Я и сейчас до мельчайших подробностей помню этого человека, хотя с тех пор прошло больше пятнадцати лет, а сам он года через два погиб в Корее.

Но кто из нас мог знать это в ту ночь. Он довез меня до дверей, и я тайком прокралась к себе в комнату. Я не заметила даже, дома ли моя соседка. Разделась, сдирая с себя одежду, она еще не просохла и липла к телу. И, обнаженная, поверх застеленной постели, уснула. Наутро положила свое загубленное платье в бумажный пакет и бросила в мусорный ящик.

После мы с Томом встречались не очень часто — в сущности, мы ведь раньше не были даже друзьями. Это случайно так вышло, что мы очутились вместе. Причиной была и эта ночь, и наши годы, и то особенное восприятие окружающего. А не что-то личное. С любым другим было бы точно так же.

Правда, несколько раз он водил меня на футбол и на большие студенческие вечера, которыми завершаются футбольные встречи, но мы никогда больше не оставались вдвоем. А потом все как-то само собой забылось.

Вот это как происходит, но оттого ничуть не становится менее свято для тебя. Тебе дорог не сам человек, а событие. Так, во всяком случае, произошло у меня.

Со студенческой жизнью я освоилась легко. Исправно сдавала экзамены, ходила на вечеринки, пила недозволенное виски и, затаив дыхание, мчала с подвыпившей компанией домой. Однажды за нами погналась полицейская машина (как на грех, мы по случаю какого-то сборища везли из соседнего округа целый багажник виски), но мы сумели удрать. Все шло гладко до последнего курса. А там, в начале учебного года, меня исключили из-за чужой свадьбы. Невеста, хоть и училась в одном колледже с нами, была из Нового Орлеана. Жених был жокей, они познакомились, когда она ездила домой на ноябрьские каникулы. И вот в одно прекрасное утро — помню, был вторник, и нас собралось девять человек, две полные машины — мы отправились с ней в ближайший городок штата Миссисипи. Там нас встретил он, поджарый, маленький, молчаливый. Невозможно было поверить, что этот человек женится уже четвертый раз. Но по требованию клерка он предъявил три свидетельства о разводе — значит, правда.

В те годы, надо сказать, зарегистрировать брак было минутное дело; тебе прямо-таки кидались навстречу, чтобы удостовериться, что именно за этим ты пришел. И вот, хихикая и подталкивая друг друга, мы набились в помещение поглядеть, как будет происходить обряд. Потом выпили шампанского за здоровье новобрачных — мы привезли четыре бутылки, умело запакованные вместе со льдом. Молодые сели в большой, белый, с откидным верхом «кадиллак» жокея и, помахав нам, укатили. Мы прикончили шампанское и медленно поехали назад в колледж, овеянные духом романтики и отваги. Никому из нас до сих пор не приходилось быть свидетелем тайной женитьбы.

А потом разразилась гроза. Родители студентки чуть не сошли с ума. Они были католики — притом очень ревностные — и смотрели на происшедшее как на смертный грех. Дочку пытались настичь и вернуть, но она была уже совершеннолетняя и уехала куда-то во Флориду, а куда, никто не знал; она даже не удосужилась написать своим после той первой телеграммы с сообщением, что выходит замуж.

Всех нас выставили вон. Я позвонила Маргарет и сказала, что еду домой. Почему — говорить не стала, а она не стала спрашивать. Да ей и не нужно было. Она понимала, что и так все узнает.

Разумеется, когда я подъехала к дому, дед уже ждал на веранде. Он не подумал встать с качалки. Не тронулся с места, пока я сама не подошла к нему.

— Ну, чего натворила? — сказала он.

— Мог бы сначала поздороваться.

— Стало быть, мне важнее выяснить, что случилось.

— Ничего особенного, — беззаботно сказала я. — Побывала на одной свадьбе.

Когда я рассказала все до конца, он встал и пошел в дом. Я — за ним.

— Ты ступай прими ванну или, там, переоденься, я не знаю, а мне надо идти звонить по телефону.

— Зачем это?

— Чтобы водворить тебя обратно, мисс баранья голова.

— А может быть, я не желаю обратно. Ты об этом подумал?

Я уже поднималась по лестнице, когда он окликнул меня.

— Так, говоришь, у нее родители католики?

— Католики.

Он криво ухмыльнулся.

— Что ж, это в какой-то мере сыграет тебе на руку, поскольку в штате большинство баптисты.

И, тяжело ступая, направился к телефону. Я переоделась и вышла из дому. Вывела лошадь (их было всего три, все мои) и ускакала, и каталась, пока не стало так темно и холодно, что пришлось ехать назад. По дороге от конюшни к дому я услышала, как звонит телефон, и вошла с заднего хода.

Маргарет сказала:

— Ты бы ноги вытерла.

— Ой, забыла. — Я вернулась и вытерла ноги о железную скобу: двух симпатичных кроликов с задорно торчащими ушками.

— Есть хочешь? — спросила Маргарет.

— Нет.

— Ты разве обедала?

— Да неохота.

— Вон суп, — сказала она. — Поешь.

Она сидела за кухонным столом. Ждала меня.

— Он здесь?

Она улыбнулась.

— А то где же.

— У телефона?

— С тех пор, как ты умчалась из дому, точно угорелая.

— Умчишься, — сказала я. — Эти сволочи из колледжа…

— Он не любит, когда ты так разговариваешь, — спокойно сказала она.

— Ладно, ладно. — Я пошла к плите и заглянула в кастрюлю с супом.

— Абби. — Я вздрогнула. Она почти никогда не называла меня по имени. — Тебе бы тем утром позвонить прямо ему, а не передавать через меня.

— Я не хотела с ним разговаривать. Ну что я могла ему сказать.

— Ты его обидела.

— А меня тоже обидели.

Она усмехнулась.

— Посиди-ка лучше со мной, пока вы оба не поостынете.

Не отвечая, я взяла половник и помешала суп.

— Целый день сидит на телефоне, — сказала Маргарет. — Он все уладит.

В ее голосе звучали гордость, удовлетворение, так она еще никогда не говорила.

— А мне не надо, чтобы все улаживали.

— Не трогай его сегодня, девочка, — сказала она. — И возьми себе супу. Все эти бури от пустого живота.

Мы с Маргарет поужинали, а дед все сидел в гостиной у телефона. Потом она отнесла ему бутерброд и осталась там, подле него. Мне делать было нечего, я улеглась в постель и стала читать.

С кем он там перезванивался, мне неизвестно. Я и не подозревала, что ему знакомо столько людей. Он был обычно так сдержан и немногословен, никогда не говорил со мной о себе, о своих делах. Что до меня, я свыклась с этой его особенностью и ничего не имела против — в конце концов, на Юге многие мужчины так ведут себя с женщинами. Это вполне мило, в общем-то. И все равно я не могла не испытать невольного потрясения, когда оказалось, что мой добродушный, медлительный дед — кто-то совсем другой. Этой его стороны я никогда не видела, у него еще не было повода обнаружить ее передо мной. Я понятия не имела о степени и размахе его влияния. Я совершенно не представляла себе, что он может.

Знаю только, что он звонил очень многим. Я подошла к телефону только один раз уже на другое утро. Случайно проходила мимо, когда раздался звонок, и взяла трубку: говорили от губернатора штата.

И все утряслось. На вторую неделю я вернулась назад. Дед поехал вместе со мной.

— А как же другие? — спросила я. — Их тоже примут обратно?

— Им, внучка, придется самим постоять за себя.

— Но это же я все затеяла. Я не могу без них возвращаться.

— Не петушись, девочка, — сказал он. — Мир не переделаешь. Это такие дебри, что сам черт ногу сломит. Тебя приняли, и успокойся.

От возмущения я всю долгую дорогу просидела надутая как сыч.

Когда мы приехали, дед отрывисто сказал:

— Пойдем-ка зайдем в гости к ректору.

Я не поверила.

— Ты шутишь.

— Его брат оказывал мне кой-какие услуги по адвокатской части.

— Но не в таком же виде, — сказала я. — Мне надо переодеться.

Он усмехнулся, не слишком приязненно.

— Ежели б ты по дороге удостоила меня хоть словечком, возможно, я принял бы это во внимание… А впрочем, так оно и лучше: пусть видят грешницу в спортивных носочках.