Николай Александрович ЗЕНЬКОВИЧ
МИХАИЛ ГОРБАЧЁВ: ЖИЗНЬ ДО КРЕМЛЯ
÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷÷
Глава 1
Семейные корни
По православному обычаю, после появления на свет, а это случилось 2 марта 1931 года, Мария Пантелеевна Горбачёва тайно крестила своего первенца Виктора, наречённого так при рождении, в церкви. Батюшка дал ему имя Михаил, вопреки тому, которым назвали его в семье. Об этом наш первый президент страны, теперь уже бывший, как-то рассказывал, причём почему-то чуть ли ни с огромным удовлетворением. По всей вероятности, мотивы такого удовлетворения в том, что имя Михаил происходит от библейского — «равный Богу», или «Божественный».
Ещё об имени. Дома, в семье, Раиса Максимовна называла его Миня. При посторонних — по имени-отчеству.
Будучи не у дел, Михаил Сергеевич часто обращается к истории своей семьи, микромир которой, её искания, испытания и потери он связывает с макромиром человеческой драмы «большой истории». Но это уже на пенсии. В годы же карьерного взлёта, заполняя на очередном витке служебного продвижения всевозможные анкеты, листки по учёту кадров, излагая автобиографию, Михаил Сергеевич о некоторых жизненных перипетиях близких предков предпочитал умалчивать.
Его предки — горстка украинских крестьян, — спасаясь от голода, основали в 1861 году поселение: три тысячи жителей Привольного были удалены от всех центров цивилизации. Так, Ставрополь, «префектура» этого края на Северном Кавказе, находится в 160 километрах от Привольного, ближайший вокзал — на расстоянии 50 километров. Что касается Москвы, то это был совсем другой мир: 1600 километров, 24 часа на поезде.
Дед генсека по матери: «Являясь врагом ВКП(б) и советской власти…»
«Дед мой, Пантелей Ефимович Гопкало, революцию принял безоговорочно, — вспоминал в 1995 году Михаил Сергеевич. — В тринадцать лет он остался без отца, старший среди пятерых. Типичная бедняцкая крестьянская семья. В Первую мировую войну воевал на Турецком фронте. Когда установилась Советская власть, получил землю. В семье так и звучало: «Землю нам дали Советы». Из бедняков стали середняками. В 20-е годы дед участвовал в создании в нашем селе ТОЗа — товарищества по совместной обработке земли. Работала в ТОЗе и бабушка Василиса Лукьяновна (её девичья фамилия Литовченко, её родословная своими корнями тоже уходила на Украину), и совсем ещё молодая тогда моя мать Мария Пантелеевна».
В 1928 году дед будущего генсека и президента вступил в ВКП(б), стал коммунистом. Он принял участие в организации местного колхоза «Хлебороб», был его первым председателем.
На совещаниях в ЦК говорливый генсек любил вспоминать эпизоды своего детства. Однажды на Политбюро, когда обсуждался его доклад, разговор коснулся коллективизации, и в моём блокноте появилась такая вот запись: «М.С.: Я спрашивал свою бабушку Василису Лукьяновну:
— Как там, бабушка, колхозы создавали? — Она очень любила меня, потому что единственный внук. Она говорит:
— Люди так говорили: вот чёрт те Гопило, что он затеял?
Я говорю:
— У нас с колхозами как шло?
— Да как, — говорит, — всю ночь твой дед гарнизует, гарнизует (организует. — Н.3.), а наутро все разбиглись…»
Подобных записей за время работы в ЦК КПСС в 1985–1991 годах сделано немало. Более десяти лет пролежали они в моём архиве. Теперь, как говорится, лягут в строку.
В 30-е годы дед Горбачёва возглавил колхоз «Красный Октябрь» в соседнем селе, в 20-ти километрах от Привольного. И пока внук не пошёл в школу, он в основном жил с дедом и бабушкой. Там для него вольница была полная.
— Любили они меня беззаветно, — вспоминал Михаил Сергеевич. — Чувствовал я себя у них главным. И сколько ни пытались оставить меня хоть на время у родителей, это не удалось ни разу. Доволен был не только я один, не меньше отец и мать, а в конечном счёте — и дед с бабушкой.
В детстве он ещё застал остатки быта, который был характерен для дореволюционной и доколхозной российской деревни. Саманные хаты, земляной пол, никаких кроватей — спали на полатях или на печи, прикрывшись тулупом или каким-нибудь тряпьём. На зиму, чтоб не замёрз, в хате помещали и телёнка. Весной, чтоб пораньше цыплят вывести, здесь же сажали наседку, а часто и гусынь.
— С нынешней точки зрения, бедность невероятная, — сокрушался Михаил Сергеевич. — А главное — тяжёлый, изнурительный труд. О каком «золотом веке» российской деревни говорят наши современные борцы за крестьянское счастье, я не понимаю. То ли эти люди вообще ничего не знают, то ли сознательно врут, то ли у них отшибло память.
В доме деда Пантелея Ефимовича он впервые увидел на грубо сколоченной книжной полке тоненькие брошюрки. Это были Маркс, Энгельс, Ленин, издававшиеся тогда отдельными выпусками. Стояли там и «Основы ленинизма» Сталина, статьи и речи Калинина. А в другом углу горницы — икона и лампада: бабушка была глубоко верующим человеком. Прямо под иконой на самодельном столике красовались портреты Ленина и Сталина. Это «мирное сосуществование» двух миров нисколько не смущало деда. Сам он верующим не был, но обладал завидной терпимостью. Авторитетом на селе пользовался колоссальным.
— Знаете, какая любимая шутка была у моего деда? — спрашивал, чтобы разрядить обстановку, Михаил Сергеевич. — «Главное для человека — свободная обувь, чтобы ноги не давило».
Первое потрясение, которое он пережил мальчишкой, — арест деда. Его увезли ночью. Бабушка Василиса переехала в Привольное к отцу и матери Михаила.
— Помню, как после ареста деда дом наш — как чумной — стали обходить стороной соседи, и только ночью, тайком, забегал кто-нибудь из близких. Даже соседские мальчишки избегали общения со мной. Теперь-то я понимаю, что нельзя винить людей: всякий, кто поддерживал связь или просто общался с семьёй «врага народа», тоже подлежал аресту. Меня всё это потрясло и сохранилось в памяти на всю жизнь.
Прошло много лет, но, по его словам, даже тогда, когда он был секретарём горкома, крайкома партии, членом ЦК и имел возможность взять следственное дело деда, не мог перешагнуть какой-то психологический барьер, чтобы затребовать его. Лишь после августовского путча попросил об этом Вадима Бакатина.
Всё началось с ареста председателя исполкома Молотовского района: его обвинили в том, что он якобы является руководителем «подпольной правотроцкистской контрреволюционной организации». Долго пытали, добивались, чтобы назвал участников организации, и он, не выдержав пыток, назвал 58 фамилий — весь руководящий состав района, в том числе и деда Миши, заведовавшего, по словам Михаила Сергеевича, в то время районным земельным отделом (по другим сведениям, Пантелей Ефимович возглавлял районное заготовительное управление):
Из протокола допроса Топкало Пантелея Ефимовича:
«— Вы арестованы как участник контрреволюционной правотроцкистской организации. Признаёте себя виновным в предъявленном вам обвинении?
— Не признаю себя виновным в этом. Никогда не состоял в контрреволюционной организации.
— Вы говорите неправду. Следствие располагает точными данными о том, что вы являетесь участником контрреволюционной правотроцкистской организации. Дайте правдивые показания по вопросу.
— Повторяю, что не был я участником контрреволюционной организации.
— Вы говорите ложь. Вас уличают ряд обвиняемых, проходящих по этому делу, в проводимой вами контрреволюционной деятельности. Следствие настаивает дать правдивые показания.
— Категорически отрицаю. Никакой контрреволюционной организации не знаю».
Из обвинительного заключения:
П.Е. Гопкало вменялось в вину: «а) срывал уборку урожая колосовых, в результате чего создал условия для осыпания зерна. В целях уничтожения колхозного скотопоголовья искусственно сокращал кормовую базу путём распашки сенокосных угодий, в результате колхозный скот довёл до истощения; б) тормозил развитие стахановского движения в колхозе, практикуя гонения против стахановцев…