Но русский народ в конце концов вышел с честью из ниспосланного ему испытания. В тот самый момент, когда его беды и напасти достигли крайних пределов, "Сын и Слово Пожне, — гласит утвержденная грамота, — коснуся сердец православных христиан". Они учинили "богосоюзный совет" и укрепились крестным целованием на том, "что всем православным христианам всего Российского царствия за королевскую многую ко всему Московскому государству неправду, и за истинную православную христианскую веру греческого закона, и за святые Божии церкви, и за многое бесчисленное христианское кроворазлитие и за разорение Московского государства стоять всем единомышленно; и сына его Владислава королевича на Московское государство никак не хотеть и царствующий град Москву от польских и литовских людей очищать". Избрание Михаила Федоровича явилось заключительным звеном в цепи тех усилий, которые они употребили на восстановление своего государства, своей национальной верховной власти…

Итак, настоящее всероссийское торжество есть не только юбилей Царствующего Дома, но и трехсотлетний юбилей возрожденного, восстановившегося всенародными усилиями национального Русского государства. Русскому народу есть за что помянуть добрым словом день 21 февраля 1613 года. В этот день вместе с избранием своего, не навязанного со стороны, государя, русский народ утвердил свою поколебавшуюся было национальную самостоятельность, свою национальную свободу. Вместе с этим он упрочил за собой великое нравственное сокровище — национальное достоинство, национальное самоуважение. Чувство этого достоинства является в жизни народа той стихией, тем воздухом и светом, в котором рождаются, живут и развиваются стремления к высшим целям жизни, и великим делам, раскрываются во всей полноте дары народного духа и творчества. Чувство национального достоинства есть источник, питающий национальное благородство, и потому мы должны благодарно вспомнить тот день, когда снова забил на Руси этот засоренный было внутренней неурядицей, внутренним междоусобием источник.

И теперь наша страна живет среди величайших опасностей, среди мощных врагов, грозящих ей и с запада, и с востока. Пожелаем же, чтобы исторические воспоминания о лихолетье смуты нашего XVII века все более и более просвещали умы и сердца русских людей… Пожелаем, чтобы настоящий юбилей оказался новым знамением того, что "по милости всемогущего Бога все люди во всех городах Российского царствия учинились меж себя в соединеньи, братстве и любви по-прежнему" и готовы грудью отстоять свою национальную свободу, честь я достоинство.

Царствование Павла I

Павел родился 20 сентября 1754 года. Императрица Елизавета, страстно ожидавшая его появления на свет, поднесла матери новорожденного на золотом блюде 100 тысяч рублей, а мальчика немедленно отобрала от матери, взяла на свою половину. Елизавета сама принялась за воспитание будущего наследника престола. Очень может быть, что в императрице сильно пробудился материнский инстинкт, не получивший вовремя должного удовлетворения. Весьма вероятно, что поступок Елизаветы стоял также и в связи с ее намерением устранить от престола родителей Павла и объявить его непосредственным своим преемником.

Как бы то ни было, но Павел оказался на попечении двоюродной бабушки. Нельзя сказать, чтобы это попечение оказалось разумным. Мальчика душили излишними заботами. По рассказу Екатерины, украдкой наведывавшейся о здоровье сына, ребенок лежал в чрезвычайно жаркой комнате, во фланелевых пеленках, в кроватке, обитой мехом черных лисиц; ого покрывали одеялом из атласного пике на вате, а, сверх того, еще одеялом из розового бархата, обитого мехом черных лисиц; пот тек у него с лица и по всему телу, обессиливая организм ребенка. Когда он вырос, то простужался и заболевал от малейшего ветра. "Кроме того, — говорит Екатерина, — к нему приставили множество бестолковых старух и матушек, которые своим излишним и неуместным усердием причинили ему несравненно больше зла, физического и нравственного, чем добра". Между прочим, сообщает Порошин, своими рассказами о домовых и привидениях они настолько расстроили воображение и нервы впечатлительного ребенка, что он прятался под стол при сколько-нибудь сильном хлопанье дверями. Дошло дело до того, что он трясся даже тогда, когда его приходила навещать императрица Елизавета: несомненно, что нянюшки передали ему свой страх перед государыней, и страх этот был так силен, что Елизавета вынуждена была навещать внука лишь изредка. Слишком рано, уже в 4 года, маленького Павла начали учить грамоте, одели в модное платье и надели на него парик, который няня предварительно окропила святой водой. На 6-м году Павел был передан, хотя еще и не вполне, а мужские руки. Воспитание его было поручено H. H. Панину, который исподволь отлучил от него всех "баб" и окружил его "кавалеристами".

Новый воспитатель Павла из общества нянюшек вывел его сразу на широкую придворную сцену. Едва исполнилось великому князю шесть лет, как ему начали представлять иностранных посланников на торжественных аудиенциях, стали возить на придворные балы и спектакли. Поклонник французского языка, французской литературы и французских мод, Панин и Павла Петровича старался воспитывать как французского дофина, в атмосфере chevallerie и galanterie [117]. Павел с ранних лет отрочества полюбил внешность, декорации, изящные костюмы, и в 10–11 лет занят был "нежными мыслями" и "маханием" за жившими во дворе фрейлинами. Панин не находил в этом ничего неестественного и расспрашивал своего питомца, в кого он влюблен. Произведения французской литературы, с которыми его знакомили, были как раз на столько не подходящими для его возраста, что великий князь сам просил прекратить чтение на каком-нибудь неприличном месте. В 10–12 лет Павла заставили читать сочинения Вольтера, Монтескье, Дидро, Даламбера, Гельвеция, которые, разумеется, были ему не по зубам, даже и при объяснениях одного из его наставников, Порошина. С 14 лет предложено было преподавать Павлу государственные пауки. Но назначенный для этого Теплое нагнал только страшную скуку на своего ученика, начав знакомить его с различными процессами, приносимыми из Сената. Так развращали воображение и насиловали ум юного Павла приставленные к нему воспитатели.

Особенно вредное влияние на него оказывали беседы, которые велись за обедами. На эти обеды Панин приглашал преимущественно своих единомышленников. Здесь велись речи о "высоких государственных материях", часто совершенно недоступных уму 10-летнего мальчика, причем Панин позволял себе "сатирически" отзываться о деятельности Екатерины. Его собеседники также не стеснялись в отзывах не только о правлении, но и о поведении Екатерины, не отступая ни перед какими подробностями. В этом обществе, слушая споры, рассуждения и грязные повествования взрослых, мальчик преждевременно старился, привыкал ко всему относиться недоуменно и подозрительно, привыкал схватывать на лету чужие мнения и, будучи не в силах разбираться в них, менять их тотчас же. В образе мышления цесаревича таким образом укоренялось господство впечатлений и образов, а не ясно осознанных идей, укоренялась наклонность подчиняться чужим внушениям — обычное последствие раннего постоянного общения детей со взрослыми. В этой обстановке положена была основа политического мировоззрения Павла Петровича: критическое отношение к правительственной деятельности матери, сочувствие к личности отца и в то же время признание важного значения "военных мелкостей" на прусский образец. Здесь же душа впечатлительного великого князя отравлена была чувством боязни и подозрительности к матери, которую Панин выставил похитительницей престола.

Яд, вливаемый в душу Павла, встречал некоторое противодействие частью в природных свойствах Павла, частью в других влияниях. От природы Павел был умным и добрым мальчиком, с врожденным чувством порядка, законности, склонным к прямоте и честности в мыслях и поступках. Поэтому и из придворных спектаклей, и из своего французского чтения он напитывался не одной только житейской грязью, но и поклонением рыцарским добродетелям: великодушию, мужеству, стремлению к правде, защите слабых и уважению к женщине. Не оказал никакого влияния на Павла и религиозный скептицизм французской литературы. По свидетельству его законоучителя Платона, "религиозное чувство внедрено было в него императрицей Елизаветой Петровной и приставленными от нее весьма набожными женскими особами", а затем упрочено было самим Платоном, так что "вольтерьянство" Екатерининских вельмож не заразило его души… Но при всем том — постоянная работа мысли, постоянная необходимость сдерживаться, скрывать свои чувства не могли не повлиять пагубным образом на психику Павла, который с детства отличался "остротой своего ума", был "горяч и развлекателен". Чем более и продолжительнее он сдерживался, тем сильнее бывали его вспышки: его веселье, живое остроумие часто сменялось желчью, природная доверчивость — чрезвычайной подозрительностью к одним и тем же людям, простота и скромность — непомерной гордостью и притязательностью. В конце концов у юноши, от природы доброго, веселого, начали проявляться приладки меланхолии.