Рамеж вопросительно смотрел на него; Клод живо ощущал его стремление выйти за рамки своих служебных обязанностей, быть выше их, принимать его как гостя — причиной тому, конечно, была скука, но вполне возможно, что им руководил и чисто корпоративный дух. Более того, Клод был осведомлён о той комичной вражде, которую питали ко всем остальным археологам те из них, кто получил филологическое образование. Рамеж бредил институтом. Заговорить сразу же о своей миссии не было никакой возможности: его собеседника это наверняка задело бы, он счёл бы себя оскорблённым.

— Я пришёл к выводу, что отношение к творчеству художника в целом заслоняет от нас один из важнейших моментов жизни произведения искусства, то есть, иными словами, состояние цивилизации, которая его оценивает. Время в искусстве как бы не существует. А меня-то интересует прежде всего распад, преображение этих творений, их глубинная, внутренняя жизнь, которая обусловлена смертью людей. Словом, любое произведение искусства имеет тенденцию становиться мифом.

Он испытывал смущение, чувствуя, что слишком обобщает свою мысль, из-за краткости изложения казавшуюся неясной; к тому же ему не терпелось добраться поскорее до цели своего визита, но в то же время хотелось склонить на свою сторону заинтригованного собеседника. Рамеж задумался. В комнате слышно было, как снаружи одна за другой падают тяжелые капли.

— Как бы там ни было, это любопытно…

— Музеи для меня — это место, где творения прошлого, став мифами, спят глубоким сном, то есть живут исторической жизнью в ожидании того момента, когда художники вернут их к реальному существованию. И если они всё-таки трогают меня, то прежде всего потому, что художник обладает даром воскрешения… По сути, любая цивилизация недоступна для другой. Предметы остаются, но мы слепы перед ними до тех пор, пока наши мифы не найдут в них отзвука…

Рамеж внимал ему с улыбкой, не скрывая своего любопытства. «Он принимает меня за любителя теорий, — подумал Клод. — Лицо у него бледное, наверняка с печенью не в порядке; он бы сразу меня понял, если бы почувствовал, что меня более всего на свете интересует то остервенение, с каким люди заслоняются от смерти этой шаткой вечностью, если бы я связал то, о чём говорю, с его печенью! Ладно…» Он в свою очередь тоже улыбнулся, и эта улыбка, которую Рамеж приписал желанию быть ему приятным, установила между ними некоторую сердечность.

— В сущности, — сказал наконец директор, — у вас нет веры, и в этом всё дело, вы не верите… О, сохранять веру не так-то просто, я это отлично знаю… Взгляните на это глиняное изделие, вон там, под этой книгой. Нам его прислали из Тяньцзина. Роспись греческая, безусловно, древняя: по меньшей мере VI век до нашей эры. И на щите изображён китайский дракон! Сколько теперь всего придётся пересмотреть, в том числе и наши представления о взаимоотношениях Европы и Азии до христианской эры!.. Что поделаешь? Если наука свидетельствует о том, что мы ошибались, приходится начинать всё заново…

Теперь Рамеж стал ближе Клоду, причиной тому была печаль, звучавшая в его словах. Быть может, эти открытия заставили его отказаться от какой-нибудь давно задуманной работы? Для приличия Клод просмотрел и другие фотографии, одни — с изображением кхмерских изваяний, другие — чамских, разложенные по отдельности. Чтобы нарушить воцарившееся молчание, он спросил, указывая на два пакета:

— Вы какие предпочитаете?

— А что я могу предпочитать? Ведь я занимаюсь археологией…

«Я уже забыл о своих пристрастиях, — слышалось в его тоне, — о наивных юношеских увлечениях…» Клод угадал некоторое охлаждение и слегка рассердился. Не стоило задавать лишних вопросов, и всё было бы в порядке.

— Вернёмся, однако, к вашим планам, месье. Вы намереваетесь, если не ошибаюсь, проследовать по тропе, которая осталась от бывшей Королевской дороги кхмеров…

Клод кивнул головой.

— Прежде всего должен сказать вам, что эту тропу, именно тропу — я не говорю о дороге — практически нельзя различить на довольно значительных участках. Вблизи горного хребта Дангрек она окончательно теряется.

— Я её найду, — с улыбкой ответил Клод.

— Приходится надеяться на это… Мой долг — и моя служебная обязанность — предостеречь вас от опасностей, которые вас подстерегают. Вам, вероятно, известно, что двое наших людей, отправившихся в экспедицию, Арни Мэтр и Одендхал, убиты. А между тем наши несчастные друзья хорошо знали эту страну.

— Вряд ли я удивлю вас, месье, если скажу, что не ищу ни удобств, ни покоя. Позвольте спросить вас, какую помощь вы можете оказать мне?

— Вы получите талоны на реквизицию, благодаря которым с помощью нашего уполномоченного, как и положено, сможете раздобыть камбоджийские повозки, необходимые для перевозки вашего багажа, а также возчиков для них. К счастью, груз такой экспедиции, как ваша, относительно лёгкий…

— Это камень-то лёгкий?

— Во избежание прискорбных злоупотреблений, имевших место в прошлом году, принято решение, что предметы, каковыми бы они ни являлись, должны оставаться in situ.

— Простите, не понял.

— In situ — на месте. Их следует описать. Изучив это описание, руководитель нашей археологической службы, если это потребуется, направится…

— По-моему, после того, что я здесь от вас услышал, трудно себе представить, чтобы руководитель вашей археологической службы рискнул направиться в районы, в которых мне предстоит побывать…

— Случай этот особый; мы подумаем.

— Впрочем, даже если он и рискнёт, хотелось бы понять, почему я должен выполнять роль изыскателя в его пользу?

— А вы предпочитаете выполнять эту роль ради собственной пользы? — тихо молвил Рамеж.

— За двадцать лет ваши службы не обследовали этот район. Безусловно, у них были дела поважнее; но я знаю, чем рискую, и хотел бы идти на риск без указки.

— Но не без помощи?

Оба говорили неторопливо, не повышая голоса. Клод боролся с душившей его яростью: с какой стати этот чиновник собирается присвоить себе права на предметы, которые он, Клод, может обнаружить, на поиски которых он, собственно, сюда и приехал, возлагая на них последнюю свою надежду?

— Только с той помощью, которая была мне обещана. А это гораздо меньше того, что вы предоставляете в распоряжение любого военного географа, отправляющегося в покорённый район.

— Надеюсь, месье, вы не ожидаете, что администрация предложит вам военный эскорт?

— Разве я просил чего-то другого, кроме того, что вы сами мне предложили, а именно возможности получить (раз уж здесь нет иного способа действовать) возчиков и повозки.

Рамеж только взглянул на него и ничего не сказал. Наступило неловкое молчание; Клод ожидал услышать снаружи шум воды, но капли больше не падали.

— Одно из двух, — продолжал он, — либо я не вернусь, и тогда уж не о чем говорить; либо вернусь, и, какую бы пользу я ни извлёк для себя, она будет ничтожной по сравнению с тем результатом, которого я добьюсь.

— Для кого?

— Мне думается, месье, и, надеюсь, вы не сочтёте это обидой для себя, что вы исполнены решимости отвергать любой вклад в историю искусства, если он исходит не от института, которым вы руководите.

— Ценность такого рода вкладов, к сожалению, во многом зависит от тех, кем они внесены, — их технической подготовки, опыта и привычки следовать определённой дисциплине.

— Склонность к дисциплине вряд ли может привести человека в непокорный край.

— Зато склонность, которая приводит в непокорный край…

Не закончив фразы, Рамеж встал.

— Я в самом деле обязан оказать вам определённую помощь, месье. Можете рассчитывать на меня, вы её получите; ну а остальное…

— Остальное…

Всем своим видом Клод хотел, казалось, как можно сдержаннее сказать: «Остальное я беру на себя».

— Когда вы намереваетесь двинуться в путь?

— Поскорее.

— В таком случае вы получите необходимые бумаги завтра вечером.

Директор проводил его до двери с величайшей любезностью.