Люция судорожно сглотнула, радуясь, что у Тороя хватило сообразительности убрать Илана с глаз долой — хоть не слышит мальчишка, с каким равнодушием говорят о смерти тех, кто был ему дорог.

— Ну, а разбить зеркало нужно потому, что, единожды вобравши в себя Силу, оно способно удерживать её только трое суток. По истечении этого срока волшебное стекло выплеснет Могущество обратно. Умноженное стократ. А теперь подумай, выживет ли кто-нибудь? Найдутся ли люди (не-люди), способные вместить в себя первородную Силу? Зови мальчика. Солнце садится, и время уже истекает.

Торой не без веселья наблюдал за слабыми попытками некромантов нащупать Илана. И близнецы, и Хельзак, и даже один молодой чернокнижник, который всё это время сидел в молчании и не проронил ни звука, очень старались. Но Илан был спрятан надёжно. И это злило, а ещё пугало Итель, привыкшую осознавать своё превосходство. Торой позволил себе совсем уж мальчишескую выходку — ещё несколько мгновений понежиться в волнах смятения красавицы Фиалки, а потом всё-таки позвал Илана.

В Зале снова водворилась тишина. Собравшиеся за столом разглядывали друг друга, примеривались, оценивали, а заодно переваривали полученные за время разговора сведения. Мальчишки вошли в Залу спустя несколько минут, показавшихся Ители едва ли не вечностью.

Когда раздался звук открываемой двери, ведьма порывисто оглянулась. Вот он — мальчик! Такой испуганный и настороженный, такой растерянный. А рядом с ним нескладный подросток, с лицом отсутствующим и расслабленным, словно не волнует паренька ничто из происходящего. Блаженный! Так вот почему её некроманты не могли дотянуться до мальчугана. Достойный ход…

Фиалка повернулась к Торою и слегка склонила голову, признавая за ним определённое (пускай и временное) превосходство. А потом тишину нарушил прежний музыкальный голос:

— Как тебя зовут, юный повелитель зеркал?

Илан испуганно захлопал глазами и бочком, бочком начал пробираться к Торою и Люции. Лишь став рядом с волшебником и почувствовав некоторую уверенность, мальчишка нерешительно ответил:

— Илан.

— Красивое имя. — Похвалила ведьма. — А скажи мне, Илан, ты когда-нибудь разбивал зеркала?

Паренёк, завороженный мелодичностью голоса, нашёл в себе силы лишь на то, чтобы отрицательно помотать головой.

— Нет? — удивилась колдунья и тут же задала новый вопрос. — А хочешь попробовать?

Мальчишка перевёл испуганный взгляд на Тороя, в надежде, что тот подскажет правильный ответ. И только Элукса не тревожила новая неразбериха, он устроился на одном из широких подоконников и снова зашелестел карандашом по бумаге, рисуя сидящих за столом.

— Илан, — спокойно объяснил Торой. — Ты просто должен разбить зеркало. Это нетрудно, я полагаю. Сможешь?

Последний из рода Создателя с готовностью кивнул, пытаясь сойти за взрослого, которому ничего не страшно.

Пока Торой разговаривал с пареньком, трое сподвижников ведьмы подняли зеркало и, повернув его так, чтобы в нём мог в полный рост отразиться взрослый человек, прислонили к стене Залы.

— Вот. Держи. — Фиалка протянула мальчику средних размеров камень, который извлекла откуда-то из складок платья. — Нарочно для этого подобрала нынче утром в лесу.

Илан опасливо приблизился к ведьме и забрал поблескивающую вкраплениями кварца каменюку. Взвесил её на руке, шмыгнул носом и примерился, чтобы половчее кинуть. Тороя неожиданно охватило тревожное сомнение — кто знает, что случится, разбейся колдовское стекло? Да и вообще, где уверенность, что Фиалка сказала правду? Вдруг, едва рассыплется на осколки зеркало, погибнут вообще все? Или что пострашнее случится? Может, нужно повременить, обдумать, не измыслила ли ведьма какой хитрый ход? Судя по всему, подобные же мысли одолевали и Алеха, который всё никак не мог найти в себе сил оторвать взгляд от Ители.

А Люция думала совсем о другом. Она пыталась постигнуть смысл слов Фиалки, ну, о том, что всё, сделанное людьми, делается для любви, ради любви и во имя любви. Что-то странное… О какой такой любви говорила Итель? И чем всеобщее низложение волшебников могло поспособствовать этой любви? Ведьмочка хмурилась и усиленно тёрла лоб. Разгадка, как ей казалось, лежала на поверхности… Вот ещё чуть-чуть и ей, Люции, удастся постичь, удастся понять…

Итель не замечала, какими горестными раздумьями терзается её бывшая ученица, ведьма неотрывно следила за Иланом. Глаза её, не мигая, смотрели на мальчика, который уже примеривался для удара. Но потом что-то смутило Илана.

Итель едва сдержала улыбку. Камень-то не простой. Камень-то колдовской. Хорошо, что Торой и Алех так погружены в мысли о том, не собирается ли Фиалка обвести их вокруг пальца, заставляя мальчика разбить зеркало. Мужчины, мужчины… Как вы предсказуемы. Даже стыдно за вас временами.

— Илан, сыночек… — тихо донеслось откуда-то издалека. — Мальчик мой… Как ты повзрослел!

У Илана дыхание замерло в горле. Мама. Мама! Такой родной, такой дорогой голос. Где ты, мама? Мальчишка посмотрел туда, откуда могли бы доноситься обращённые к нему слова. Мама!

Она стояла прямо перед ним, живая и здоровая, а разделяла их лишь тонкая преграда стекла. Илан подбежал к зеркалу и прижался к нему холодеющими ладонями. Стекло оказалось пружинистым, податливым, словно желе.

Фрида Дижан ласково улыбалась из смутных зеркальных глубин. На ней было привычное домашнее платье с васильками по подолу, и волосы убраны, как всегда, лишь одна прядка (тоже, как всегда) непокорно выбивалась из-за левого уха. А красивые руки были по-прежнему покойно сложены на располневшем животе.

— Сыночек… — повторила она и улыбнулась, прижала ладонь к стеклу с другой стороны и, чертя пальцем по дрожащей глади, стала осторожно, букву за буквой выводить что-то. Илан не знал, что она пишет, мальчик ещё не умел читать, лишь водил пальчиком по рябой поверхности зеркала, повторяя очертания то ли букв, то ли рун. Отчего-то он был уверен — мама пишет ему те самые слова, которые говорила всегда перед сном: «Люблю тебя, радость моя».

И с каждым новым завитком, выводимым на стекле, с каждым новым изгибом, ткань реальности истончалась, и Илану казалось, что он уже чувствует тепло маминой руки. А потом весь мир закружился перед глазами, и что-то неведомое выдернуло мальчишку из сладкого самообмана, оторвало от желейного стекла, утянуло по скользкому гранитному полу обратно к столу.

Торой почувствовал катастрофу слишком поздно — уже вершилось какое-то странное, древнее волшебство, и он не знал, как ему воспрепятствовать. Илан, вместо того чтобы разбить зеркало, принялся водить пальцем по водянистой поверхности, выписывая неизвестные руны. Краем глаза маг увидел, как напряглась на своём месте Итель, всем телом подавшись туда, вперёд, наблюдая, а точнее заставляя мальчика писать то, что следовало. А с каким недоумением оглянулись на колдовское стекло её опешившие спутники!

«Ах, Фиалка, ах, лгунья. Да твои сподвижники и не ведают ни о чём», — промелькнуло в голове у волшебника. А потом сработала интуиция. Торой ещё не успел толком осознать, что делает, а уже захлестнул мальчика гибкой петлёй Силы и рванул на себя. Алех, поняв намерение мага, бросился с места и стремительным прыжком (на который способен только эльф) перемахнул через огромный стол, приземлившись с другой стороны. Один из близнецов-чернокнижников упал со стула, отброшенный ведьмаком прочь. Юноша ещё не успел приложиться локтями о каменные плиты и болезненно вскрикнуть, а Алех уже поймал Илана, смягчая невероятной мощи рывок.

Мальчишка врезался в эльфа, сбил его с ног, и оба кубарем покатились под стол. Остроухий спаситель ударился затылком о холодный пол и, ослеплённый неожиданно сильной болью, выпал из реальности. Однако перед тем как кануть в темноту, порадовался, что сумел удержать Илана. Торой с такой силой дёрнул паренька от Зеркала, что, если бы не молниеносная реакция Алеха, мальчишку незатейливо расплющило бы о противоположную стену Залы собраний.