Тогда у Анны уже не могло быть сомнений в необходимости воссоздания системы Тайной канцелярии.
Во главе спецслужбы вновь встал генерал Андрей Ушаков. Он и в последние годы жизни Петра I фактически руководил политическим сыском в качестве первого заместителя заседавшего в Сенате главы Тайной канцелярии П.А. Толстого. В 1727 году он, вслед за Толстым, впал в немилость и был сослан в Ревель (ныне Таллин), но вскоре его призвали в качестве опытного и верного трону главы политической полиции. После возвращения из ссылки и снятия с него опалы Ушаков уже в 1730 году назначается «главным инквизитором» империи, хотя официальный указ царицы о воссоздании Тайной канцелярии и был подписан только в начале 1731 года, когда система А.И. Ушакова уже реально работала.
Всю 10-летнюю эпоху правления Анны Иоанновны и ее фаворита Эрнста Иоганна Бирона Тайную канцелярию, подчинявшуюся напрямую императрице, возглавлял именно Ушаков.
Историограф Д.Н. Бантыш-Каменский писал про Ушакова: «Управляя Тайной канцелярией, он производил жесточайшие истязания, но в обществах отличался очаровательным обхождением и владел особенным даром выведывать образ мыслей собеседников». А вот жесткое и откровенное мнение советского историка Е.В. Анисимова: «Генерал Ушаков (1672—1747) руководил Тайной канцелярией при пяти монархах. И со всеми он умел договариваться! Сначала он пытал Волынского, а потом Бирона. Почему? Потому что между главой государства и начальником сыска есть некая связь. Они знают грязные тайны. А потому всегда находят общий язык. Ушаков был профессионалом, ему было все равно, кого пытать».
Яркий представитель плеяды начальников русского тайного сыска, Ушаков, «верный слуга царю», был достаточно жесток и лично неоднократно участвовал в допросах с применением пыток. Выходец из семьи новгородских дворян, Ушаков работал заплечных дел мастером еще в петровском Преображенском приказе, в 1709 году возглавлял комиссию от этого ведомства по розыску участников казацкого мятежа Булавина на Дону, а в начале 1720-х годов стал первым заместителем Толстого в Тайной канцелярии. Андрея Ушакова от его сановного начальника Петра Толстого выгодно отличала деловитость и полная сосредоточенность в руководстве спецслужбой.
Длительное время он, возглавлявший бессменно российский политический сыск в 1730—1746 годах и наводивший на многих страх одним своим появлением в высшем обществе, сохранял свой пост при нескольких правителях России, никогда не влезая в интриги дворцовых заговоров и верно «служа государствуРоссийскому».
Итак, система Тайной канцелярии, работавшая в духе «Слова и дела», сохранила почти полное сходство со своей предшественницей — Тайной канцелярией времен Толстого.
Главный штаб канцелярии находился в Санкт-Петербурге. А в Москве в здании бывшего Преображенского приказа рядом с Лубянской площадью Ушаков основал филиал своего ведомства, именуемый «конторой». Возглавил «контору» Салтыков, «деятель» толстовского призыва Тайной канцелярии, одновременно являвшийся московским градоначальником. Заместителем Ушакова в руководстве Тайной канцелярии стал еще один ученик Толстого — Иван Топильский, а секретарем канцелярии — сподвижник Толстого Семен Гурьев, так что в кадровом вопросе спецслужба Ушакова полностью опиралась на опытных мастеров тайного сыска Петровской эпохи.
Ушаков сделал Тайную канцелярию и ее деятельность делом всей своей жизни, можно сказать, он был гением сыска. Поэтому его по праву считают первым профессионалом во главе политического сыска в российской истории. Он даже жил с семьей в здании своей канцелярии.
Своеобразным свидетельством одержимости Ушакова его профессией часто приводят в пример дело баронессы Соловьевой, которая в 1735 году была обвинена вместе со своими родственниками в замыслах против императрицы. Все неприятности Степаниды Соловьевой и ею подельников по этому делу начались с неосторожно оброненных ею слов за праздничным обедом в доме самого Андрея Ушакова, куда ее пригласили в качестве близкой знакомой семьи Ушаковых. Глава спецслужбы, гений и злодей одновременно, даже за домашней трапезой остался верен себе: уже на следующий день он возбудил следствие, приведшее вскоре говорливую баронессу и ее родню в подвалы тайного сыска. Именно так он понимал свой долг и свое предназначение в государстве.
В первый период правления Анны Иоанновны политический террор еще не был таким устрашающим. Розыск заканчивался тогда обычной высылкой опальных придворных из столицы в более холодные края империи или переводом проштрафившихся в «шуты», которых так полюбила новая царица. Даже замешанного в движении «верховников» и еще вдобавок уличенного в несанкционированных контактах с иностранцами князя Голицына после допросов в Тайной канцелярии определили в личные шуты и подносчики кваса императрицы Анны, так позже он и вошел в нашу историю как князь-шут Михаил Алексеевич Голицын-Квасник (1687—1775). Молодой Михаил был послан еще Петром I за границу на обучение, слушал лекции в Сорбонне. После он находился на военной службе, вышел в отставку в чине майора. В 1729 году, сразу после смерти своей первой супруги, Марфы Хвостовой, Михаил Голицын, оставив в России двух детей, выехал за границу, где принял католичество и женился во второй раз. Михаил Алексеевич не придал значения перемене веры, о чем вскоре горько пожалел. В 1732 году, уже при императрице Анне Иоанновне, супруги с маленькой дочерью вернулись в Россию. Здесь они узнали, что государыня весьма строго относится к религии. Поэтому Голицын, тщательно скрывая от всех и иностранку-жену, и смену вероисповедания, тайно поселился в Москве, в Немецкой слободе. Но на него все-таки донесли... Государыня, узнав о вероотступничестве князя, в гневе отозвала М.А. Голицына в столицу. Этот брак был признан незаконным. Жену Голицына отправили в ссылку (по другой версии, выслали из страны), а самому ему велено было занять место среди придворных «дураков».
В этом вопросе необходимо напомнить об известной картине русского художника В.И. Якоби, так как она прекрасно иллюстрирует то время, тех личностей и наше повествование в целом. Называется она так: «Шуты при дворе императрицы Анны Иоанновны» (создана в 1872 г. и хранится в Государственной Третьяковской галерее). Картина изображает спальню болеющей императрицы Анны Иоанновны (это 1740). У изголовья ее кровати сидит герцог Бирон. Придворных стараются развеселить шуты: князь М.А. Голицын (стоит, согнувшись) и князь Н.Ф. Волконский (вскочил на него), А.П. Апраксин (растянулся на полу), шут Балакирев (возвышается над всеми), Педрилло (со скрипкой) и д’Акоста (с бичом). У кровати — графиня Бирон. За столом играют в карты статс-дама Лопухина, ее фаворит граф Ле-венвольде и герцогиня Гессен-Гомбургская. Позади них — граф Б.Х. Миних и князь Н. Трубецкой. Рядом с Бироном — его сын с бичом и начальник Тайной канцелярии А.И. Ушаков. Рядом сидят: Анна Леопольдовна, будущая правительница, французский посол де Шатарди и лейб-медик Лесток. На полу возле постели — карлица-шутиха Буженинова. В стороне у насеста с попугаями — поэт В.К. Тредиаковский. В дверях — кабинет-министр А.П. Волынский.
Известно, что до 1734 года в Тайную канцелярию вызывали и допрашивали без применения пыток.
Ушаков когда-то выслушивал здесь объяснения придворного поэта и литературного теоретика В.К. Тредиаковского (1703—1769) по поводу подозрений на скрытую крамолу в его стихах: Ушакова насторожил термин «императрикс» — именно так, оригинально, поэт на латинский манер называл Анну-императрицу. Когда выяснилось, что оскорбления верховной власти в стихах Тредиаковского не усматривается, испуганного литератора спокойно отпустили домой. Его ода в честь императрицы Анны, начинавшаяся со слов «Радуйся днесь императрикс Анна», действительно была образцом верноподданнической поэзии. Правда, позднее по требованию всесильного тогда А.П. Волынского поэт Тредиаковский окажется опять под арестом и подвергнется силовым методам допросов, и опять из-за усмотренной недопустимой сатиры на власть. Вот так наш талантливый отечественный поэт восемнадцатого века стал объектом преследований политического сыска.