Во второй половине дня во двор зашла девушка лет двадцати в форме военфельдшера с туго набитой санитарной сумкой через плечо. На ее стук из хаты вышла Марфа.

— Здравствуй, дочка,— ответила она приветливо.— Господи! И девчат обрядили в солдатскую форму. Заходи в хату, заходи!— приговаривала она.— Кто же ты будешь, чи солдат, чи кто?

— Военфельдшер я.

— Доктор, стало быть. Раненых лечишь?

Военфельдшер Ольга Доброва вслед за хозяйкой вошла в просторную переднюю. Небольшой, чисто убранный дом раздолен на две половины. Справа от входа — узенькая дверь в кухню. Налево — еще одна дверь, пошире. У стены напротив порога — кровать с двумя высоко взбитыми подушками, застеленная цветным покрывалом. У окна — деревянная, без спинок, тоже аккуратно прибранная лежанка. Там же небольшой столик, уставленный, как и подоконник, комнатными цветами в горшках и консервных банках. На стене, над кроватью, в блестящей рамке большой, видимо, недавно увеличенный портрет усатого мужчины лет сорока пяти в черном пиджаке и белой косоворотке. А рядом, справа и слева от него, две любительские фотографии, с которых смотрели пытливым взглядом два молодых чубатых парня.

Хозяйка, назвавшаяся Марфой Степановной, приветливая средних лет женщина с гладко зачесанными и прихваченными в узел волосами. Заложив руки за передник, она доброжелательно рассматривала Ольгу. Видя, что ту заинтересовали фотографии, Марфа пояснила:

— Это мой Павел, а то,— она вздохнула,— сыновья. Да ты садись, дочка, что стоишь, не стесняйся. Мои постояльцы,— Марфа понизила голос, указала глазами в сторону соседней комнаты,— еще не поднимались после обеда. Уезжали они вчера по своим делам — сегодня только к обеду возвратились. Намаялись.

Марфа, сев на кровать и посадив гостью против себя ка табуретку, продолжала рассматривать ее ласковыми материнскими глазами.

— Да... мои вот тоже где-то воюют.

— И ваши тоже?— спросила Ольга.

— А как же? С первых дней. Сначала Павла позвали, а потом и сыновьям повестки пришли. А теперь вот не дают о себе знать.— Марфа смахнула слезу передником.— Может быть, и в живых уже никого нет?

— Да вы не очень расстраивайтесь,— успокаивала Ольга.-— Жизнь солдатская непостоянная — сегодня здесь, завтра, смотришь, уже в другом месте. И почта ходит не так исправно, как до войны.

— Да, да, да,— соглашалась Марфа.— А скажи, дочка, ты-то давно ли воюешь?

— Да, считайте, с начала войны.

— Забрали или сама пошла?

— Сама. Я только-только успела медтехникум закончить, а тут война. Ну я в военкомат: давайте направление. Вот так и стала солдатом, как вы говорите, фельдшером.

— И в бою была?

— А как же? Раненых выносила.

— Трудно, небось?

— Тяжело смотреть на них. Бывало, тащишь, а он просит, чтобы не бросала. Лучше пристрели, говорит, чем под немцем остаться.

— А немца-то живого видала?

— А как же, видела. Даже перевязывать одного пришлось, раненого наши захватили. Какой-то забитый он, как истукан. Среди них ведь не все фашисты, есть и такие, кого Гитлер насильно на нашу землю послал.

— А-а, все они,— махнула рукой Марфа.— Воюют же, не сдаются?

— Воюют... Но сдаваться будут! Придет время. Знаете,— помолчав несколько секунд, Ольга продолжила : — Знаете, Марфа Степановна, я ведь к вам не просто так зашла. Хотела спросить, не примите ли вы меня на некоторое время на квартиру. Я знаю, у вас уже стоят... Да мне ведь и уголка хватит. Везде все занято, нигде не приткнешься.

— Ну что же,— сразу согласилась хозяйка.— Это можно.

Скрипнула дверь. В дверях смежной комнаты вырос коренастый военный в петлицах старшины.

— О! К нам медперсонал пожаловал в гости. А у нас, между прочим, больных и раненых нет.

— Да она вон с новобранцами пришла, просится на постой,— ответила за Ольгу Марфа.

— А где же вы ее разместите, позвольте спросить? Разве что с нами?— Старшина осклабился в широкой улыбке.

— Зачем с вами. Вот здесь со мной и разместится. Не балабонь лишнее. И мне веселей с ней будет. Хоть погутарить будет с кем о наших бабьих делах.

— Ну что же, спросите только нашего командира,— ответил старшина и вышел во двор.

— Так я пойду, хозяйка. Надо сказать своему комбату, что, может быть, переселюсь к вам, если будет этот командир согласен... А нет, то еще где-то в другом месте пристанища искать надо.

— Ничего не надо искать! Что же я, не хозяйка в своем доме? Спросить-то его надо, я это разумею, но, думаю; что все будет ладно.

— Ну, тогда я пойду.

— Иди, иди, дочка. Только как же это мы битый час гутарили, а как зовешься, не спросила я?

— Ольгой меня зовут.

— Оля,— повторила хозяйка.— Хорошее шля. А меня, ты уже знаешь, Марфой Степановной величают.

Ольга живет у Кононовой уже третий день. Но постояльцев еще ни разу всех вместе не видела. Утром уходит — их, как обычно, еще нет или спят, или кто-нибудь один из них дома, сидит в своей комнате, не проявляя ни к ней, ни к окружающему никакого интереса. Вечером приходит — они уже спят или сидят в своей комнате, словно сычи. Ольге за свою службу приходилось жить и в землянках, и вот так же в домах у местных жителей. И всегда уж кто-кто, а красноармейцы вели себя по отношению к ней иначе. Бывало, узнают, что в хате девушка живет, не пропустят, обязательно найдут предлог зайти, поговорить, шутку бросить, а то и поухаживать — не так часто выдавались такие минуты на войне. И всегда между нею и бойцами устанавливалась дружба. Эти же — какой-то не такой народ. И командир их, и его подчиненные всегда угрюмые, неприветливые, замкнутые. Наблюдала за ними исподтишка Ольга, и тяжелые, нехорошие мысли приходили ей в голову. Неужели они — эти здоровые, взрослые мужчины, одетые в нашу форму, могут быть теми, кто желает зла советским людям, кто живет на нашей земле, дышит одним с нами воздухом, а сам лишь ищет удобного момента, чтобы навредить, ударить в спину?

Командир их, высокий мужчина лет пятидесяти, подстрижен «под ежика», опрятно одет. Увидел в первый раз новую квартирантку, задержался в передней.

— А, солдатка! Ну здравствуй!

— Здравия желаю, товарищ техник-интендант первого ранга!

— Смотри-ка, разбирается... Откуда такая?

— С Украины я.

— Ну и как воюешь?

— Как все, так и я. Вперед не рвусь и сзади оставаться нельзя, наша служба известная — раненых подбирать.

Марфа Степановна внимательно слушала их разговор.

— Ну, а как к тебе относятся твои командиры? Небось пристают со всяким таким?..

— Ну, что вы! У нас народ дисциплинированный. Им не до меня, война.

— Да, да, война, конечно, большая война... В этой мясорубке победит тот, у кого больше сил, кто лучше готовился к ней.

Ольга внимательно разглядывала собеседника.

— Наверное, стеснила я вас?

— Нет, чего же? Если только хозяйку не стеснила, мы отдельно квартируем, в соседней комнате, да и находимся здесь не все время, дела...

Интендант шагнул в сени. Вылезли из своей берлоги еще трое постояльцев. Проходя мимо женщин, бросили скупо:

— Здрасте.

Вышла во двор и Марфа.

Оставшись, Ольга осмотрелась. Ее с Марфой комнату отделяет от соседей деревянная стенка, оклеенная обоями. А как там, у них? Ольга видела в окно: все четверо пошли к колодцу умываться. Она быстро приоткрыла дверь, окинула взглядом жилье Марфиных постояльцев. Два окна, одно ведет в сад, второе — на улицу. Однорамные. Вверху — форточки. Задняя стена глухая. Две кровати: одна — у глухой стены, другая — у противоположной, ближе к двери. Стол приставлен к окну, что на улицу. В углу лежат четыре вещмешка и небольшой, изрядно потрепанный чемодан. Сверху вещмешков — три винтовки и один автомат, противогазы. На кровати, что у дверей,— полевая сумка и фуражка интенданта. Под противоположной кроватью какой-то сверток, закрытый плащ-палаткой, по-видимому, постель; должно быть, двое спят на кровати, а двое — на полу.

Ольга прикрыла дверь, обернулась; на пороге стояла Марфа Степановна.