Дальнейшая судьба ахейского союза составит предмет особого очерка, в котором мы постараемся выяснить отношения римлян к эллинам до обращения Эллады в ахейскую провинцию и воззрения Полибия на эти отношения.

Пока мы обязаны отметить в нашем историке слабость общеэллинских симпатий и патриотического чувства, которое некогда одушевляло героев Эллады в борьбе с мидянами и македонянами. Тот самый Полибий, который радостно приветствует образование ахейского союза и освобождение Пелопоннеса от македонского ига, питает наравне с Аратом чувства непримиримой вражды к Клеомену и этолянам и готов оправдывать политику, которая жертвовала независимостью и неприкосновенностью ахейского союза, в награду за то обещая ослабление или даже уничтожение эллинских государств, неприязненных Ахае. Историк не замечает, что подобная политика только усиливала господство македонской династии, преследовавшей свои цели и не расположенной терпеть независимость и свободу каких бы то ни было эллинских республик, менее всего союзных организаций. Поддержка, оказываемая македонскими владыками одной из борющихся сторон, разрешалась обыкновенно истощением сил обеих и подчинением чужим политическим расчетам. В большей еще мере, нежели Антигон, Филипп был хозяином Пелопоннеса. Если Антигон устраивал Аргос по своему усмотрению и давал Мегалополю в законодатели перипатетика Пританида, то Филипп посадил на должность союзного стратега ахеян угодного ему, ничтожного Эперата; в народное собрание ахеян царь явился без приглашения, самовольно. Весною 218 г. до Р.X. Филипп через должностных лиц созывает ахеян в народное собрание, чтобы получить хлеб и деньги для войска. Правда, он дарит ахеянам Псофид и потом Орхомен.

Но Полибий, подобно большинству своих просвещенных современников, поддавался обаянию силы и склонен был признать не только неизбежность, но и справедливость совершившегося факта. С другой стороны, он не возвышался над большинством современников и в том отношении, что оценивал события с точки зрения временных, ближайших выгод собственной политической общины или союза общин; ему чуждо было такое понимание совершающихся или в недалеком прошлом совершившихся событий, которое обличало бы всю суетность надежд, возлагаемых на «мягкость и великодушие» македонского владыки, на «честность его помыслов», и потому деспотическое обращение ничем не сдерживаемого Филиппа с обессилевшей Элладой представлялось ему случайным последствием перемены в характере царя, перемены, происшедшей будто бы от того, что царь вышел из-под благотворного влияния Арата. Но никто больше самого Арата не помогал водворению Антигона Досона в Пелопоннесе, никто больше его не содействовал упрочению владычества Филиппа над Элладою. Немезида жестоко покарала Арата за близорукость: он умер насильственною смертью, будучи отравлен по распоряжению Филиппа. «Так-то награжден я за дружбу к Филиппу», — говорил Арат, умирая от яда. Полибий укоряет Демосфена за его излишний афинский патриотизм, потому что Демосфен осуждал допущение Филиппа и Александра в Пелопоннес; сам он сочувствует вмешательству македонских царей в дела Пелопоннеса, потому что оно обращено было против Спарты на пользу близких и дорогих для нашего историка мегалопольцев и прочих аркадян. Но македонское вмешательство должно было кончиться и кончилось на самом деле расторжением союзных организаций в этом самом Пелопоннесе, насаждением тиранов в городах и помещением чужеземных гарнизонов, расторжением тех отношений, беспощадная борьба с которыми стяжала наибольшую славу любимцу Полибия — Арату. При более внимательном отношении нетрудно заметить постоянную связь, в какой находились рост ахейского союза и ослабление Македонии. Союз ахеян возродился, когда македонская династия занята была войнами с галлами и ослаблена домашними смутами; второй период развития федерации открылся смертью Деметрия II, в котором эллинские тираны потеряли своего кормильца и опору. Конец македонской гегемонии в Пелопоннесе, водворившейся при Антигоне Досоне, ознаменовался после 198 и 196 гг. до Р.X. быстрым расширением ахейского союза; но теперь на месте македонских царей был римский сенат.

Как с македонской гегемонией, так еще скорее примирился историк с римским завоеванием. Непосредственное чувство эллинского патриотизма и свободы было более живуче в массах пелопоннесцев и в грубых этолянах. Клеомен вернее, нежели Арат, воплощал в себе эллинские предания, и в союзническую войну восторжествовавшая в Спарте народная, или клеоменовская, партия поспешила заключить союз с этолянами. Опору македонскому влиянию Антигон Досон нашел в спартанской олигархии. Впоследствии в борьбе с Римом упорное сопротивление завоевателю оказывали народные партии в городах и союзах, а беспощадность римлян по отношению к этолянам обусловливалась неуступчивостью их и всегдашнею готовностью встать самим против завоевателя и соединить около себя прочих эллинов во имя независимости родной земли. Рассудительное меньшинство, к коему принадлежал и Полибий, видело спасение Эллады единственно в примирении с совершившимся фактом и, стараясь подыскать оправдание для своего поведения в воображаемых несравненных достоинствах как самого победителя, так и его учреждений, поставляло в заслугу себе заботу о возможных улучшениях в положении завоеванной Эллады. Народные массы, напротив, увлекаемые до самозабвения любовью к родине, готовы были погибнуть в непосильной борьбе за свободу. Предоставленные самим себе, разъединенные предшествующей историей и социально-экономическими распрями, они не находили ни целесообразных орудий борьбы, ни таких форм общежития, которые сплотили бы всех или по крайности значительное большинство эллинов в единую политическую и военную силу. Не более дальновидны и изобретательны были и их вожди; более благоразумные из них, сознавая бесплодность сопротивления и не теряя самообладания, предпочитали приспособляться к новому порядку вещей и тем спасти хоть что-нибудь от разрушения и гибели. Личности, к концу ахейской войны выдвинутые на поверхность движения только тем, что не останавливались ни перед какими средствами, лишь бы дать исход народному возбуждению, не обладали ни политическими, ни военными дарованиями, и люди благомыслящие, как Полибий, например, почитали деятельность их более пагубною для Эллады, чем самое завоевание. Во всяком случае, на первых порах завоевание приносило с собою некоторое умиротворение, и потому нельзя не верить Полибию, что по разрушении Коринфа и водворении римского господства у всех на устах была поговорка: «Если б не скорая гибель, мы пропали бы». Примирение совершалось тем легче, что роковой конец борьбы с Римом более проницательные из эллинов давно предвидели. Так, Филопемен с уверенностью говорил: «Настанет некогда пора, и эллины вынуждены будут исполнять все по приказу».

В заключение настоящего очерка нам остается изложить существенные черты союзной организации ахеян.

К сожалению, для характеристики взаимных отношений между центральной властью союза и отдельными членами его мы не располагаем документом, равносильным по значению надписи Уссинга, которая проливает свет на союзное устройство этолян. Однако и здесь эпиграфические свидетельства, особенно орхоменская надпись, объясненная Фукаром и Диттенбергером, значительно восполняют литературные известия. Сверх того, показания историков об ахейской федерации гораздо обильнее и яснее, нежели об этолийской, а это помогает раскрыть подлинную связь и смысл некоторых исторических явлений, односторонне освещенных историком, который или сам был участником событий, или черпал свои сведения из не беспристрастных источников.

Когда Фюстель-де-Куланж или Фримен противополагают ахейскую федерацию этолийской, как союз равноправных членов на одной стороне, произвол и господство на другой, то нельзя не видеть в таком заключении новых историков зависимости от суждений главного свидетеля, Полибия. Равенство, свобода, истинное народоправство, в основе коих лежало благородство ахеян и милосердие, были, по выражению Полибия, причиною и источником объединения и благополучия пелопоннесцев в ахейской организации. Во всех своих предприятиях ахеяне преследовали только благо союзников, свободу отдельных государств, объединение пелопоннесцев; в этом они видели высшею награду за все труды, какие поднимали на себя. Для полноты единства Пелопоннеса в ахейском союзе недоставало, по мнению нашего историка, только общих стен, которые и внешним образом превратили бы всех пелопоннесцев в равноправных граждан единой общины: «во всем остальном существовали единообразие и сходство в отдельных городах и в целом союзе; все пелопоннесцы имеют одни и те же законы, пользуются общими мерами, весом и монетою, имеют общих должностных лиц, членов совета и судей». Когда Филипп и союзники собирались идти войною на этолян, они обязывались помогать друг другу в борьбе с этолянами за возвращение отнятого у каждого из них, восстановить исконные учреждения у всех, кто по принуждению вошел в этолийский союз, «дабы они владели своими полями и городами, избавлены были от гарнизонов и от дани, жили независимо по исконным законам и установлениям»²³⁷*. Самая публичность и торжественность подобных заявлений способна укрепить в читателе ту мысль, будто союзное устройство этолян держалось единственно на терроре, насилии и вымогательствах, будто ахеяне во всем своем поведении держались начал, не имевших ничего общего с порядками этолийского союза.