Полицай-президент посмотрел в окно. Сильный порыв ветра широко распахнул его и бросил в кабинет снег с подоконника. Шпаур поднялся и прикрыл окно, не накидывая крючка.

– «Эрцгерцог Зигмунд» завтра выходит из порта по обычному расписанию, – сказал он, подавая на прощание руку Трону. – Так что вы должны успеть переговорить с Моосбруггером завтра до полудня.

23

Елизавета сидела перед зеркалом, что на ее туалетном столике, и повторяла:

– Птичий гам, птичий гам, птичий гам…

Она могла бы с таким же успехом выговаривать «бутерброд с вареньем» или «дом на площади»; дело не в смысле слов, а в том, как она их произносила. Комочки ваты, которые она положила себе за щеки и под верхнюю губу, должны были заметно изменить ее произношение. Елизавета хотела говорить свободно, но чтобы голос ее при этом не был узнаваем.

Две керосиновые лампы, стоящие справа и слева от зеркала, хорошо освещали ее лицо. Это было важно для того, чтобы постоянно следить за тем, как изменяются его черты вследствие экспериментов с комочками ваты.

Пока больших изменений не было, но Елизавета понимала, что главное – создать впечатление некой маски. А значит, надо так ловко пристроить во рту вату, чтобы щеки округлились. Еще важнее при этом научиться улыбаться так, чтобы вата была не видна. Елизавета хотела знать, какой ее увидят люди. Заподозрят ли игру? Почувствуют ли обман? Она с увлечением продолжала разглядывать свое лицо. Комочек за правую щеку, комочек за левую. И так без конца, пока не будет хорошо…

Восемь часов. Удары колокола на Башне часов хорошо слышны в гардеробной. Чета Кёнигсэггов с полчаса как оставила королевский дворец.

Вастль она передала, что собирается сегодня лечь спать пораньше. Так она говорила всегда, когда хотела, чтобы после ужина ей никто не докучал. Надо думать, сейчас Вастль не в своей узкой комнатке в противоположном конце коридора, а внизу, на кухне.

Елизавета засунула еще один комочек ваты между щекой и десной, повторила в последний раз «птичий гам» – что прозвучало немного неразборчиво, похоже на «щичий гам» – и оценила свое отражение в зеркале.

Оттуда на нее глядела женщина лет тридцати. Комочки ваты оттянули и округлили щеки, подбородок выдвинулся несколько вперед, так что у женщины в зеркале появилось отдаленное сходство с молодым ротвейлером. Внизу, на площади, подумала Елизавета, такая особа вполне сошла бы за офицерскую жену, за молодую управляющую вдовы-генеральши или за компаньонку знатной дамы, способную при случае, не моргнув глазом, поднести до кареты чемоданы.

Да, удачно все вышло: теперь Елизавету вряд ли кто узнает – с волевым выдвинутым вперед подбородком! Да и голос у нее сильно изменился, стал гораздо ниже и вдобавок хрипловатым. Елизавета долго репетировала, чтобы он звучал именно так.

– Щас пойду шпущусь на плошать, – громко произнесла она, нажимая на шипящие звуки. Елизавета расхохоталась, но тут же заставила себя замереть: не дай Бог выпадут изо рта комочки ваты! Ужасно, если это случится при зрителях! Что тогда делать? Прилюдно засовывать их обратно в рот?!

Некоторое время спустя Елизавета стояла под аркадами здания Новых Прокураций, подняв воротник суконного пальто. Ветер сник, над площадью летали голуби, а сама площадь в этот час была совсем безлюдна. Два священника из собора Сан-Марко шли через площадь мимо группы офицеров, а на дальней стороне, перед вратами собора, играли дети. Воздух был свежий, мягкий. Пахло морем, замерзшими водорослями. Этот запах настигал Елизавету при пробуждении, когда Вастль по утрам распахивала окна в ее спальне, но здесь он, конечно, был свежее, острее. Елизавета сделала вывод: все ей сейчас кажется иным, более ярким, приятным, красивым, потому что она впервые с октября прошлого года – впервые после своего прибытия в Венецию – вышла на прогулку без привычного эскорта: без Кёнигсэггов и без офицеров, отвечающих за ее безопасность.

Елизавета шагала по тротуару с удовольствием и иногда, как ребенок, перепрыгивала с одной квадратной плиты на другую: влево-вправо, вправо-влево… Было легко, весело и чудилось, будто тело потеряло вес. Елизавета подумала, не купить ли кулек жареных каштанов (деньги она на всякий случай с собой прихватила) и прогуляться до «Даниэли» или, по крайней мере, до причала у набережной. Ей было удобно в длинном, по щиколотки, суконном пальто, прикрывающем ее сапожки на пуговках. Пальто – приталенное, облегающее – выгодно подчеркивало стройную фигуру. Такая фигура не может не понравиться мужчинам.

Здесь, на площади, мужчины запросто заговаривали с незнакомыми дамами. Елизавете это было известно от Кёнигсэгг, как бы осуществлявшую ее связь с внешним миром. Графиня знала все особенности жизни в Венеции. Она без всякого сопровождения посещала венецианские магазины и была в курсе тысячи Разных вещей. Что же до вольностей, которые допускались на площади, то это прежде всего относилось к офицерам императорской армии. Они были способны без затей заговорить с кем угодно – даже с дородными замужними венецианками. Для последних, поясняла Кёнигсэгг, это дело вполне обычное. Для них нет ничего неприличного в том, что к ним обратится незнакомец, – это считается вполне естественным. Если у замужней венецианки есть возлюбленный, это ни к какому скандалу между ним и мужем не приводит. Друга этого именуют чичисбеем, а мрк, который возможно, сам исполняет роль чичисбея при другой венецианке, считает, что ничего особенного не происходит, и общается, по словам Кёнигсэгг, с возлюбленным жены спокойно, без тени намерения вызвать его на дуэль и убить. Елизавете это понравилось. Она шла вперед, и время от времени ей встречались кавалеры, которых она представляла в роли своих чичисбеев. Впрочем, она сильно сомневалась, что это оставило бы равнодушным Франца-Иосифа.

Елизавета прошла мимо башни с часами и портала собора Сан-Марко, оказалась на площади Пьяццетта, под статуей крылатого льва, и остановилась, глядя на залив Сан-Марко. Тут же она купила кулек горячих каштанов, заплатив монетой, которую прежде и в руках не держала, и получила сдачи более мелкие и уже совсем незнакомые монетки. Ватные комочки во рту не дали полакомиться каштанами, но кулек, свернутый из «Венецианской газеты», на ощупь был теплый и приятно согревал пальцы. Чутье подсказало Елизавете, что этот кулек очень подходит к ее простецкому наряду.

Она намеревалась пробыть на площади минут пятнадцать: их должно было вполне хватить для того, чтобы к ней обратился кто-то из господ офицеров. Тогда у Елизаветы будет еще минут десять (а если офицер ей понравится – даже немножко больше) на болтовню с кавалером. Попрощавшись с ним, она преспокойно вернется во дворец еще до возвращения Кёнигсэггов из «Малибрана».

На площади становилось людно. Все устремлялись на набережную, к молу, чтобы не пропустить момент, когда над лагуной взойдет луна – как гигантский фонарь – и окатит канал Джудекка волнами таинственного света… Мимо Елизаветы прошли два офицера в мундирах линцких саперов, за ними драгунский ротмистр с полным кульком фриттолини, а прямо перед ней, так близко, что его белая офицерская накидка едва не задела ее, остановился лейтенант императорских егерей. У него был выразительный скульптурный профиль. Елизавета взволнованно подумала, что сейчас лейтенант повернется и заговорит с ней, но он ушел прочь, даже не оглянувшись. Что ж, не страшно – ведь пока еще есть время: Елизавета здесь никак не дольше получаса. Она прогулялась по площади, дошла до моста делла Палья, повернула вспять перед самыми его ступеньками и повторила маршрут в обратном направлении. Мимо нее то и дело проходили офицеры, группами и поодиночке. Никто с ней не заговаривал, и ей это казалось странным.

Она попыталась вызвать кого-нибудь на разговор, используя нехитрые уловки, но тщетно. Наконец Елизавета остановилась, беспомощно оглядываясь по сторонам, сделав вид, что заблудилась, – но двое императорских егерей, этакие невежды, прошествовали мимо строевым шагом. Даже не взглянули на одинокую даму! Приметив офицера-сапера, она уронила на снег носовой платок, а офицер отвернулся и закурил сигару. Не будь ситуация, позволившая Елизавете так хорошо узнать офицерские манеры, несколько щекотливой, она непременно поделилась бы впечатлениями с Францем-Иосифом. Теперь же ей оставалось только подвести черту под малоудачной вылазкой в город, которая продлилась в общей сложности около часа, ну, может быть, чуть дольше. Елизавета не помнила точно, когда она вышла из дворца, но знала, что пора возвращаться.