Князь Лопухин дал классические описание этих припадков:
«Император бледнел, черты лица его до того изменялись, что трудно было его узнать, ему давило грудь, он выпрямлялся, закидывал голову назад, задыхался и пыхтел. Продолжительность этих припадков не всегда одинакова».
Но как только припадок проходил, верх брало прирожденное благородство Павла.
«Когда он приходил в себя, – свидетельствует князь Лопухин, – и вспоминал, что говорил и делал в эти минуты, или когда из его приближенных какое-нибудь благонамеренное лицо напоминало ему об этом, то не было примера, чтобы он не отменял своего приказания и не старался всячески загладить последствия своего гнева».
Его натура была склонна к доброте, и вся ложь и злость, жертвой которых он чувствовал себя, и все оскорбления, которым он подвергался, омрачали его поступки, его стремление к дружбе и жажду нежности. Нежность казалась ему редчайшим и прекраснейшим чудом на свете.
Ему казалось, он понял: слишком много доброты и жалости заставят его страдать еще больше. Он уже знал, что мать собирается снова его женить. И снова начнется комедия, которая только что закончилась мелодрамой?
Генрих, прусский посол в России, пребывал при дворе в Санкт-Петербурге, используя каждую мелочь для выполнения главного поручения Фридриха II – поддержания дружбы с российским двором. Смерть Натальи стала еще одним поводом для сближения. Принц Генрих, любезный по натуре, поспешил выразить Павлу уверения в своей дружбе. Екатерину он также осыпал любезностями, – и преуспел в выполнении главной задачи, да так, что открывшиеся перспективы превзошли его ожидания. Императрица дала принцу Генриху carte blanche*«Чистая карта», т.е. свобода действий, свобода выбора. Термин восходит к тем анонимным разрешениям на аресты людей, которые давал близким ему лицам кардинал Ришелье; впрочем, к этим же временам восходит и французская пословица «carte blanche – cartes serrшes», т.е. в вольном переводе, «с чистой картой шутки плохи»...* в выборе невесты для своего сына. Несмотря на жизнерадостность принца и его искреннюю привязанность к царевичу, он прежде всего задумался о политических интересах своей страны и выгодах, которую она сможет получить от этого брака. Если выбор падет на принцессу из Берлинского двора, то Пруссия наверняка сможет установить с Екатериной прочный союз.
Он думал о своей внучатой племяннице Софии Доротее фон Виттенберг-Монбельяр. Когда Павел женился в первый раз, она была еще слишком юной для брака, и поэтому барон фон Оссебург не обратил на нее внимания, но теперь она наверняка станет для царевича прекрасной невестой.
Вернувшись в Берлин, принц послал виттенбергской принцессе приглашение как можно скорее приехать вместе с дочерью к королю Пруссии. Там будет находиться российский великий князь. Молодые смогут познакомиться. В своем старании сводник восклицал с явным волнением:
«Ваша дочь не сможет найти более любезного и порядочного супруга, а теща – более нежного и уважительного зятя».
Павел, которого на этот раз держали в курсе событий, согласился приехать к королю. Возможность такого союза он воспринимал с равнодушной усмешкой. Ему было двадцать два, и он еще искал исцеления для своего разбитого сердца.
Через три месяца длинный императорский кортеж вышла провожать огромная толпа народа. Медленно и торжественно, как траурный катафалк, карета Павла пересекла столицу. Впереди скакала вооруженная охрана. Когда кареты была уже далеко от столицы, молчаливый пассажир достал из кармана своего редингота медальон, очень старую миниатюру, из которой выломали некогда украшавшие ее бриллианты. Павел жадно смотрел на единственный портрет отца, который он смог найти. Во время долгой поездки часто созерцал этот сувенир, эту память о детстве, это самое дорогое для него сокровище, и пытался разглядеть в полузабытом лице знак одобрения своей теперешней поездки. Он поклялся любить все, что любил его отец, и жить так же, как жил он, – до того дня, когда Господь поможет ему отомстить за них обоих.
Он глубоко вздохнул, ему, кажется, стало легче: все на свете предают и преследуют его, но он никогда не останется в одиночестве – покойный отец будет всегда рядом с ним.
Через несколько недель царевича принял в Берлине король Пруссии. Ему немедленно была дана личная аудиенция. Фридрих почти по-отечески обнял его.
Что знал Павел об этом монархе? Его эрудиция, его свободомыслие были хорошо известны, но если, скажем, эрцгерцогиня Австро-Венгрии Мария-Терезия считала Фридриха антихристом и извергом рода человеческого, то Вольтер посылал ему свои книги с уважительными посвящениями. Павел знал, что мать, по не известным ему причинам, демонстрирует этому странному человеку неуважение, и что, напротив, он был кумиром его отца. С этой мыслью он полностью доверился королю Пруссии.
Фридрих умел проникать в самые потаенные уголки сознания своих гостей, он всегда был осведомлен о мотивах их поведения, об их характере и слабостях. Он прекрасно понял беспокойство молодого человека. Его совсем не удивляло несогласие между Павлом и его матерью. Понимая, что он стал таким же кумиром для сына, каким был для его отца, Фридрих постарался ни в чем не разочаровать пылкую привязанность царевича. Он прекрасно понимал, почему Петр потерял императорскую корону – вместе с головой. Не одобряя жестокости по отношению к мужу (впрочем, вовсе не доказанной), он находил разумными почти все действия Екатерины после государственного переворота. Фридриху и не в чем было бы упрекнуть ее! Разорвав союз, заключенный с ним ее супругом, Петром III, она, однако, не возобновила военных действий, а вскоре заключила новый союз, почти тождественный прежнему; благосклонно приняв присягу российской короне Восточной Пруссии, она, однако, обеспечила Фридриху политическую поддержку перед лицом всей Европы... Впрочем, Его Величество дал понять Павлу, что желает избежать этой неприятной темы, равно как и не словом ни обмолвился о Наталье, поведение которой внушало ему только презрение.
Однако король сумел заинтересовать своего гостя, обсуждая военные вопросы; два часа подряд они сравнивали российскую и прусскую армии. Павел критиковал войсковую систему своей матери, а король, пользуясь этим, рассказывал о своих взглядах на тактические методы, армейскую дисциплину и военную подготовку. Он посчитал необходимым заметить:
– Ваш отец хотел изменить все это в вашей империи. Он проявлял необыкновенные способности в том, что касается вооруженных сил. Если бы он остался жив, он был бы великим солдатом.
Павел при этих словах сжал подлокотники кресла: он не мог скрыть охватившее его волнение.
– Сир, я почти не знал своего отца. Я видел его всего лишь несколько раз. Мне не было и девяти лет, когда он умер. Но когда я пытаюсь разобраться в невероятно сложном положении, в котором находится наша Святая Русь, я нахожу, что он был достойным государем.
Король только покачал головой и не сказал, что он на самом деле думал о Петре III. Напротив, он поддержал царевича:
– Россия вернулась к временам старушки Елисаветы! Но что же вы хотите, императрица все делает по-своему. Я давал ей советы, но она к ним не прислушалась. Впрочем, сейчас, насколько я знаю, она обращает внимание только на советы генерала Потемкина... Но все же, Ваше Высочество, играете ли вы какую-нибудь роль в правительстве?
Фридрих II прекрасно знал, что – нет, не играет. Но он хотел услышать это от самого Павла, тем самым вызывая его на откровенный разговор.
Природная недоверчивость заставила царевича некоторое время медлить с ответом, но потом он произнес:
– Нет, Ваше Величество. Моя мать удаляет меня от всего, что касается власти. У меня никогда не спрашивают совета, а если я все же пытаюсь узнать, в чем дело, мне сразу же закрывают рот...
Павел внимательно рассматривал просторную гостиную, где на полках стояли тысячи книг. Его взгляд остановился на бархатных занавесях, как будто он опасался, что за ними кто-нибудь прячется и может подслушать его слова.