни остро поставил вопрос: кто придёт на его место, кто станет вторым человеком в партии, а значит, и в стране?