— Это лучшее, что у меня есть, рябая, ухмыляющаяся обезьяна, сын торгаша, — ближе у меня никого нет, и он мне должен быть вместо сына!

Наконец, когда ему казалось уже, что он сходит с ума, наступил поворот, и как-то раз ночью ему пришло в голову, что эта женщина и мертвая погубит его так же верно, как если бы она осталась в живых и сделала бы то, что задумала. И он сразу укрепился духом и сказал про себя, словно говоря с ее призраком:

— Разве не всякая женщина может иметь сыновей, и разве я не хочу сына больше, чем какую бы то ни было женщину? У меня будет сын. Я возьму женщину, и двух, и трех, пока у меня не будет сына. Глупец я был, что так привязался к одной женщине, сначала к рабыне, которой даже не знал, обменявшись с ней несколькими отрывочными словами, какие может человек сказать рабыне в доме своего отца, — и из-за этой женщины я мучился чуть ли не десять лет, — а потом была та, которую мне пришлось убить. Неужели я никогда не отделаюсь и от этой и промучаюсь из-за нее еще десять лет, а тогда я буду слишком стар, чтобы родить сына! Нет, я стану таким же, как другие мужчины, сумею стать свободным, как другие, и буду брать женщин и бросать их, когда мне вздумается.

В тот же день он позвал к себе человека с заячьей губой, позвал его в свою комнату и сказал:

— Мне нужна женщина, все равно какая, только из порядочных; ступай к братьям и скажи им, что моя жена умерла и чтобы они нашли мне другую, потому что сам я занят подготовкой к войне, которая будет весной, и не желаю отвлекать свои мысли от войны.

Заячья Губа был очень рад такому поручению и пустился в дорогу, потому что он ревнивыми глазами следил за мучениями своего генерала и, догадываясь о причине, думал, что это будет хорошим лекарством.

Что же до Вана Тигра, то ему оставалось только ждать, что принесет ему время и что сделают для него братья, и в ожидании он заставлял себя готовиться к войне и думать о том, как он расширит свои владения. И он старался утомить себя, чтобы ему спалось ночью.

XXI

Кружным путем, боясь, как бы люди не приметили его заячьей губы и не стали дивиться тому, что он приходит так часто, верный человек добрался до города, а там и до большого дома, где жили братья Ваны. Расспросив, он узнал, что Ван Купец в этот час — а было уже около полудня — бывает в своей конторе, и немедля отправился туда, чтобы передать ему поручение брата. Ван Купец сидел в своем отделении конторы, маленькой, темной комнатке, выходившей на рынок, и щелкал на счетах, подсчитывая барыши, которые выручил с корабля, груженного пшеницей. Он поднял глаза и выслушал верного человека, а когда тот кончил, сказал с удивлением, смотря на него пристально и поджимая тонкие губы:

— Ну, мне легче достать для него серебра, чем жену. Почем я знаю, откуда ее взять? Плохо, что он потерял ту, которая у него была.

Верный человек, примостившись боком на низенькой скамье, чтобы показать, что он знает свое место, сказал смиренно:

— Я только о том прошу тебя, брат моего господина, чтобы ты нашел такую женщину, которая не досаждала бы нашему генералу и сумела бы ему понравиться. Сердце у него странное и скрытное, и он так привязывается к чему-нибудь одному, что привязанность его похожа на безумие. Так он любил ту женщину, которая умерла; он и до сих пор не забыл ее, и хотя после ее смерти прошел уже не один месяц, он все еще помнит ее, а такое постоянство в мужчине нехорошо и вредит здоровью.

— Отчего она умерла? — спросил Ван Купец с любопытством.

Но верный человек был предан своему господину и осторожен в словах, — он собрался уже ответить, но остановился, вспомнив, что люди, которые не служат сами в войсках и которым чуждо все, что касается войны, бывают щепетильны и не так относятся к убийству и смерти, как солдаты, чье ремесло — убивать или быть убитым, если не удалось спастись хитростью. И потому он ответил только:

— Она умерла от внезапного кровотечения.

И Ван Купец на этом успокоился и не стал расспрашивать дальше.

Потом он отпустил верного человека, но сначала велел одному из продавцов сводить его в какую-нибудь маленькую харчевню и накормить свининой с рисом, и когда они ушли, Ван Купец долго сидел и размышлял:

— Ну, на этот раз старший брат сумеет уладить дело лучше меня, потому что, если он в чем-нибудь смыслит, так это в женщинах, а я никого не знаю, кроме своей жены.

Тут Ван Купец поднялся с места, собираясь итти к своему брату, Вану Помещику, и снял с гвоздя серый шелковый халат, который надевал, выходя из дома, и снимал в конторе, чтобы он не так скоро износился, и, подойдя к братниным воротам, спросил у привратника, дома ли сегодня его хозяин. Привратник хотел было вести его в дом, но Ван Купец решил лучше подождать, и привратник пошел справиться у рабыни, а та ответила, что хозяин в игорном доме. Услышав это, Ван Купец отправился в игорный дом, осторожно, словно кошка, ступая по булыжникам мостовой, потому что ночью шел снег и день был такой холодный, что снег еще не растаял, и только посредине улицы была протоптана узенькая тропинка разносчиками и теми, кто выходил из дома по делу или, как его брат, ради удовольствия.

В игорном доме он справился о брате у прислужника; тот ответил, что брат его здесь, и указал на одну из дверей. Ван Купец подошел к этой двери и, приоткрыв ее, увидел, что брат его играет в кости со своими приятелями в маленькой комнате, нагретой жаровней с углями.

Когда Ван Помещик заметил брата, просунувшего голову в дверь, он втайне обрадовался тому, что его отрывают от игры, так как был не слишком искусным игроком, выучившись этому делу довольно поздно. Отец его Ван Лун запретил бы сыну ходить в игорные дома, если б узнал, что он там бывает. А сын Вана Помещика играл ловко и проворно, потому что всю жизнь только этим и занимался, да и второй сын сумел бы в любую игру выиграть горсть серебряных монет.

И потому, заметив брата, просунувшего голову в приоткрытую дверь, Ван Помещик сейчас же встал и торопливо сказал своим приятелям:

— Мне придется бросить игру, потому что за мной пришел брат.

И взяв меховой халат, который он снял в жарко натопленной комнате, он вышел за дверь к брату. Но он не стал говорить, что рад его приходу: гордость не позволяла ему сознаться в проигрыше, потому что умный человек должен всегда выигрывать. Он спросил только:

— Ты хочешь что-то сказать?

Ван Купец ответил по своей привычке немногословно:

— Пойдем куда-нибудь, где можно поговорить, если в этом доме есть такое место.

Тогда Ван Помещик повел его в комнату, где стояли столы для чаепития, и они выбрали отдельный столик, подальше от других, уселись, и Ван Купец стал ждать, пока Ван Помещик закажет чай и вино, а потом, вспомнив, какой теперь час, заказал и сам несколько блюд. Наконец прислужник ушел, и Ван Купец сразу начал:

— Наш младший брат хочет жениться, потому что его жена умерла, и на этот раз он прислал к нам. Я думаю, что с этим делом ты справишься лучше меня.

Губы Вана Купца растягивала скрытая улыбка, но Ван Помещик этого не заметил. Он громко рассмеялся, так что его жирные щеки затряслись, и сказал:

— Что ж, правда твоя: если я в чем-нибудь смыслю, так это в таких делах, — только жене моей не следует этого знать!

И он засмеялся, посматривая искоса лукавым взглядом, как обычно смотрят мужчины, говоря о таких делах. Но Ван Купец не желал шутить с ним и промолчал. Тогда Ван Помещик продолжал, уже более степенно:

— Однако это вышло как раз во-время, потому что я смотрел городских девушек для моего сына и знаю всех, которые могли бы ему подойти. Я задумал помолвить старшего сына с племянницей правителя нашей области — ей девятнадцать лет, она очень достойная, хороших правил девица, и мать моих сыновей видела ее вышивки и рукоделия. Она некрасива, но хороших правил. Беда только в том, что сыну моему взбрела в голову глупость — самому выбирать себе жену: он слышал, что на Юге делается по-новому. А я ему говорю, что здесь об этом и знать не знают, да, кроме того, остальных жен он может выбрать по своему вкусу. Скоро нужно будет думать и о втором сыне. Что же касается горбуна, то мать его хочет, чтобы в семье был священник, а жалко было бы отдавать в священники здоровых сыновей с прямой спиной…