«Поиск истины» продолжался и на семинарах, лекциях и даже на собраниях. Помню, с каким ликованием на факультетском комсомольском собрании «открыли» закон отрицания отрицания, гегелевский закон диалектики, «не признанный» в работах Сталина. Студенческие собрания того времени! — они уже сами по себе были предтечами «оттепели». Скорлупа косности, молчания и тотального страха стала давать трещину — во всяком случае в студенческих аудиториях. Афоризм Рене Декарта «Я мыслю, следовательно, я существую» — был нашим лозунгом.

Мы не обсуждали тогда проблем студенческого самоуправления. Но вопросы расселения в общежитии, поддержания порядка, организации досуга решались при самом активном участии самих студентов. Помню, как активно отстаивали права студенческой семьи! На университетской комсомольской конференции в сатирической газете был изображён ректор, наступивший сапогом на брачное свидетельство — ни больше ни меньше! Молодым людям некуда было приткнуться, а некоторые студенческие или аспирантские семьи уже имели детей. Нужен был свой угол. Извечная проблема. И сейчас она стоит. Но тогда была особенно острой.

Позднее, спустя годы, занимаясь научной и педагогической работой, читая лекции по философии, истории атеизма и религии, этике, я поняла, что система и методика нашего образования и в школе, и в институтах во многом закомплексована, догматизирована. И это, в частности, лишило меня в университете многих знаний из истории отечественной и мировой культуры. Мы зазубривали наизусть, скажем, выступление Сталина на XIX съезде партии, но весьма слабо изучали историю отечественной гуманитарной мысли. Соловьёв, Карамзин, Бердяев, Флоренский — только сейчас по-настоящему пришли к нам эти историки, философы, писатели. Слишком многое было схематичным, мёртвым. И это, конечно, лишило нас многих знаний. И ещё: лишило возможности настоящего знания иностранного языка. В университете мы учили немецкий и латынь. Но знание иностранного оказывалось потом практически невостребованным, ненужным. Я думаю, это общая беда моего поколения.

Никогда в жизни не завидовала, что на ком-то платье или украшения красивее, чем на мне. А вот людям, свободно владеющим иностранными языками, завидую по-настоящему. И до сих пор. Английский учила уже позже… Пыталась наверстать упущенное…

Выпускников МГУ распределяли по всей стране — сеять разумное, доброе, вечное. Иностранные языки изучались совсем в других вузах, выпускников которых готовили для работы за рубежом. Раиса Максимовна знала, куда поступала, зачем же обвинять всю систему образования? Понравился английский — переводись в языковый вуз.

А. Зиновьев (один из её бывших преподавателей, философ, многолетний советский писатель-эмигрант, в конце 90-х вернулся в Россию, подверг резкой критике итоги ельцинских реформ):

— Раиса была очень посредственной студенткой. Специализировалась она на кафедре так называемого научного коммунизма. Только самые глупые студенты специализировались в этой области. Кроме того, она была активисткой в комсомоле и в партии.

На Ленинских горах

Р.М. Горбачёва:

— В том же, 53-м году мы переехали в студенческое общежитие на Ленинских горах. Новый университетский ансамбль, строительство которого шло в 50-е и последующие годы, включал и учебные, административно-общественные помещения, и библиотеки, клубы, столовые, поликлинику, и современное, удивительно комфортабельное, как нам тогда казалось, общежитие студентов и аспирантов. Всё было необычно и здорово. Каждый имел теперь отдельную, пусть и крохотную, меблированную комнатку. Душ и туалет в блоке на два человека.

Переезд в новое здание университета совпал с годами завершения учебы в МГУ. Здесь пошёл уже другой этап нашей студенческой жизни. Теперь мы с Михаилом Сергеевичем всегда были вместе. Писали дипломные работы, готовились к сдаче государственных экзаменов. Много читали. Работали над «своим» немецким языком. Даже первоисточники с Михаилом Сергеевичем сами переводили. У меня была возможность вплотную наблюдать, как азартно, стремясь добраться до сути, до сердцевины, учился студент юридического факультета МГУ Горбачёв.

Серьёзно думали о будущем. Последние годы учёбы я много болела. Перенесённая на ногах ангина осложнилась ревматизмом. Врачи настоятельно советовали сменить климат. После окончания университета я была рекомендована в аспирантуру. Выдержала конкурс и поступила.

Первый роман

На первом курсе университета у Раисы случился роман с молодым человеком. Но через полгода они расстались. «Больше никогда не буду верить мужчинам, никому…» — зареклась она тогда.

Установить имя этого молодого человека пока не удалось ни одному её биографу. Если верить зарубежным источникам, это был сын генерала из Министерства обороны.

— У меня ведь до него (Горбачёва. — Н.3.) была первая любовь, — коснулась она запретной темы в одном из интервью в 1997 году. — Разочарование было такое, что я и сейчас вспоминать не хочу!

Сестра Людмила

Младшая сестра Раисы Максимовны закончила медицинский институт в Уфе. Врач-окулист. У неё взрослый сын, юрист, и внучка. Все живут в башкирской столице.

Для младшей сестры Раиса Максимовна выхлопотала в 1986 году квартиру в обкомовском доме. Большие комнаты, охраняемая стоянка, вместо консьержки — милиционер с кобурой. Младшая сестра удивительно похожа на старшую.

Людмила Максимовна Титаренко (Аюкасова), запись 1999 года:

— Внешнее сходство действительно сильное. Но по характеру мы полная противоположность друг другу. У Раи в крови стремление быть на виду. Она всегда была секретарём комсомольской организации, рано вступила в партию. Я же так и осталась беспартийной. Сестра участвовала во всех городских мероприятиях, а я их игнорировала. Она могла найти подход к любому человеку, я плохо схожусь с людьми. А ещё она была очень, даже слишком честолюбивая.

О своей первой встрече с Михаилом Сергеевичем, Л. Титаренко рассказала журналистке Ирине Бобровой так:

— Рая с Михаилом приехали в Башкирию, когда уже расписались. Мы обо всём узнали в последний момент. Я тогда только закончила 10-й класс. Родители его восприняли настороженно. А меня он сразу обаял. В первый день мы долго разговаривали, спать легли уже глубокой ночью. Утром, как всегда, мама проснулась очень рано, стала готовить еду, убираться. И тут из комнаты выходит Михаил Сергеевич и говорит: «Мама, чем вам помочь?» Кстати, он сразу наших родителей стал называть «мама» и «отец». Она тогда растерялась, не привыкла, чтобы мужчины ей помогали в домашнем хозяйстве. И так испуганно спрашивает: «А Рая где?» А он приставил палец к губам: «Тише-тише, Рая ещё спит». Этот случай сразу растопил мамино сердце. Так трогательно и заботливо относился он к сестре всю жизнь.

— Раиса Максимовна не предлагала вам переехать в Москву?

— Нет. Вот когда они жили в Ставрополе, всё время звала к себе. Но мой муж — башкир, он на уговоры не поддавался. Мы, конечно, часто друг к другу в гости ездили.

— Статус вашей сестры как-то влиял на вашу жизнь?

— Когда Горбачёв только стал президентом, все стали стремиться поближе познакомиться, звали постоянно в гости. Я сама никакими благами не пользовалась, хотя многие удивлялись, почему я до сих пор не в Москве, почему работаю в поликлинике. А мне нравилось, чем я занимаюсь. Для меня семья Горбачёвых — это одна семья, мы — другая.

Людмила тоже закончила школу с золотой медалью и поступила в Башкирский мединститут. Здесь она влюбилась. В Дамира Аюкасова, студента-«авиатора», который был среди сверстников незаурядной личностью, душой любой компании. Потом, в 60-е годы, он станет заслуженным изобретателем СССР. Кстати, электробритва «Агидель» с тремя лезвиями — его детище. В середине 80-х Дамир займёт пост начальника отдела по внедрению новой техники Уфимского приборостроительного объединения. А в сентябре 1999 года… погибнет нелепейшим образом.