— Обычная история. Если бы побеждал Квайр, на нас бы спустили бассотских олоров. Лагар берет верх — давай тарданских пиратов. А когда мы обескровим друг друга в этой дурацкой войне, Кеват нас одолеет.

— А кто ему мешает сразу напасть? Войска хватит.

— Не мне учить вас, биил Тубар, — сказал я, сражаясь с зевотой. — Что толку в численности, если кеватцы дерутся до первого поражения?

— Это ты прав. Какие из рабов воины? А вот, не больно ли ты много знаешь, в лесу сидючи, а?

— В такое время из лесу видней. К нам ведь отовсюду идут… даже из Кевата. Ремесленники. Поддались на обещания, ушли — а вышло, что сменили землянку на погреб: были вольными, стали рабами. Везде плохо, биил Тубар.

— Но, это ты по молодости! Сколько уж так было на моем веку: до того, вроде, худо, прямо руки опускаются. А время прошло — глядишь, опять люди по-доброму живут.

— Но вы-то рук никогда не опускали?

Он добродушно засмеялся.

— Вроде нет. Моим-то рукам работы всегда в достатке. То, вишь, пираты одолеют, а то и соседей пора пугнуть, чтоб не зарились. Вы вот нынче полезли. Некогда и старость потешить. А что про войну говоришь… может, я бы и послушал, коли б ваши не под Гардром стояли. Покуда хоть один чужой на лагарской земле, я мира не запрошу.

— А если вам предложат мир?

— Кто?

— Мы.

— Вон оно что! Выходит, не зря про весну обмолвился?

— Не зря.

— Бунт? — с отвращением спросил Тубар. — Не думал, что Калат до такого дойдёт!

— Значит, лучше пусть один дурак губит две страны?

— Тише ты, черт! Чтоб я таких слов про ставленника господня не слыхал!

— Ставленник господень? — процедил я сквозь зубы. — Первым в славной династии Киохов был разбойник, глава шайки, которая орудовала на Большом торговом пути. Совет купеческих старшин нанял его для охраны дороги от других мерзавцев, и он в этом так преуспел, что был выбран главой городского ополчения, когда калар Сартога напал на Квайр. Огс Киох разбил его войско, захватил замок и, убив калара в покоях его дочери, насильно взял её в жены, чтобы объявить себя каларом Сартога. А вернувшись в Квайр, воспользовался торжеством в свою честь, чтобы перебить Совет Благородных, правивший Квайром, и стать локихом. Воистину беспорочный ставленник господень! 130 лет правит Квайром династия Киохов, и за это время только двое из них взошли на трон законным путём. Тисулар I, который сразу отравил родного брата, и нынешний Господин Квайра — Ниер III, единственный сын человека, который не мог иметь детей.

— Ну и намолотил же! Слушать тошно!

— А глядеть, что делают с Квайром, не тошно? Десять лет Огил не думал о бунте — чего он достиг? Ремесла хиреют, торговля в упадке, народ обнищал. А теперь и война… Хватит! Надо спасать страну! Двести лет Квайр неплохо обходился без локихов, может, попробовать, как выйдет теперь?

— Да тише ты, сумасшедший, чего разорался! Ну и кипяток! Грех так говорить, парень. От бога власть, нельзя стране без владыки. Где нет господина — там разброд. Мигом все ваши калары передерутся!

— Что толку строить крыльцо раньше дома? — сказал я, остывая. — Это только мои мысли, биил Тубар, а как будет, не мне решать.

— И слава богу! Эк, напорол — слушать боязно! Ладно, ты не говорил — я не слыхал. Люблю храбрецов, давняя моя беда. Что все владыки из одного теста, а тесто то черт месил, я и сам знаю. Но без господина нельзя! Помни моё слово: с купчишками Господин Лагара говорить не станет. А что до другого прочего… Вояк ваших бил и бить буду, ежели не будет честный мир предложен, Лагар на него согласится.

— А Кеват?

Тубар подмигнул мне.

— Ежели время не упустите, так кеватского посланника к весне в Лагаре не будет.

— Не упустим. Храни вас бог, благородный тавел!

Так и не научился ориентироваться в лесу. Только к вечеру понял, что мы едем не в нашу избушку, а на хутор, где была основная база Баруфа. Легендарное место: как поведал Эргис, здесь когда-то жила злая колдунья, сгубившая уйму народу. Десять лет никто не смел подходит к дому, пока Баруф не набрёл на него. Говорили, что призрак колдуньи все ещё бродит вокруг и губит всякого, кто окажется слишком близко. Баруф почему-то не испугался. Он провёл в доме три ночи и расколдовал его, чем снискал почтенье крестьян целого края. Но дурная слава осталась — и это было неплохо.

Хутор встретил нас запахом дыма и дразнящим запахом мяса. Невидимые часовые птичьим криком известили о нашем приезде, и Баруф вышел нас встречать.

Что-то он был не в своей тарелке: к ужину не притронулся — сидел, зябко кутаясь в меховую одежду, а потом сразу увёл меня к себе в боковушку.

— Как съездили?

— Ничего, — ответил я равнодушно. — Замёрз, как собака.

— А тавел?

— Чудный дед. К весне собирается быть в Квайре.

Обычная наша игра: я должен его подразнить. Потребность в компенсации? Желание хоть как-то уравняться? Не знаю. Знаю только, что Баруфу эти стычки бывают иногда нужнее, чем мне. Но не теперь. Он лишь кивнул устало и тяжело уселся на постель. Вот тут-то только я заметил, что у него горит лицо и губы запеклись.

— Ты что, болен?

— Есть немного. Ничего, Тилам. Я уже принял риаг. Рассказывай.

— Черта с два! Ложись, а то рта не раскрою!

Он поглядел, увидел, что я не шучу, и забрался под одеяло.

— Может, отложим?

Баруф покачал головой, и я стал рассказывать уже не ломаясь. Я говорил, а он слушал, не отводя глаз и почти не мигая, и когда я закончил, он долго молчал, все глядел и глядел, словно чего-то ещё ожидал от меня.

— Ты что, недоволен?

— Почему? Это больше, чем я ожидал. Старику понравилось твоё нахальство.

Я решил смолчать. Поскорее разделся и юркнул под одеяло. Прошлую ночь я почти не спал: опять меня навестил старинный кошмар — взрыв установки Балса в Кига — проснулся в холодном поту и промаялся до утра. Думал, что сразу засну, но почему-то не спалось — может быть, меня просто тревожило больное дыхание Баруфа? Очень хотелось спросить, как он и что с ним такое — только ведь он не ответит. Глянет — и промолчит. Это он оч-чень умеет. И я спросил о другом:

— Баруф, а тебе не хочется хоть что-то о себе рассказать? Я ведь о тебе ничего не знаю.

— Тебя это задевает?

— Да. Нас здесь только двое. Если уж верить…

— Я верю, Тилам. Просто есть воспоминания… лучше бы их не трогать. Я родился в Аразе. В трущобах. Мне было одиннадцать лет, когда дядя меня забрал. — Он замолчал, долго молчал, а потом сказал глухо: — Нет. Не могу. Прости, Тилам. Когда дядя взял меня к себе… я сначала прятался на ночь… не верил, что добро можно делать просто так. А потом… Нет, до самого Сэдгара ничего интересного.

— А твои родители?

— Не знаю. Никогда не пытался о них узнать. Все равно не смог бы помочь. — Он опять молчал, и у него хрипело в груди. — Я устал, Тилам. Давай спать.

Я усмехнулся в темноте: заснёшь ты теперь!

И он заговорил:

— Наверное, ты не поймёшь. Араз — это как клеймо на душе. Кем бы я ни стал… оно во мне сидит. И когда я дерусь за будущее — это должно быть будущее без Араза. Понимаешь? Будущее, в котором не может быть меня.

— А меня?

— Тебя это тревожит?

— Ещё как! Представь: началась заварушка, в ней прикончили одного из Бэрсаров. Я ведь даже не знаю, который из местных Бэрсаров приходится мне предком. Результат: известный тебе Тилам Бэрсар не появится на свет, не наделает глупостей и не изобретёт машину времени. Как тебе такой вариант?

— Никак. Я уверен, что исторические процессы, если они уже начались, необратимы. Здесь мы с тобой принадлежим только Квайру.

— А я вот не уверен. Ладно, проверим «парадокс дедушки».

— Что?

— А, старая шутка. Суть в том, что некто отправляется в прошлое и убивает своего дедушку накануне свадьбы.

— А потом?

— Проверю на своей шкуре.

— Мне нравится твой оптимизм.

— Знаешь, Баруф, я очень пугаюсь, когда ты начинаешь меня хвалить. Что у тебя на уме?