В целом все говорилось по самому высокому уровню. О театре говорят как о коллективе, участвующем в общем театральном процессе Москвы и Ленинграда, были и де­журные глупости критического цеха, и желание блеснуть собственным остроумием (Калмаковский), однако в до­пустимых размерах. Те справедливые претензии, что были произнесены, мы и сами, конечно, знаем. Знаем даже луч­ше и больнее. И проблемы, стоящие перед нами, остаются только нашими проблемами.

Сейчас идем играть «Качели». Идем на бой. В этом зале играть невозможно.

10 июля 1984 г.

Дни летят. Как всегда, к последним дням гастролей время уплотняется невероятно. Столько встреч, впечатлений, что не успеваешь все переваривать.

Прежде всего о спектакле. Опять победа, как ни смеш­но об этом писать. Начали очень напряженно и совсем необычно для себя. Может быть, это лихое «будь что будет» и придало сил. И потом какая-то необыкновенная свобода. Радисты поставили по краю сцены три микрофона, но это, конечно, для самоуспокоения. Все равно на этой сцене и перед этим залом (2400 мест по последним данным) ощу­щение такое, будто играешь на берегу моря. Однако уже во второй картине почувствовали ту самую тишину, ради которой все и делается. Мы воспряли, естественно, своими переболевшими душами и, что называется, «погнали». Про­шел спектакль прекрасно. И на второй (18 июля) мы уже шли спокойно, уверенно. Ленинград раскачали, шум вокруг театра приятный, сборы хорошие. Теперь совершенно ясно: не сотвори Мигдат этой глупости со зданием, работай мы в любом театре — и был бы полный триумф. Отлично проходят «Вирджиния», «Качели», «Лекарь поневоле», «Лестница». «Нашествие» записали на телевидении.

У Танюши силы на исходе. Так «пахать» ей, конечно, нельзя. Такие нагрузки и для здорового человека непосильны, а тут еще сложности с диетическим питанием, режимом и т. д. Иногда трудно представить, как она соберется на спектакль, а зайдешь в гримерку перед началом той же «Вирджинии», смотришь, уже готова, глаза горят... Администратор, даже самый хороший, все равно насильник, артиста «берегут» только на словах, и в корыстных целях. В Ленинграде ин­тересно не только работать, конечно. Описывать все наши путешествия и поездки по «памятным местам» « не стану. Лучший из лучших, прекраснейший город — город-музыка, город-музей, город-произведение искусства.

Очень помогло, что приехали из Ростова на своих «Жи­гулях» Вета и Толик. Мы садились в машину и на самой маленькой скорости скользили вдоль каналов, по пере­улкам и улицам.

Долго писать не получается, что-то или кто-то переби­вает... Ну вот, на реплику вошла Таня с распухшим правым глазом — перед самым началом «Вирджинии» (а сегодня уже 2б-е) вдруг открылся острый конъюнктивит или что-то такое, глаз распух, сильно гноится, болит... Так играла все три акта, смачивая в промежутках чаем, потом принесли из аптеки альбуцид.

Читаю о крещении Руси у Н.С. Гордиенко («Крещение Руси: факты против легенд и мифов», Лениздат, 1984 г.). Много тенденции и хилой аргументации. Любопытна мысль об «обрядоверии» в Русской церкви — обряд из средства превращается в самоцель, подменяя сущность веры, в этом есть, читается по крайней мере, некая изначальная «теа­тральность» русских. Театр, по сути, тоже некая подмена реальности, в которую часто веришь больше, чем в реаль­ность, и которая у таких «раскольников», как мы (артисты), часто становится второй реальностью или даже первой.

С утра ходили с Танюшей на Литейный в глазной травмпункт, так и есть — инфекционный конъюнктивит. Выписали кучу капель и проч. Доктор, оказалось, смотрела «Качели», и была очень внимательна. Получили расчет, т. е. отпускные и зарплату, что составило на двоих 579 рублей.

Наибольшие впечатления по спектаклям: «Дом» Абрамо­ва и «Муму» по Тургеневу в Малом драматическом (смотрел 19-го). «Дом» — постановка Додина, спектакль новой фор­мации, в русле лучших открытий — «проза на сцене». Надо думать, сегодня это — особый род театра. Требует создания мощной сценической атмосферы, созвучной роману в целом, что режиссер прекрасно демонстрирует. Актерский материал театра, без всяких сомнений, значительный, ниже, скажем, значительно нашей труппы, встречаются откровенно слабые артисты, но вот парадокс: они почти бес­сильны разрушить изнутри, прорвать структуру спектакля.

Это не актерский, но и не режиссерский театр, это какая-то другая ступень, какая-то другая плоскость, что ли, теа­тра вообще. Здесь тот симбиоз коллективного творчества с прицелом на лидера (режиссера), который сегодня мне, на­пример, чрезвычайно интересен. И художник Э. Кочергин тоже вплавлен в этот единый (употребим технократический термин для пущей важности) конгломерат.

Что завораживает? Что заставляет сидеть четыре часа (а это даже просто физически трудно) и душевно работать? При полном использовании всей режиссерской палитры (цвет, звук, свет, мизансцена), при постоянно дышащей, меняющейся атмосфере, при бесконечной смене види­мого образа (пусть аскетичного, но чрезвычайно точного и конкретного), будящего ассоциации — обостренно- пронзительное существование артистов (и в «громких» и «тихих» местах) на «краю», так сказать, психологических возможностей. Ну, это все мудрено пишу, проще, к сожа­лению, не получается, а искусство должно быть простым. И там все-таки все просто. И здорово.

«Муму» — постановка Фильштинского. (Калашников рас­сказывал, что большую руку приложил Додин на выпуске спектакля, в конце концов это неважно — одна задумка золотого стоит.) Писать об этом спектакле — все равно что рассказывать музыку.

Опять частенько прокалывались актеры, труппа все-таки в большинстве слабая. Но с другими артистами, со «звез­дами», так сказать, такого спектакля не поставишь.

Несколько дней ходил под впечатлением. Прекрасный спектакль.

«Качели» принимаются на «ура!». Хуже всего шел третий спектакль, по «закону бутерброда» его-то и смотрел Додин. Таня было расстроилась, а стоит ли? Все путем. Нужно дорожить своей судьбой, такой, какая она есть. А она у нас, ей-богу, не самая плохая.

23 июля 1984 г.

Все катится к концу. Сегодня «Царская», завтра послед­ний спектакль («Поверю и пойду»), и все. Билеты нам взяли на 30-е до Ворошиловграда.

Утром паковал ящик с книгами, который отправим с театром. Потом побродил по городу, может быть, сегодня еще погуляем ночью по набережной Невы.

Сказывается наше нестоличное происхождение — утом­ляет многолюдие, суета и т. д.

Каждый день звонит Боря К. (приехавший сюда из Мо­сквы на эти дни), зовет на всякие туристические подвиги, но нам тяжеловато. Никто не может понять «расходы энергии» на гастролях, нетеатральные люди воспринимают это как отпуск. Объяснять трудно, да и надо ли?

Сережа улетел в Ростов 26-го.

В театре полные аншлаги. Опять же побеждаем во вто­рой половине гастролей.

28 июля 1984 г.

Прилетели в Перевальск 30-го, вернее в Ворошиловград, а в Перевальск ехали на такси, к обеду уже были дома.

Милые мои «старички» так старались в эти дни для нас. Первого августа приехали еще и родственники: Танина мама, сестра и племянник Алеша, гостили неделю. С трудом, но разместились в нашей маленькой квартирке, и было хорошо. Перевальск в этот раз понравился даже Тане, тихий, зеленый, безлюдный и сытый. Папа выглядит хорошо, никак не тянет на свои 63 года, просто молодец, строен и бодр. Мама болеет, но в эти дни виду не подава­ла, вертелась, все готовила и, может быть, была немного счастлива.

А я как-то не могу, не умею дать ей больше тепла, ласки, а вот сейчас расстался с нею на автовокзале — и корю себя, и больно.

Без даты

Приехали в Ростов, а завтра летим в Вильнюс. В сана­торий Бирштонас. Впереди целый месяц покоя, надеюсь, работы. Попробую провести с пользой это отпускное время. Размагнитился немного, успокоился — это плохо. Надо не забываться, и потом, внутри у меня зуд какой-то, хочется работать, заниматься делом.