— Хочу, — тихо ответила она и почувствовала, как щеки зажгло предательским румянцем.
Поначалу он действительно пытался что-то ей объяснить. Потом махнул рукой, и экзамены она сдавала только благодаря жестокой зубрежке и им собственноручно написанным шпаргалкам. Да и забыли они о формулах очень быстро. Простая химия сменилась химией чувств. Трепетными танцами пальцев, поцелуями до дрожи, ощущением мира — огромного спального мешка, призванного укрыть от всех бед.
Странный парадокс: прошлое, разворачивающееся перед глазами золотой кинолентой, уводило вдаль. Вперед. В будущее.
Впервые с тех пор, как потеряла мужа, она вновь видела юношу и девушку, шедших бесконечными улицами рука об руку, бок о бок, дышащих одним воздухом. Вспоминала — и глаза оставались сухими. И сердце не сворачивалось в тугой болезненный жгут, а стон не сдавливал горло. Самое главное в ее жизни — то, что он был в ней! Не так уж мало оказалось подарено обоим: — он для нее, и она — для него. И теперь, понимая это всем сердцем, она училась радоваться тому, что было, и тому, что будет. Кинолента памяти, оплетая, не сковывала движение, но поддерживала, не ранила более, но давала запас сил. Татьяна Викторовна никогда не была религиозна. Даже понятие «Бог» не определила для себя. Ощущала наитием души, а не крепостью веры, что есть нечто в общем храме мироздания, что не поддается описанию, анализу, перед чем ratio бессмысленно и даже вредно. Космос был ближе и понятней этого нечто, но он был не тем, кто подарил ей годы жизни рядом с любимым, и кому она могла бы быть благодарна за это.
Внутри хрупкой скорлупы станции, лежащей в пригоршне Звездного зверя, имя которому Вечность, Татьяна шептала неизвестно кому: «Спасибо!». И, подхваченное золотой лентой, слово разносилось по неведомым просторам Вселенной.
Ночью, словно теплая рука толкнула в сердце. Постучалась.
Татьяне снился странный сон: пронизанный блеклым желтым светом фонарей, напитанный ранними осенними сумерками. Будто гуляет она в одиночестве долгими дачными дорожками. Любуется домиками, украшенными хозяевами на разнообразный манер, улыбается покосившимся заборам старых дач, словно добрым знакомым, запрокинув голову, дивится новомодным хоромам, окруженным коваными решетками. На душе тихо. Не сквозят сомнения, мысли не путаются, текут вяло, ровно, словно речка-журчунья, которую она переходит по легкому мостику. Гладит перила, смотрит вниз — в коричневую блестящую воду, несущую яркие листья, палки, мусор, подмигивающую огоньками склонившихся в поклоне фонарей. Постояв над водой, не задерживается. Впереди подъем — не крутой, но долгий. Горка кажется залитой светом. Листья ясеней желтеют в призрачном свете так ярко, что глазам больно. Она, наконец, добирается до верха. Перед ней пустая аллея. Не освещены дома по обеим сторонам, заборы увиты сухими зарослями девичьего винограда и кучными кустами жасмина. Фонари остались внизу. Здесь темновато, лишь далеко впереди стоит одинокий столб, на котором неверно горит лампа, похожая на ртутную каплю. В круге света под ней — закутанная в темное фигура…
Теплое прикосновение не враждебно. Оно призвано разбудить, а не напугать…
Открывшая глаза Татьяна долго не могла понять, где находится. Так реален был свежий загородный воздух, сырость у берегов, ветерок, ласкающий щеки, запах только начавших преть листьев, наступающих холодов.
Она села, едва не наступив на спящего на коврике у кровати Бима. Коврик был любимый, связанный когда-то в незапамятные времена мамой крючком из разных тряпок. Одна из немногих вещей, перекочевавших через Вселенную, чтобы оказаться вместе с Татьяной Викторовной в Лазарете на перекрестке миров сектора Див. Бим сонно поднял голову, вяло повилял хвостом. И отвалился обратно.
Лягушата «спали» в дальнем углу, устроив кучу малу, из которой торчали то тут то там длинные худые лапки и лупатые головы.
Шуня, приобретший странную привычку залезать на ночь под ее подушку, вовсе не выказывал признаков жизни. За прошедшее время она так и не поняла — нуждался ли розовый тамп во сне, или ему просто нравилось замкнутое и душное пространство?
Чтобы не побеспокоить настоящую и виртуальную «живность», Татьяна тихо оделась и вышла в коридор. Огни были притушены. Э включал частичный слип-режим на станции тогда, когда Татьяна засыпала — уменьшал внутреннее освещение, отключал некоторые приборы. Снаружи станция всегда была ярко освещена — маяк в пустоте, луч света в темном царстве, место, где врачуют печали и хвори.
Засунув руки в карманы, она медленно шла по круговому коридору. За прозрачными дверями промелькнул медицинский сектор. Икринка тоже спала, опалово фосфоресцировала в полумраке, оплетшие ее кабели-вены едва заметно пульсировали. Лабораторный сектор отключился. Внутри было темно, лишь голубели сложносочлененные переплетения странных механизмов, реторт и емкостей. Татьяна давно собиралась разобраться там. В Хранилище, являющемся составляющей частью Лаборатории, в криогенных камерах находились лекарства и химические составляющие для синтеза любого вещества, знакомого Э. Последний раз крупная партия лекарственных веществ с М-63 была заказана еще Лу-Таном и с тех пор Татьяна не проводила инвентаризацию. Она, конечно, знала, что Э выбраковывает и уничтожает препараты с истекшим «сроком годности», но предпочитала следить за всем сама.
«На днях, — решила она. — Я буду не я, а в холодильниках разберусь!».
Двери смотровой были приоткрыты. Оттуда струился в полутемный коридор призрачный жидкий свет далеких светил. Татьяна не удержалась, остановилась на пороге, привалившись плечом к косяку. Запрокинув голову, смотрела на звезды, ощущая и печаль и радость, одновременно сжавшие сердце.
Странно — на перенаселенной Земле она потеряла все и осталась в одиночестве, а в пустом и холодном космосе неожиданно обрела Учителя и начала обзаводиться друзьями!
Земля стала чужой. Не звали прозрачные озера с туманом, зависшим над водной гладью цвета черного жемчуга, с березками по берегам такими тонкими, что казалось достаточно одного дуновения ветра, чтобы их сломать. Не тосковали по ней птичий щебет в лесах и крики ласточек в небесной выси. Не звал обратно суровый мегаполис душ, грозившийся вскоре поглотить и озера и леса. И она не стремилась обратно и — иногда — удивлялась сама себе. Возможно, когда-нибудь, она вернется туда. Ненадолго. Вот только — зачем?
Помотав головой, словно отгоняя наваждение, Татьяна двинулась дальше. Знакомые двери были все ближе. И вот, она стоит перед ними и привычно — уже привычно! — гладит ладонью теплый материал.
«Почему вы так боитесь смерти, Танни? — спросил однажды Лу-Тан. — Потому, что она неизбежна? Неизвестна? Неожиданна?».
«Не знаю, — ответила тогда она. — Я просто боюсь терять…».
Она потеряла и его — сизоусого ворчливого друга, старого эскулапа, лукавого учителя. Татьяна поморщилась, словно заболела голова, и, сжав губы, решительно толкнула створку. Физический посыл был верно понят. Э открыл двери и включил в покоях Лу-Тана свет, такой же приглушенный, как и везде на станции.
Татьяна Викторовна шагнула внутрь.
Помещение было пустым и стерильным. Лишь неуловимо, то ли запахом воды, то ли сквозняком, а может быть, тенью, шептало в нем ощущение незримого присутствия владельца. Словно где-то под толщей воды он мирно спал сейчас, вздымая крутые бока и видя сны о прекрасном, полном лазорево-синей воды Крелосе.
Невольно Татьяна сжала рукой горло, удерживая плач, свернувший судорогой голосовые связки.
Искрящаяся вода Лу-Танова бассейна казалась озером, полным золотых монет. Гладкая поверхность не шевелилась, не морщилась волнами. И внезапно Татьяна поняла, что больше всего на свете хочет оказаться там — в прохладе и густой тишине. Так она станет хоть чуточку ближе к тому, по кому так отчаянно скучала и кого так горько оплакивала.
Она скинула комбинезон и, разбежавшись, с головой нырнула в бассейн. Объятия гладких рук были мягки и дружественны, от поглаживаний водных пальцев комок в горле растаял, слезы растворились, словно их и не было, тело наполнилось силой, а душа — покоем. Как же она жила без такого удовольствия? И прав был Лу-Тан! Тысячу раз прав. Он, как никто, знал ее. Знал, что когда-нибудь она придет сюда, чтобы погрузиться в его воду, смыть тревоги и печали, думать о нем с восхищением и благодарностью, а не с сожалением и печалью!