— Как хотите,— сказал Вальков.— Мы все равно скоро уезжать собираемся.

«Когда?»— чуть не вырвалось у Ольги. Но она тут же поймала себя на мысли, что это неосторожно, и лишь поблагодарила «интенданта».

Переселение «раненого» много времени не заняло. Два красноармейца перенесли его на носилках и стали укладывать на заранее подготовленную кровать. Но тут случилось непредвиденное.

Марфа Степановна с гневом и обидой посмотрела на Ольгу, а затем на красноармейцев и выпалила:

— Вы что же это, голубчики, раненого командира на твердую постель-то ложите? Я что же, аль барыня какая, что буду спать на мягкой постели, а раненый на твердой лежанке? Кладите его на мою постель!

— Нельзя ему на мягком лежать, понимаете, тетя Марфа, нельзя,— убеждала ее Ольга.— Рана у него на груди, поэтому ему надо лежать на ровном, чтобы постель не прогибалась. В таком положении он быстрее начнет поправляться, и рана затянется. Если вы уж так настаиваете,— продолжала она для убедительности,— то как только он начнет поправляться, тогда и перенесем его.

Марфа согласилась:

— Тогда другое дело. Я ведь в этом, девонька, не очень разбираюсь. Но хотя бы подушку положите мою большую.

Все это, не вмешиваясь, наблюдал стоя в дверном проеме старшина. Остальные после завтрака ушли, пообещав к ужину вернуться.

Через некоторое время к дому, через окно в комнату красноармейцы подтянули провода, укрепленные на высоких деревянных шестах. На стол пристроили большой зеленый ящик — полевой телефон — и подключили его. Один из пожилых красноармейцев-телефонистов покрутил ручку телефона и, назвавшись «первым», сказал кому-то в трубку:

— Телефон комбату установлен, но включай только по крайней надобности, не беспокой по пустякам,— и положил трубку.

— Товарищ комбат, телефон установлен. Разрешите идти?

— Иди, иди, спасибо тебе. Да передай младшему лейтенанту Бодыкову: занятия и тренировки не прекращать, продолжать, как мною утверждено.

— Есть, товарищ комбат, все передам. До свидания! Желаем выздоравливать.

В день переселения в квартиру «раненого комбата» Вальков и один из его сообщников вернулись домой не к вечеру, как обещали, а поздно ночью. Наспех поужинали и, сославшись на усталость, отправились спать. Хозяйка, пожелав им спокойной ночи, вышла. Но за стеной не спали, оттуда доносился невнятный гул приглушенного говора. К сожалению, толстая перегородка не позволяла расслышать Коробову, о чем там шла речь.

А речь шла об очень важном. «Интендант» сообщил, что в ближайшие дни они отсюда должны перебраться ближе к «делу».

— Скоро начнется,— сказал он,— поэтому мы должны перебазироваться к линии фронта. На наших точках все для действий готово, будет о чем доложить. На днях к нам прибудет помощь — 3юйд-113. Если без меня кто сюда явится с этим паролем — принять. Все подсчитали, что здесь размещено?— обратился он к старшине.

— Все точно.

«Старшина» Ситько, мрачноватый неразговорчивый украинец из западников, был наделен особыми полномочиями. И Вальков это понял с самого начала. Еще в первый день, когда тот сказал:

— Регистрировать группу в комендатуру пойду я. Прошу, Панове, ваши удостоверения.

— Почему ты?— возмутился Вальков.— Я старший по званию.

— То так,— согласился старшина.— По званию вы, а в комендатуру пойду я.

Интендант резко протянул свое удостоверение. Он понял, что Вильке включил этого Ситько в группу соглядатаем при нем, Валькове. Но внешне субординация была вполне уставная: командовал техник-интендант первого ранга. Без посторонних старшина, как и двое остальных, величали его шефом.

— Я поручал уточнить, как охраняются зачехленные машины? Уточнили?— повторил свой вопрос Вальков,

— Да, шеф. Охраняются они одним, а с наступлением темноты и до рассвета двумя часовыми. К себе никого близко не подпускают. Вчера я пытался заговорить с часовым, но он винтовку наперевес — и весь разговор.

— Опять инородец стоял?

— Так, шеф, южанин какой-то.

— Вредный народ. Встречался я с ними в прошлые времена. Дикий, горячий, упрямый. Пока лично не прикажешь, никого другого слушать не будет. Нам надо,— продолжал Вальков,— уточнить, не подтягивают ли они сюда адские пушки. На сей счет мною получено особое задание... Но, кроме Ново-Дмитриевской, в других местах вроде их не видно, а? Во всяком случае, будем уходить — эти целыми не оставим. Сколько эшелонов прошло сегодня в сторону моря? — продолжал спрашивать «интендант» одного из подручных.

— Насчитал двенадцать, все с орудиями на платформах и пехотой в вагонах. Вагоны открытые, на разъездах не останавливаются.

— Эшелоны с горючим сегодня не шли?

— Нет, шеф.

— А как здесь? Ничего нового нет?

— Здесь все спокойно. Раненый лежит, спит, читает. Солдатка через каждые три часа делает ему уколы — уже всю хату провоняла лекарствами... Да, поставили в комнату телефон, но звонят очень редко. В поведении хозяйки тоже ничего подозрительного не заметил, баба как баба.

— Сам вижу, что баба, да уж больно проворная. Небось ударница, активистка. Смотри в оба! Проворонишь что — голову сверну! Ну спать,— закончил интендант,— завтра пойдем в четвертый квадрат, там надо за сено рассчитаться.

А в штабе Васина не спали. Майора беспокоила эта история с сеном. Михайлов показал ему несколько рапортов армейских интендантов. Они докладывали, что какая-то группа техника-интенданта первого ранга, прибывшая из глубокого тыла, мотается по тылам нашей армии и скупает в колхозах сено и зерно. А они — интенданты формирующейся здесь армии — вынуждены в связи с этим мыкаться за заготовками в отдаленные районы, за тридевять земель. Докладывавшие просили командование принять меры и положительно разрешить этот вопрос. Тем более, что эти заготовители и другим мешают, и сами, закупив фураж, почему-то его не вывозят.

— Вот черт,— досадовал Васин.— Чего доброго, еще распри между ними начнутся, еще спугнут стервятников. А тут дело нескольких дней — выйти на точки, где у Посла созданы группы.

Майор Васин приказал Михайлову немедленно подготовить ответ за подписью командования, в котором потребовать от доносивших, чтобы они группе Валькова никаких препятствий не чинили и в их районе до особого указания заготовками не занимались.

„Сухопутный“ моряк

В комнате сидели трое: обер-лейтенант Шубин, его сын Алексей и Генрих Вильке. Говорили о предстоящей переброске Шубина-младшего через линию фронта, в тыл Красной Армии.

— Вам, молодой человек, не надо беспокоиться,— настойчиво внушал ему Вильке.— Русские на полуострове долго не задержатся. Наши «эдельвейсы» вот-вот будут на той стороне Кавказского хребта. Вы должны помогать великой Германии осуществить ее цели, как это много лет делает ваш отец, офицер рейха. Сначала вы пойдете туда, где родились и жили ваши родители. Туда, где сейчас живет мать. Вы идешь искаль мамка! — Гут легенд!— Вильке сказал это по-русски и удовлетворенно щелкнул пальцами.

— Вы морской командир,— продолжал он инструктаж, опять прибегнув к помощи Шубина-старшего,— оказались по обстоятельствам службы в родных краях. Там живет ваша мать, с которой вы многие годы не встречались, не помните ее с рождения и идете ее навестить.

— Повторяю: вы идете выполнять приказ командования флота и хотите попутно навестить мать. А вместе с тем, как мы говорили вчера, вы по паролю установите там нашего человека и выполните порученное задание. Назад возвращаться не потребуется. Вы будете ожидать нашего прихода там. Это будет вам первый экзамен. А дальше вас ждет море, юг, обеспеченная жизнь...

Шубин-старший, механически переводя слова шефа, наблюдал за сыном. Про себя думал: «Экзамен... легко сказать. Вот удастся ли его выдержать, этот экзамен? Не многих ожидает радужная перспектива, которую так живописует Генрих».

Алексей заметно нервничал, что не укрылось от взора Шубина-старшего.

— Я все понимаю, господин Вильке, переведи, отец. Все понимаю. Но я никогда не был в тех краях, совсем не помню мать. Может, ее там уже и нет совсем. А вдруг она со всеми эвакуировалась на восток? Что тогда?