— Мы это тоже предусмотрели. Тогда вы пойдете по другому маршруту. Разыщите человека по фамилии Витвицкий, инженера-дорожника. Вот адрес. Он поляк, давно живет в России, перед ним таиться не надо. У него остановитесь, найдете человека, о котором я говорил, и будете выполнять задание. Все ясно?

— Здесь-то ясно. А вот когда в руки энкаведэ попадешь, то вся ясность пропадет. Я вам рассказывал, как побывал в их лагерях.

Немец понял конец фразы и без перевода, пренебрежительно махнул рукой:

— А-а! То был пустяк! Маленький воришка, который не умел, как это говорят русские, спрятать конец в воду. Ну ладно,— начал раздражаться Вильке.— На самый крайний случай: вы — дезертир. Вчерашняя легенда. Не забыли? Вас будут судить. Может представиться удобный случай — попытайтесь бежать; дезертиров они не очень охраняют. А если осудят, так теперь они за это не в тюрьме держат, а отправляют на фронт, чтобы там осужденный искупил свой проступок. А это как раз то, что вам и надо. При удобной ситуации, особенно когда русские начнут отступать, перейдете фронт и возвратитесь к нам. Конечно, тогда вы задание не выполните и экзамен не выдержите. Но, повторяю, это на самый крайний, последний случай. Ясно, господин Шубин?

— Все ясно...

Такой разговор состоялся три дня назад. А сегодня Шубин-старший и Ятаров с наступлением темноты простились с ним на берегу пролива. За линию фронта пошел еще один агент абвера — 3юйд-113.

Старший лейтенант Карнов — начальник войскового поста — вот уже третий час настойчиво допытывался у сидящего перед ним молодого человека во флотской форме, кто он и с какой целью появился в прифронтовой полосе.

Допрашиваемый, назвавшийся Нилиным Алексеем Андреевичем, утверждал, что в этом районе он проездом, а в прифронтовую полосу следует с поручением своего командования: разыскать энскую морскую бригаду и отобрать из ее состава специалистов, служивших во флоте до списания на берег. В подтверждение допрашиваемый ссылался на изъятые у него при задержании командировочное предписание и приложенное к нему письменное задание. Внешне все было будто логично.

Но Карнова несколько смущало и настораживало поведение Нилина. Он все время суетился, требовал поскорее освободить его, заискивал, прятал глаза от прямого взгляда и никак не мог найти подходящего места своим рукам. Задержанный явно что-то не договаривал. Когда Карнов заявил, что показания в ближайшее время уточнит через командование части, командировавшей его сюда, Нилин стал еще больше волноваться и сетовать на то, что проверка затянется, так как его часть находится далеко отсюда, на южном побережье, поэтому-де из-за такого досадного недоразумения он сорвет выполнение задания. Карнов также обратил внимание и на такую, казалось бы, малозначительную деталь: обычно аккуратно и даже элегантно одетые флотские офицеры и младшие командиры, с которыми ему не раз приходилось встречаться, заметно отличались от сидящего напротив. Одежда ка незнакомце плохо отутюжена, на рукавах несколько мешковатой фланелевки сохранились следы складок от долгого хранения. Правда, это ни о чем не говорит: ведь война, может всякое быть. Части морской пехоты, сформированные из числа моряков, ранее служивших на боевых кораблях, действительно есть в составе отошедших сюда войск Красной Армии. Но проверить сомнения стоило, раз они возникли.

Профессиональное чутье подсказывало: с освобождением Нилина спешить не следует. Надо разобраться и проверить все до конца.

— Где же вы служили, Нилин, до прихода на материк?

— На лидере «Харьков». Я был старшиной Б4-2, затем служил в морской пехоте.

— А как вы оказались на берегу?

— Наш лидер при возвращении на базу из района, где мы поддерживали высадку десанта, был торпедирован. Оставшихся в живых, в том числе и меня, подобрали наши корабли и доставили на берег. С тех пор я и стал сухопутным моряком. Ну это временное дело. Вот разыщем наших флотских, укомплектуем новые корабли — и в море.

«Харьков» торпедирован?— засомневался Карнов.— Вранье! По-моему, он жив по сей день».

Последнее показание Нилина уже почти не оставляло сомнений в том, что отпускать моряка нельзя. «Очевидно, немцы считают этот корабль потопленным,— размышлял Карнов.— Действительно, они торпедировали его несколько раз, но не потопили».

Старший лейтенант отрывает от газеты, которой застелен стол, косую полоску, почти неуловимыми движениями пальцев крутит «козью ножку», всыпает в нее из начатой пачки толику махры и чиркает спичкой. Моряк нетерпеливо ерзает на табуретке:

— Скоро вы закончите эти формальности? У меня нет времени!

Карнов щурится от табачного дыма, в упор смотрит на задержанного:

— Что вы называете формальностями?

— Все эти ваши вопросы.

— Что ж, это необходимые формальности.

Кого ему напоминает сидящий перед ним? Не того ли самоуверенного рецидивиста из довоенного тридцать девятого года? Карнов служил тогда в милиции, был участковым в густо населенном районе города Мелекеса. Знал всех жителей своего участка наперечет. И вот однажды участковый обратил внимание на приехавшего к одинокой старушке племянника. По паспорту гостю 38, а на вид он явно моложе. Подозрительно! Вызвал милиционер к себе в гости, вот так же, как сейчас, беседовал с ним, а тот все возмущался, зачем, мол, эти формальности, грозился жаловаться на придирки участкового. А участковый добился задержания этого типа, и он оказался скрывающимся от уголовного розыска бандитом, а никаким не племянником, кстати.

— Итак, в порядке формальности,— продолжает Карнов.— Приходилось вам на. «Харькове» участвовать в боях?

— Много раз. Я уже говорил об этом. Это мы ведь били в январе по Рыбному, где сидели фрицы в обороне. Подошли под покровом темноты и весь поселок сожгли, от него ничего не осталось. Все горело: дома, нефтебаза. Исковыряли снарядами всю дорогу.

— Так точно били?

— А что? Подошли близко к берегу, прикрываясь темнотой.

— А откуда вам известно, что огнем лидера там было уничтожено? Вы же говорите, что подошли к берегу под покровом темноты.

— Все горело, поэтому и дорога, и дома были видны.

— Уточните, пожалуйста, когда и как вас торпедировали?

Нилин, вздохнув, начал бойко повторять свои показания, избегая называть фамилии и детали этой ситуации.

— Итак, торпедировали вас 12 января 1942 года, говорите вы. Значит, с тех пор вы в морской пехоте?

— Да.

— И как же вам удалось сохранить флотскую форму?

— У нас ее все сохраняют, в бескозырках и в атаку ходят.

— А где же ваше армейское обмундирование?

— Никакого армейского обмундирования я не ношу, все время хожу в этом.

Старший лейтенант прошел по кабинету — к двери и обратно. Нет, он не нервничал, он не выходил из себя даже в беседах с самыми отпетыми негодяями, а таких он встречал по роду своей службы немало. Карнов решил еще раз удостовериться, что на одежде незнакомца следы от «чемоданного хранения». Так и есть: вот на рукаве и еще на спине следы складок — фланелевка не очень аккуратно была втиснута в чемодан, слежалась. Нет, господин хороший, в этом ты все время не ходишь, а надел совсем недавно, возможно, несколько часов назад.

Так, говорите, что воевали под Феодосией?

— Да.

— Если вы плавали до января 1942-го, то каким же путем оказались в ноябре прошлого года под Феодосией? Там бои-то в ноябре были.

— В ноябре я еще находился на лидере.

— И на лидере, и в морской пехоте одновременно?

— Да...

— Что «да»? Как вас прикажете понимать?

Нилин молчал...

— В какой армии воевали под Феодосией, не скажите?

— Почему не скажу? Скажу: в составе пятьдесят первой отдельной армии.

— Та-ак... В пятьдесят первой отдельной, значит. В морской пехоте, в двадцать второй дивизии?

— Да, да! В двадцать второй дивизии!— начал терять терпение Нилин.

— Так двадцать вторая дивизия — это же немецкая дивизия!— усмехнулся Карнов.